Избранные произведения в 5 томах. Книга 4. Рассказы

В Западной Австралии наступила весна, чудо нежной лазури, хрупкой, неземной красоты. Земля была полна необычайных цветов, звездочек, перышек, голубых, белых, пунцовых, целый мир неведомый оттенков. Мнилось, — находишься в новом раю, из которого человек не был изгнан.

Деревья в утренней мгле призрачно-неподвижны; аромат цветущих эвкалиптов, запах горящих в костре веток и листьев; склоненные грозди цветов, отяжелевшие от росы; кустарник после дождя; горьковато-сладкий запах свежесрубленного дерева.

А звуки! Крик сорок, болтовня попугаев, щебетанье неведомых птиц в чаще! Перекличка кенгуру в райской дали! А треск кузнечиков в полуденную жару! Удары топоров, голоса лесорубов, шум свалившегося дерева. Таинственная ночь, нависшая над лагерным костром.

Повсюду красные резиновые деревья. Их крупные, перистые, медово-сладкие цветы распускаются клубками, твердые, грубо очерченные, бронзово-красные стволы возвышаются подобно колоннам или, срубленные, грустно лежат и испускают дух.

Весна: короткая, быстрая, бурная, цветущая западно-австралийская весна в августе месяце.

Вечером небольшой, ароматный огонек потрескивает среди поваленных деревьев. Том стоит, подбоченясь, отдавая распоряжения, в то время, как черный чугунок, подвешенный на ветке покачивается над огнем. Вода кипит, в нее бросают щепотку чаю. «Снимай с огня!» — кричит Том. Джек отпускает ветку и котелок соскальзывает на землю. Тогда он хватает его за ручку и поднимает. Чай готов.

У корчевателей была хижина, разделенная надвое. С одной стороны помещались лошади. С другой — жили люди. Внутри — нары. На стенах висела одежда. А в нескольких ящиках лежали запрятанные на случай воровства все их драгоценности: часы, ножи, бритвы, зеркала и т. п. Но часто, поддразнивая друг друга, рабочие перепрятывали то бритву, то любимые часы.

Перед самым лагерем была сложена печь, в которой пекся хлеб и жарилось мясо. С одной стороны, был колодец — насущная необходимость, — снабженный навесом, воротом, веревкой и ведром.

Рабочие строго-настрого наказали Джеку ни на минуту не удаляться из поля их зрения. Таинственная бесконечность дебрей произвела на него глубокое впечатление.

«Что бы сказал на все это отец?» — подумал он, причем и сам отец, и его мир, и его боги как-то съеживались и превращались в пыль при мысли о величии первобытного леса. Он чувствовал, что здесь человеческая жизнь должна начинаться заново. Жилище, которое они с Томом себе соорудили, состояло, главным образом, из переплетенных веток. С помощью топора и большого ножа, они построили себе дом, достойный чернокожего короля. Снаружи устроили кухню, в дерево вбили колья и на них развесили сковороды и кастрюли; большущий пень стал столом, а маленькие — табуретками.

К северу от места корчевки был расположен центр поселения, с харчевней, мельницей, лавкой и двумя-тремя жилыми домами; еще дальше находилось несколько ферм.

Джек научился вырубать колья для заборов и распиливать стволы на доски. В свободное время они охотились на маленьких кенгуру и грызунов.

Оказавшись в настоящей глуши, Джек решил, что ему непременно следует написать домой. Письма из дому почти не интересовали его, бесконечные разглагольствования были ему, пожалуй, даже противны. Он часами не распечатывал их и прятал в сарае; иногда мыши сгрызали их и таким образом читали за него. Это равнодушие нисколько не смущало его. Остальные мужчины поступали так же. Кроме того, письма были невыгодны. Почтовая марка стоила полшиллинга, а письмо шло два месяца. В ожидании ответа проходило четыре месяца. И когда он писал матери что-нибудь важное, например о деньгах, и в течение нескольких месяцев с нетерпением ждал ответа, то в ее письмах об этом уже обычно не упоминалось: зато, из-за какого-нибудь пустяшного насморка, о котором он давно позабыл, поднималась целая буря эмоций. Какой был смысл, когда из дому писали: «у нас настоящая ноябрьская погода, холодно, туман и дождь», а он сам в это время жарился на солнце? Он обещал матери писать ей каждую неделю. Ну а мать — это мать, и он решил сдержать слово. В течение месяца исполнял его, но в лесу потерял счет не только месяцам, но и дням. Он достал из кармана письмо матери: «В твоем письме из Коломбо ты пишешь, что простудился. Берегись в Австралии дождливой погоды. Я отлично помню тамошний климат. Мы очень тоскуем по солнцу с тех пор, когда вернулись в Англию. Я от души надеюсь, что ты находишься на хорошей ферме, где добрая хозяйка, которая наблюдает за тем, чтобы ты не выходил в дождь и не промокал насквозь…»

