Собрание сочинений. Т. 20. Плодовитость

Констанс слушала Моранжа, бледная, вся дрожа от волнения.

— И это уже подписано?

— Нет еще. Но все бумаги готовы и будут на днях подписаны. Впрочем, это вполне разумный и, увы, неизбежный выход.

Но Констанс, но-видимому, была иного мнения. Всем существом своим противилась она подобному решению вопроса, искала такого средства, которое помешало бы их краху, их позору.

— Боже мой! Что делать? Как быть?

И, злясь на свое бессилие, не сумев ничего придумать, она воскликнула:

— Ну и негодяй же этот Блез!

Добряк Моранж ужасно взволновался. Он никак не мог понять, в чем дело, и потому принялся успокаивать ее, объяснил, что Блез порядочнейший молодой человек, что в данном деле он вел себя безупречно, старался замять скандал, выказав полное бескорыстие. Констанс встала, довольная тем, что выведала тайну мужа. Кроме того, она не хотела, чтобы ее застали здесь трое мужчин, возвращавшихся на завод пешком. Бухгалтер тоже поднялся и пошел проводить ее по коридору, который вел в квартиру Бошенов.

— Даю вам честное слово, сударыня, — сказал он, — этот молодой человек не имел никаких бесчестных намерений… Все бумаги проходят через мои руки, никто не осведомлен лучше, чем я… И если бы у меня возникло хоть малейшее сомнение, что здесь что-то нечисто, у меня хватило бы мужества предупредить вас в благодарность за вашу доброту.

Но она уже больше не слушала, стараясь отделаться от него. В эту минуту ливень, собиравшийся еще с утра, яростно забарабанил в стекла. Небо заволокла черная туча, и стало темно, почти как ночью, хотя было только четыре часа дня. Вдруг она подумала, что мужчины, застигнутые ливнем, смогут взять карету. Она ускорила шаг, хотя бухгалтер все еще плелся за нею.

— Ну вот! Возьмите хотя бы такой пример, — продолжал он. — Когда дело коснулось составления контракта…

Вдруг он осекся на полуслове и, глухо вскрикнув от ужаса, остановил ее, с силой отбросил назад.

— Берегитесь!

У ног их разверзлась бездна: в конце галереи неподалеку от коридора, который соединял завод с хозяйским особняком, находилась мощная паровая подъемная машина, предназначавшаяся для спуска крупных деталей в упаковочные мастерские. Впрочем, подъемником пользовались лишь в редких случаях. Обычно огромный люк был закрыт, когда же подъемник работал, за ним наблюдал специально поставленный человек.

— Берегитесь! Берегитесь! — растерянно твердил помертвевший от страха Моранж.

Люк был открыт — у их ног зияла бездонная пропасть. Здесь не было ни перил, ничего, что могло бы предупредить человека об опасности, предотвратить страшное падение. Дождь по-прежнему барабанил в окна, и в галерее стояла такая кромешная тьма, что приходилось идти наугад, ничего не видя перед собой. Еще один шаг, и они рухнули бы вниз. Просто чудо, что бухгалтера насторожил этот сгустившийся мрак, эта бездна, которую он скорее почувствовал, чем увидел, зная, что где-то здесь поблизости должен быть люк.

Между тем Констанс, не понимая еще, в чем дело, рвалась из рук Моранжа, крепко охватившего ее.

— Да посмотрите же вы! — крикнул он.

Он нагнулся и заставил ее склониться над люком. Спуск уходил вниз на глубину трех этажей, точно мрачный колодец. Оттуда несло сыростью, как из погреба, там смутно виднелись очертания больших железных перекладин. А на самом дне, излучая неясный свет, горел фонарь, словно для того, чтобы подчеркнуть глубину и ужас этой бездны. Оба отпрянули, побледнев от страха.

Моранж рассердился.

— Идиотство какое-то! Что они там делают? Почему не соблюдают правила?.. Обычно у люка стоит человек, специальный человек, который не смеет оставлять свой пост, пока люк открыт… Где же он? О чем он думает?

Он снова подошел к яме и сердито крикнул вниз:

— Бонар!

Никто не отозвался, — черная, бездонная пропасть безмолвно зияла у их ног. Это молчание окончательно взбесило Моранжа.

— Бонар! Бонар!

По-прежнему ни ответа, ни единого звука, и только влажное дыхание тьмы подымалось из глубины, подобно тягостному могильному безмолвию.

Тогда бухгалтер решился на крайние меры.

— Я спущусь, надо найти Бонара, — сказал он. — Эй вы, там, внизу, вы нас видите или нет?.. Этого нельзя так оставить. И потом, я хочу, чтобы он либо закрыл люк, либо встал на свое место… Куда же он девался? Где он может быть?

Моранж уже начал спускаться по винтовой лестнице, которая вела с верхнего этажа вниз вдоль грузового подъемника, как вдруг до слуха Констанс донесся его еле слышный голос:

— Прошу вас, сударыня, подождите меня, побудьте там и предупредите, если кто-нибудь будет идти.

Констанс осталась одна. Дождь по-прежнему глухо стучал по стеклам, но порывистый ветер рассеял тучу, и вновь забрезжил слабый дневной свет. Вдруг в этом бледном свете в конце коридора появился Блез. Он уже возвратился и, оставив Бошена и брата, шел в цехи за какой-то понадобившейся им справкой. Озабоченный, поглощенный делами, он шагал торопливо, опустив голову. Увидев его, Констанс почувствовала, как сердце ее обожгла жгучая ненависть и в душе с новой силой вспыхнул гнев, охвативший ее после того, как она узнала о контракте, который завтра должен быть подписан и грозит им разорением. Блез — это враг в их доме, и всем своим существом она стремилась убрать его с дороги, изгнать прочь этого лживого и лукавого захватчика.

Он приближался. Констанс стояла у стены, окутанная густым мраком, и он не мог ее видеть. Но по мере того как он приближался, в этом слабом свете она видела его как-то особенно отчетливо. И, пожалуй, впервые она поняла, сколько ума в его глазах, сколько непреклонной воли в очертаниях губ, какой у него мощный лоб. Внезапно ее, как молнией, поразила мысль: он идет к открытому люку, ничего не замечая, и провалится туда, если она не остановит его. Только что она, как сейчас Блез, проходила здесь и непременно сорвалась бы, если бы ее не удержала дружеская рука. Дрожь ужаса пробежала по ее телу, ей все еще мерещилась черная сырая бездна и свет фонаря на самом дне. С предельной ясностью встало перед ней страшное видение: пол уходит из-под ног… падение… отчаянный крик — гибель!

Он приближался. Нет, конечно, это невозможно, она остановит его — достаточно одного движения руки. Но ведь она успеет протянуть руку, когда он поравняется с ней… А тем временем из потаенных глубин ее существа поднимался ясный холодный голос, произносил какие-то отрывистые слова, звучавшие в ее ушах, словно трубный глас. Если он погибнет, всему конец, завод ему не достанется. Ей, которая в отчаянии искала способа, как помешать вторжению, оставалось лишь положиться на помощь счастливого случая. И неведомый голос твердил эти слова, назойливо твердил только их. Потом не будет уже ничего. Потом будет лишь искалеченное тело, будет мрачная яма, забрызганная кровью, хотя она ничего не видела, ничего не предвидела, ни о чем не думала. Что будет завтра? Она не хотела об этом знать, для нее даже не существовало это «завтра». Властный голос требовал одного: действия, немедленного жестокого действия. Как только он умрет — тогда конец, завод ему уже не достанется.

Он приближался. В ее душе шла страшная борьба. Сколько она длилась? Дни, годы? Вероятно, не более двух-трех секунд. Она по-прежнему намеревалась удержать его, верила, что сумеет преодолеть жестокое искушение, — когда настанет решительный миг, остановит его движением руки. Но страшная мысль овладевала ею, вошла как нечто вещественное в ее плоть, стала как бы физической потребностью, вроде жажды или голода. Констанс мечтала о смерти Блеза, как мечтает голодный о куске хлеба, и мучилась, — в таком состоянии человек способен на преступление, на грабеж, на убийство из-за угла.

Ей казалось, что если она не удовлетворит этой своей потребности, то сама лишится жизни. Жгучая страсть, безумное желание уничтожить этого человека овладевали ею все сильнее, по мере того как он приближался. Она видела его все отчетливее, и это приводило ее в отчаяние. Его лоб, глаза, рот — как она их ненавидит! Еще шаг, еще один, другой — и он поравняется с нею. Еще шаг… и она протянула было руку: она его остановит, когда он коснется ее.