Дамская дуэль

щина, – думал он, – может, она действительно не способна любить?

А княгиня? Княгиня про себя говорила:

– Странный подпоручик. Он, похоже, слишком много читал Платона.

* * *

Вскоре Кольцов стал приходить к княгине ежедневно, случались дни, когда, свободный от армейской службы, он с утра до вечера посвящал себя службе своенравной богине, и Людмила на самом деле распоряжалась им точно олимпийская небожительница простым смертным, как повелительница рабом. Когда они выезжали, Кольцов, помогавший ей усесться в седло и обязанный сопровождать ее, был всегда под рукой, а верховая прогулка с ней, надо заметить, была рискованным делом, ибо княгиня отважно скакала через канавы, живые изгороди и прочие препятствия, так что находившийся в услужении кавалер нередко подвергая себя опасности сломать шею или, по меньшей мере, руку и ногу. В парке был установлен тир, Людмила соревновалась в стрельбе со своим поклонником, и здесь заново оправдывалось утверждение, что Амур слеп, ибо бравый подпоручик регулярно промахивался по цели, и все красивые старые деревья, окружавшие тир, были уже сплошь испещрены следами от его пуль.

На нижнем этаже дворца был оборудован небольшой фехтовальный зал, в котором отважная амазонка и ее поклонник ежедневно устраивали поединки друг с другом, – на Людмиле поверх белого, с подобранным подолом платья легкий нагрудный панцирь, оба в защитных масках с проволочной сеткой и в больших манжетных перчатках, с рапирой в руке, – и когда раздавался сигнал к бою, едва ли можно было представить себе что-то очаровательнее женщины, которая отскакивает назад, со змеиным проворством перехватывая удары противника, и тут же переходит в ответную атаку, оттесняя его к самой стене, где она, как правило, ловким приемом выбивала у него из рук оружие и в знак победы приставляла острие своего клинка к его груди.

Однако дело этими физическими упражнениями, в которых офицер был в своей стихии, не ограничилось; ему пришлось следовать за амазонкой, которая, подобно всем знатным дамам того времени, увлекалась философией, естественными науками, изящной словесностью и историей, также и на духовном поприще, и сколь бы прилежно Кольцов в те часы, которые богиня оставляла ему для досуга, не наверстывал упущенное, сколь бы не забивал голову философемами греков, римлян и французских энциклопедистов, не знакомился с великолепными произведениями Гомера и Виргилия, Горация и Овидия, пусть даже в плохих французских переводах, не проглатывал книгу за книгой модные сочинения Вольтера, Дидро и Лафонтена, княгиня, соединявшая в себе хоть и весьма поверхностные, но все разносторонние знания с живым, по-женски утонченным умом и недюжинным природным красноречием, тем не менее готовила ему массу нелегких часов; в конце концов он полностью оказался в роли ученика перед маститым наставником и так наивно держал себя при физических экспериментах и астрономических наблюдениях, во время которых обязан был ассистировать Людмиле, что гораздо больше доставлял удовольствия княгине,