Собрание сочинений. Т. 20. Плодовитость

— Дорогая, Моранж уже сообщил тебе о страшной катастрофе… К счастью, Дени был здесь, и он сумеет предупредить семью… Именно Дени запретил нести несчастного во флигель, он кричал, что мы убьем его жену, если принесем ей умирающего мужа — ведь она сейчас в положении… Ну вот и пришлось принести его сюда.

И, махнув растерянно рукой, он выскочил обратно на площадку, откуда донесся его дрожащий голос:

— Осторожно, осторожно… Не заденьте за перила… Печальное шествие переступило порог гостиной. Разбитого Блеза положили на носилки, постелив на них матрац. Бледный как полотно Дени шел рядом, поддерживая подушку, на которой покоилась голова Блеза с закрытыми глазами и кровавой полосой на лбу. Четверо мужчин — рабочие завода — несли носилки. Грубые башмаки топтали ковер, пришельцы бесцеремонно раскидывали легкую мебель, расчищая путь вторжению ужаса и отчаяния.

Бошена, который совсем растерялся, но продолжал распоряжаться, вдруг осенила мысль:

— Нет, нет, не сюда… В соседней комнате есть кровать… Мы осторожно поднимем его вместе с тюфяком и положим на постель.

Это была спальня Мориса, это была кровать, на которой умер Морис, и Констанс из чувства материнского благоговения ничего не тронула в комнате, сохранив ее в память о сыне такой, какой она была при его жизни. Но что она может возразить? Как помешать убитому ею Блезу испустить дух на этой кровати?

Мстительность злого рока, допустившего подобное святотатство, гнусность этой сцены наполнили ее негодованием, и, словно под ударом хлыста, она с трудом удержалась на ногах, чувствуя, что сейчас упадет. Но она выказала необычайное самообладание, какое-то дерзкое мужество, волю. Когда носилки с раненым поравнялись с ней, ее маленькая, тщедушная фигурка выпрямилась, будто выросла. Она взглянула на Блеза: на ее желтом, застывшем лице слабо дрогнули ресницы, нервный тик скривил рот в легкую гримасу — и только. Констанс тут же овладела собой, жестким голосом она распоряжалась, делала все необходимое, ничем себя не выдавая, и вид у нее был, как у человека, озадаченного внезапностью катастрофы.

А тем временем в соседней комнате носильщики переложили Блеза на кровать и ушли. Сразу же после катастрофы папаше Муано приказано было немедленно взять карету и мчаться за Бутаном, а если удастся, прихватить по дороге и хирурга.

— Все же лучше, что он здесь, а не в подвале, — машинально повторял Бошен, стоя у постели. — Смотрите, он все еще дышит! Вот сейчас совершенно отчетливо слышно… Как знать? Бутан еще, пожалуй, поможет ему выкарабкаться.

Дени не строил себе иллюзий. Он держал в руках холодную и бессильную руку брата и чувствовал, что это уже не живая рука, а вещь, разбитая при падении. Но он оставался у смертного одра, не трогался с места, словно лелеял безумную надежду перелить в умирающего немного горячей крови своего сердца. Разве в их жилах течет не одна и та же кровь? Разве не один и тот же источник вспоил их и скрепил неразрывные братские узы близнецов? Ведь это умирает половина его самого. Внизу, узнав о случившемся, он только отчаянно вскрикнул и потом не проронил ни единого слова. И вдруг он заговорил:

— Надо пойти к Амбруазу, подготовить отца и мать. Может быть, они успеют поцеловать его, пока он еще дышит?

— Хочешь, я сбегаю за ними? — предложил Бошен.

— Нет, нет, благодарю! Я хотел просить вас об этой услуге, но подумал, что только я один могу сообщить маме ужасную весть… Шарлотте пока ничего не говорите. Подумаем, как это сделать, когда я вернусь… О, если бы смерть повременила, может быть, я еще застану несчастного брата в живых!

Он наклонился и поцеловал лежавшего неподвижно Блеза; глаза его были закрыты, дыхание едва слышно.

Потом Дени прильнул горячим поцелуем к его руке и ушел.

