Базар житейской суеты. Часть 3

Итакъ, не было съ этой стороны ни малѣйшей надежды. Вдова должна жить своимъ крошечнымъ пансіономъ, и тѣми деньгами, которыя вздумаетъ предложить ей Джозъ.

Всамомъ дѣлѣ, мысли бѣдной женщины еще ни разу не обращались на этотъ пунктъ, и подавленная своей горестью, она равнодушно смотрѣла на все, что происходило вокругъ нея. Добро и зло, ненависть и дружба, не имѣли никакого значенія въ ея глазахъ. Ласки и добрые совѣты она выслушивала безсознательно; погруженная въ свсяо вѣчную печаль.

Вообразите, что послѣ этихъ переговоровъ прошло мѣсяцевъ двѣнадцать въ жизни нашей бѣдной Амеліи. Первую половину этого времени она провела въ такой ужасной и, повидимому, неисцѣлимой тоскѣ, что мы, имѣвшіе случай наблюдать и описывать движенія этого слабаго и нѣжнаго созданія, должны были отступать нѣсколько разъ при видѣ жестокой скорби, способной облить кровью всякое чувствительное сердце. Молча обойдите безпомощное ложе страждущей вдовы. Осторожнѣе заприте дверь завѣшанной колнаты, гдѣ она лежитъ, подражая, въ этомъ отношеніи, сострадательнымъ особамъ, которыя ухаживали за ней въ первые мѣсяцы ея болѣзни.

Небо, наконецъ, умилосердилось надъ несчастной. Пришелъ день, исполненный тревожныхъ ожиданій, надежды, страха, изумленія — день, когда бѣдная вдова прижала къ своей груди младенца съ глазами Джорджа, малютку-мальчика; прекраснаго какъ ангелъ Божій. Съ какимъ отраднымъ изумленіемъ она услышала первый крикъ дитяти! Какъ она плакала и смѣялась; и съ какою быстротою въ сердцѣ ея снова пробудились и надежда, и любовь, когда младенецъ пріютился у ея материнской груди! Амелія была спасена. Доктора, опасавшіеся за ея жизнь и разсудокъ, съ нетерпѣніемъ ждали этого кризиса, чтобъ промзнести свой окончательный приговоръ относительно ея жизни или смерти. Взоры мистриссъ Эмми снова залучезарились искрами разумнаго сознанія, и съ благодарностью обратились на окружающихъ особъ. Эта минута служила достойнымъ вознагражденіемъ за ихъ продолжительныя опасенія и тревоги.

Другъ нашъ Доббинъ былъ въ числе этихъ особъ. То былъ онъ, что привезъ мистриссъ Эмми въ Англію, въ домъ ея родителей. Мистриссъ Одаудъ, повинуясь настоятельному вызову полковника Одауда, принуждена была оставить свою паціентку. Посмотрѣли бы вы, какъ Доббинъ няньчилъ ребенка, и какъ въ то же время смѣялась мистриссъ Эмми, упоенная материнскимъ восторгомъ! Это была умилительная картина. Удостоенный счастія быть крестнымъ отцомъ, Вилльямъ напрягалъ всѣ силы своего природнаго остроумія при покупкѣ чашекъ, ложечекъ, коралловъ и бубенчиковъ для обожаемаго малютки.

