Избранное

Солист продолжает:

А остальные подхватывают:

Иногда эхо прошлого доносит до меня визг и крики — это когда наши защитники приставали к пухленькой официантке. В следующий миг я вижу, как Рагнхейдюр, хозяйка столовой, проплывает с целью инспекции сквозь табачный дым, краснолицая и потная во всей этой суматошной неразберихе, с большим кошельком на поясе, а в это время на кухне Богга резко обрывает пение, занятая мытьем посуды или готовкой, и вздыхает:

— Как же это поется? Ах да, ля-ля, ля-ля.

Не раз до меня доходили сплетни о том, что в столовой у Рагнхейдюр процветает распутство, но мне кажется, эти слухи не имеют под собой никакого основания.

Я был совершенно огорошен, когда Рагнхейдюр позвонила в редакцию и попросила меня помочь ей выучить числительные на языке защитников. Потом она позвонила снова: на этот раз ей понадобилось выяснить, как будет по-английски «теософия» и «перевоплощение», а также «помни, что тебе говорила мать» и «подумай о своей матери». В меру своих сил я старался помочь ей, и она по телефону повторяла за мной эти слова много раз. Наконец она доверительно сообщила мне, что через несколько дней получит в долг исландско-английский словарь — правда, неизвестно, сумеет ли она им пользоваться.

Когда я опять заглянул к ней в столовую, мне стало ясно, зачем ей понадобились эти знания. Официантки у нее были удивительно похожи друг на друга, и ни одна не оставалась больше полугода, по разным причинам. Это были довольно некрасивые, но милые блондинки с пышными формами. Стоило бросить на них взгляд, как они тотчас начинали хихикать, будто от щекотки.

Можете представить себе, что с ними было от легкого прикосновения кончиком пальца. Как только они начинали визжать и хихикать, тут же появлялась Рагнхейдюр, которая, указывая перстом на виновника, произносила по-английски либо «Remember what your mother told you!» [139], либо «Think of your mother!» [140], либо и то и другое. Иногда она добавляла строгим голосом третью фразу, которая далась ей с большим трудом: «No kiss in my house, sir!» [141] Несмотря на скудные познания в английском, Рагнхейдюр неизменно догадывалась, когда песни были непристойными. Тогда она с важным видом указывала сначала на себя, говоря: «Theosophy» [142], а затем поднимала указательный палец и изрекала: «Reincarnation» [143]. Видимо, солдаты понимали, что она хотела этим сказать, так как отвечали на ее слова громким весельем, затягивая новую песню и вставляя вместо непечатных слов какое-нибудь нейтральное, например bless, поднимали стаканы и ревели:

Если не ошибаюсь, заканчивалась эта песня так:

Мало-помалу помещение столовой неизбежно утратило первоначальную чистоту и опрятность, хотя Рагнхейдюр по натуре была аккуратна и любила порядок. Но она просто не успевала уследить за всем. Зато английским солдатам было в ее заведении совсем неплохо. Пьянство и хулиганство тут были не в чести. Солдаты называли Рагнхейдюр мамочкой и старались не злить. Когда она пыталась отвлечь их внимание от официанток, напоминая им о теософии или перевоплощении, они послушно прекращали свои заигрывания с девушками. Но все же некоторые добились своего, потому что две ее официантки обзавелись так называемыми «оккупационными детьми», а одна, невзирая на опасность, уехала в разгар войны в Англию и, по моим сведениям, стала петь в церковном хоре.

Во второй половине 1941 года число американцев возросло. Сведущие люди говорили, ссылаясь на достоверные источники, что британские войска постепенно будут выведены с острова. Поговаривали и о том, что довольствие в американской армии такое, что каждая трапеза напоминает пир. Да и карманных денег американцам выдавали гораздо больше, чем англичанам. Но, забредая в заведение Рагнхейдюр, где угощали треской и жареной картошкой, американцы морщили нос и уходили.

В один прекрасный день английские вывески из окон и дверей столовой Рагнхейдюр исчезли. Вместо них появились небольшие листки, на которых было написано по-английски: «Закрыто». Вероятно, Рагнхейдюр окончательно выдохлась от многотрудных хлопот. К тому же как раз в эту пору добродетельная Богга навсегда распрощалась с ней, став экономкой у какого-то холостого рабочего. В довершение всего начал пухнуть живот у одной из смешливых официанток, а установить, кто отец, было весьма сложно.

Листки с надписью «Закрыто» красовались в окнах не слишком долго. Скоро Рагнхейдюр позвонила мне, сообщила, что ремонт закончен, и попросила в связи с переменой меню отпечатать на белом картоне пять новых вывесок:

Я осторожно поинтересовался, уверена ли она, что американцы едят пироги с ревенем и растет ли вообще ревень в Америке. На это она не дала прямого ответа, а объяснила, что хочет совместить две вещи: с одной стороны, познакомить американцев с исландской кухней, и с другой — воспользоваться названиями, напоминающими американцам об их стране. Я заметил, что с ревенем идет много сахара, а сахарные пайки вряд ли увеличатся в военное время. Рагнхейдюр сказала, что все учла и что это преодолимые трудности. Потом добавила, что не собирается печь пончики сама, а будет покупать их у моей квартирной хозяйки Камиллы Магнуссон. Я хотел было подсказать ей, что американцы едва ли польстятся на ее безалкогольное пиво, потому что каждому военнослужащему выдают в месяц по меньшей мере шесть литров настоящего пива. Но я сдержался, не желая вмешиваться в чужие дела, и обещал выполнить ее просьбу. Не знаю почему, но с самого начала мне показалось, что эта затея не принесет Рагнхейдюр удачи.

Так и вышло. Судя по тому, что говорили люди, американцы были двух типов. Одни — сама предупредительность. Они с аппетитом ели пончики, запивая их кофе, одинаково улыбались и официанткам, и Рагнхейдюр и без разговоров платили за угощение. Другие были шумными и нахальными. Они тайком распивали спиртное, злились, когда Рагнхейдюр просила их вспомнить своих матерей, тупо смотрели на нее и откровенно издевались, когда она старалась направить их мысли на что-либо возвышенное, указывая то на себя, то на небеса и говоря: «Теософия!», «Перевоплощение!» Ни один из них не называл ее мамочкой.