Джек вздохнул, подумав, как сейчас далека мать от своей юности. Как мог он написать ей о какой-то простуде? Никогда больше! Он не напишет ей даже о лесной жизни.

«Милая мама! Я здоров, и на ферме мне живется очень хорошо. Старая миссис Эллис знала твоего отца; он отнял ей ногу. Надеюсь, что папина печень снова в порядке. Ты говоришь, что он пьет Виши. Мистер Эллис уверяет, что пилюли доктора Корпрада и десятимильная прогулка все вылечивают. Кобылу можно было бы этим вылечить. Но когда старый Тим попробовал однажды проглотить пилюлю, то она снова выскочила через дыру между зубами. Тогда миссис Эллис дала ему принять ложку серы. Он боялся, что взорвется, но ничуть не бывало. Скорее я мог взлететь на воздух, когда она влила мне огромную ложку парафина, который они здесь называют керосином. Она отлично понимает в медицине, гораздо больше, чем доктор Ракетт, который здесь живет.

Надеюсь, что ты здорова. Поклонись теткам, сестре и отцу. Надеюсь, что и они здоровы…»

Джек застенчиво сунул письмо в конверт и истратил на него полшиллинга, хотя ясно сознавал всю глупость этого поступка.

Джек писал в Англию своему старому ветеринару со «слабостью»:

«Мы здесь на краю света, в месте, называемом «Долиной резиновых деревьев». В свободную минуту берусь за перо, чтобы написать Вам. Том Эллис наблюдает здесь за корчеванием пней, и у него масса теток. Одна живет здесь поблизости, и по воскресеньям мы ходим к ней обедать и помогаем кое в чем. На прошлой неделе мы помогали сгонять отары овец для стрижки. Овцы удрали от главного стада — всего их двадцать — и паслись маленькими группами, разбросанными на расстоянии не менее мили друг от друга. Великолепное зрелище, когда они бегут перед вами, и шерстяные спины их колышатся, как бурая вода. Могу сказать, что теперь я понимаю историю о заблудшей овце и ту искренность, с которой проклинаешь ее, когда она наконец находится.

Я обещал сообщить Вам, когда узнаю что-нибудь о нахождении золота: мы мало об этом слышим. Но какой-то человек приехал в воскресенье к Гринлоу — это тетка Тома — и спрашивает: — Это Стирлинговы горы? — Том отвечает: — Нет, это Дарлингов хребет! — Гость переспросил: — Вы уверены? — и очень волновался. Он достал компас и продолжал настаивать на своем. Нас позвали к чаю и этот человек пошел с нами. Манеры его ужасны. Он сидел, нахлобучив шапку набекрень, плевал в огонь, пил чай из блюдечка. Потом отодвинул кусок предложенного ему пирога, положил голову на руки и застонал, приговаривая: — А вы уверены, что это не Стирлинговы горы?

Когда он уехал, темнокожие сказали: — Господин ищет комок желтой дряни. — Том тоже уверен, что он когда-нибудь зарыл кусок золота, а теперь не может его найти.

Это единственное золото, о котором я здесь слышал.

Теперь хочу вам кое-что рассказать. Однажды мы ехали вокруг того надела земли, который мистер Эллис хочет получить для Гога и Магога. Я расспросил Тома, каким образом можно получить надел. Я бы хотел попробовать. Быть может, вы приедете тогда ко мне. Лошади понравились бы вам. Они еще совершенно дикие. Мы загоняем их и выбираем себе наилучших. Многие разводят себе таких лошадей. Простите, что так скоро кончаю, но уже пришел почтальон. Он появляется каждые две недели. Мы счастливы и довольны.