Едва-ли нужно докладывать читателю, какъ нѣжная мать кормила его, лелѣяла, одѣвала, отстраняла отъ него всѣхъ нянекъ и не позволяла постороннимъ рукамъ прикасаться къ его нѣжному тѣльцу. Это ужь само собою разумѣется. Величайшая милость, какой удостоивался майоръ Доббинъ, состояла въ томъ, что ему позволяли повременамъ няньчить на своихъ рукахъ маленькаго Джорджа. Ребенокъ былъ для мистриссъ Эмми ея бытіемъ, физическимъ и нравственнымъ. Все ея существованіе олицетворилось и сосредоточилось въ материнскихъ ласкахъ. Слабое и безсознательное созданіе было окружено ея любовью, близкою къ безпредѣльному благоговѣнію. То была въ полномъ смыслѣ жизнь, физическая и нравственная, что младенецъ всасывалъ въ себя изъ материнской груди. По ночамъ и наединѣ въ своей комнатѣ, Амелія наслаждаласъ тѣми неизъяснимыми восторгами любви, которые могутъ быть понятны только женскому сердцу. Это чувство — инстинктъ любящей матери и нѣтъ въ немъ даже тѣни эгоизма. Вилльямъ Доббинъ любилъ на досугѣ вдумываться въ эти движенія мистриссъ Эмми и, должно отдать ему справедливость, отгадывалъ чутьемъ почти всѣ оттѣнки чувствованій, волновавшихъ ея сердце, но увы! онъ видѣлъ также съ удовлетворительною ясностью, что для него самого не было въ этомъ сердцѣ никакого уголка. Но зная это, майоръ Доббинъ не ропталъ, и съ покорностію переносилъ свою судьбу.

Думать надобно, чтю мать и отецъ мистриссъ Эмми сознавали въ нѣкоторой степени намѣренія майора, и чуть-ли не готовы были поощрять ихъ съ своей стороны. Доббинъ ходилъ къ нимъ каждый день, и сидѣлъ по цѣлымъ часамъ то съ Амеліей, то съ хозяиномъ дома, мистеромъ Клеппомъ, и его семьей. Всѣмъ безъ исключенія, каждому и каждой, онъ приносилъ почти каждый день подъ тѣмъ или другимъ предлогомъ, какіе-нибудь подарки, и хозяйская маленькая дочка, амеліина фаворитка, называла его не иначе, какъ сахарнымъ майоромъ. Эта дѣвочка разыгрывала обыкновенно роль церемоніймейстерши, докладывая мистриссъ Осборнъ о прибытіи майора. Однажды она расхохоталась, когда сахарный майоръ прикатилъ въ Фольгемъ, и вытащилъ изъ своего кабріолета деревянную лошадку, барабанъ, трубу и другія воинственныя игрушки, еще слишкомъ неудобныя для маленькаго Джорджа, потому-что ему было въ ту пору не больше шести мѣсяцовъ отъ роду. Ребенокъ спалъ.

— Тсс! шепнула Амелія, обезпокоенная, вѣроятно, скрипомъ тяжелыхъ сапоговъ майора.

И она съ улыбкой протянула ему руку, которой, однакожь, Вилльямъ не могъ взять, пока не разставилъ по различнымъ мѣстамъ разнообразныя принадлежности своего груза.

— Ступай внизъ, Мери, сказалъ майоръ маленькой дѣвочкѣ,— мнѣ надобно поговорить съ мистриссъ Осборнъ.

Амелія съ удивленіемъ взглянула на Вилльяма, и осторожно положила спящаго младенца на постельку.

— Я пришелъ проститься съ вами, Амелія, сказалъ майоръ, слегка прикоснувшись къ ея рукѣ.

— Проститься, Вилльямъ? Да.

— Куда жь вы ѣдете? спросила она улыбаясь.

— Можете пересылать ко мнѣ письма черезъ моихъ лондонскихъ агентовъ, отвѣчалъ майоръ Доббинъ, — имъ будетъ извѣстенъ мой адресъ. Вѣдъ вы будете писать ко мнѣ, Амелія, не правда ли?

— Какъ же, какъ же! Я стану писать къ вамъ о Джорджинькѣ, сказала мистриссъ Эмми. А на долго вы уѣзжаете?

— Надолго, Амелія, и еще неизвѣстно, увидимся ли мы.

— Скажите, какъ это жаль! Вы были такъ добры къ нему и ко мнѣ, милый Вилльямъ. Посмотрите, какой онъ ангелъ!

Красныя ручонки малютки Джорджа безсознательно обвились вокругъ пальца честнаго Вилльяма, и Амелія посмотрѣла на его личико съ лучезарнымъ материнскимъ восторгомъ. Самые жестокіе взгляды непримиримой ненависти и злобы не могли сразить майора сильнѣе и рѣшительнѣе, чѣмъ этотъ взоръ безнадежной ласки. Онъ склонился надъ матерью и младенцемъ, и съ минуту не могъ произнести ни слова. Собравъ наконецъ всѣ свои силы, онъ проговорилъ:

— Благослови васъ Богъ, Амелія!

— Благослови васъ Богъ, Вилльямъ! сказала мистриссъ Эмми.

Затѣмъ она приподняла свою голову, и поцаловала его.

— Ахъ, тише, пожалуйста! Не разбудите Джорджиньку, прибавила она, когда Вилльямъ Доббинъ заскрипѣлъ своими неугомонными сапогами при выходѣ изъ дверей.

Амелія не видѣла и не слышала, какъ майорскій кабріолетъ отъѣхалъ отъ воротъ: она смотрѣла на своего Джорджиньку, который въ эту минуту улыбался ей во снѣ.

ГЛАВА XXXV

Нуль годоваго дохода и десятки тысячъ расхода

Я думаю, милостивые государи, что всѣ мы, больше или меньше, любимъ повременамъ размышлять о мірскихъ дѣяніяхъ своихъ ближнихъ, и едва-ли найдется какой-нибудь философъ на базарѣ житейской суеты, который бы, примѣромъ сказать, не интересовался знать, какъ живетъ-поживаеть сосѣдъ его Джонсъ, или какимъ образомъ пріятель его Смитъ ухищряется сводить концы съ концами по истеченіи каждаго года аккуратно. Я съ своей стороны питаю глубочайшее уваженіе къ пріятелямъ своимъ, Джинкинсамъ, потому-что обѣдаю у нихъ два или три раза въ мѣсяцъ, но признаюсь чистосердечно, я не перестану удивляться до конца своей жизни, какимъ-образомъ Джинкинсы выѣзжаютъ въ Лондонскій Паркъ, чуть-ли не каждое гулянье, въ великолѣпной коляскѣ съ гайдуками на запяткахъ. Правда, я знаю, что экипажъ этотъ берется напрокатъ, и всѣ джинкинсовы люди продовольствуются только жизненными припасами, не получая денежнаго вознагражденія за свои труды, но все же эти три человѣка и великолѣпная коляска должны представлять собою ежегодный расходъ по крайней мѣрѣ шестисотъ фунтовъ стерлинговъ британской монеты. Притомъ, извѣстно мнѣ въ достовѣрной степени, что семейство Джинкинсовъ даетъ весьма часто блестящіе обѣды, содержитъ двухъ мальчиковъ въ Итонскомъ Коллегіумѣ, нанимаетъ для дѣвицъ привилегированныхъ гувернантокъ и учителей, предпринимаетъ заграничныя поѣздки, проживаетъ осенью въ Истбурнѣ или Вортингѣ и, вдовершеніе эффекта, даетъ ежегодно блистательный балъ съ роскошнымъ ужиномъ отъ Гунтера… Замѣчу здѣсь мимоходомъ, что кондитеръ Гунтеръ приготовляетъ для Джинкиисовъ самые изящные первостатейные обѣды, какъ это я очень хорошо знаю, потому-что однажды, за неимѣніемъ наличнаго гостя, я самъ приглашенъ былъ принять участіе въ одномъ изъ этихъ парадныхъ обѣдовъ, и здѣсь открылось для меня, что эти угощенія, изящныя въ совершеннѣйшемъ смыслѣ, не имѣютъ ничего общаго съ обыденной трапезой, къ которой обыкновенно допускается низшій сортъ джентльменовъ и леди, имѣющихъ счастіе пользоваться знакомствомъ съ этимъ благороднымъ семействомъ… Кто же, спрашивается, послѣ всѣхъ этихъ вещей, не вправѣ выразить своего изумленія относительно того, какимъ-образомъ Джинкинсы обдѣлываютъ свои дѣла?