Констанс продолжала хлопотать, она позвала горничную, приказала подать теплой воды, чтобы омыть окровавленный лоб умирающего. Нечего было и думать о том, чтобы снять с него куртку: надо было хоть немного привести его в порядок до прихода врача. И во время этих приготовлений Бошен снова заговорил о происшедшем, волнуясь и негодуя.

— Подумать только! Такое нелепое стечение случайностей!.. Внизу сместился приводной ремень, и механик не сумел закрыть люк. А наверху Бонар злится, зовет и, взбешенный тем, что ему не отвечают, спускается вниз. Подходит Моранж, тоже сердится и не может дозваться Бонара, тогда он тоже спускается в подвал. И в это время проходит Блез… И падает. Бедняга Бонар! Он плачет навзрыд, он чуть не покончил с собой, когда увидел, что натворил.

Вдруг он обратился к Констанс:

— Скажи, а где была ты?.. Моранж говорит, что оставил тебя наверху, у люка.

Констанс стояла перед мужем, на полном свету, возле самого окна. У нее опять дрогнули ресницы, и нервный тик слегка скривил левую половину рта.

— Я прошла коридором и тотчас вернулась сюда… Моранж это прекрасно знает.

Моранж, совершенно разбитый, дрожа, рухнул на стул: ноги отказывались его держать. Помощи от него не было никакой, он молчал, ожидая, когда все это кончится. Услышав, с каким невозмутимым спокойствием Констанс лжет, он взглянул на нее. Она убийца, теперь он уже не сомневался. Ему захотелось сказать об этом громко, закричать во всеуслышание.

— Вот как! — продолжал Бошен. — А он уверяет, что попросил тебя не уходить, постоять у люка.

— Я, во всяком случае, этого не слышала, сухо ответила она. — Подумай сам, если бы он попросил меня, разве я бы тронулась с места?

И, повернувшись к бухгалтеру, она осмелилась поднять на него свои бесцветные глаза.

— Вспомните, Моранж… Вы бросились как сумасшедший, ничего мне не сказали, и я пошла дальше.

Сверлящий взгляд ее бесцветных глаз не на шутку испугал Моранжа. Он снова стал трусом, слабовольным, мягкосердечным и покорным человеком. Посмеет ли он обвинить ее в таком чудовищном злодеянии? Да он и сам уже ничего не помнил, — все смешалось в этой бедной больной голове. Он залепетал:

— Возможно, мне показалось… Вероятно, это так, ведь иначе быть не может…

И, окончательно обессилев, он снова умолк. По своей воле он стал соучастником преступления. Ему вдруг захотелось подняться и посмотреть, дышит ли еще Блез. Но он не осмелился. В комнате воцарилась глубокая тишина.

Какой ужас, какие муки терзали Марианну и Матье, когда Дени вез их в карете! Сперва он рассказал им лишь о несчастном случае, о том, что Блез расшибся. Но по мере того как карета приближалась к дому Бошенов, он, потеряв самообладание, в ответ на вопросы обезумевших родителей, рыдая, рассказал всю правду. И когда они наконец подъехали к заводу, у них уже не оставалось сомнений — их сына нет в живых. Все работы прекратились, и им припомнился день, когда они после смерти Мориса посетили Бошенов. Теперь здесь царила та же могильная тишина, та же неподвижность. В один миг замерла гулкая, неугомонная жизнь — остыли и умолкли машины, опустели и погрузились в темноту цехи. Ни шума, ни души, ни шипения пара, который был как бы самим дыханием завода. Умер хозяин, и вместе с ним умер завод. Им стало еще страшнее, когда они вошли в дом и очутились в полном безмолвии; галерея была погружена в дремоту, лестница поскрипывала под ногами, наверху все двери были раскрыты настежь, словно в нежилом, давно уже покинутом доме. В передней они не встретили никого из слуг. Им суждено было вновь пережить трагедию безвременной смерти, но на сей раз жертвой оказался их сын, и они увидели его в той же комнате, на той же постели, что и Мориса, похолодевшего, воскового, едва дышавшего.

Блез умирал. Бутан сидел у его изголовья, держа безжизненную руку, в которой затихало последнее биение крови. И когда он увидел Матье и Марианну, быстро миновавших гостиную, где царил беспорядок, и инстинктивно бросившихся сюда, в спальню Мориса, как бы влекомых веянием небытия, он только и смог прошептать с полными слез глазами: