Воображаемые жизни<br />Собрание сочинений. Том III

«Ах! — вздыхал каноник, — вот такая набожность есть поистине целительное средство, и столь почтенное и скромное лицо, как вы, Коппекесн, должны бы пожертвовать ради него вашей любовью к Анастасии».

Явные достоинства Николая Лойзелера не были забыты епископом города Бовэ, когда он приступил в Руане к разбору процесса Иоанны Лотарингской. Одевшись в короткое светское платье и прикрыв тонзуру шапочкой, Николай был проведен в маленькую круглую келью под лестницей, где была заключена узница.

«Жаннетта, — сказал он, держась в тени, — мне кажется, сама Святая Екатерина послала меня к вам».

«Во имя Бога, кто вы такой?» — сказала Иоанна.

«Бедный сапожник из Грё, — отвечал Николай, — из нашей — увы! — несчастной страны. „Годоны“ взяли меня в плен, как и вас, дочь моя, да прославит вас Небо! Я все знаю хорошо. Я много, много раз видал, как вы приходили молиться Пресвятой Богородице в церковь Святой Марии Бермонской. С вами вместе я не раз слушал мессы нашего доброго кюре, Гильома Фронта. Увы! А помните ли вы Жана Моро и Жана Барра из Невшателя? Это мои кумовья».

Иоанна заплакала.

«Доверьтесь мне, Жаннетта, — сказал Николай, — меня посвятили в клирики, когда я был еще ребенком. Взгляните, вот тонзура. Исповедайтесь, дитя мое, исповедайтесь совершенно свободно, ибо я преданный сторонник нашего милостивого короля Карла».

«Я охотно исповедаюсь перед вами, друг мой», — сказала несчастная Иоанна.

А в стене было пробито отверстие, и снаружи, на ступенях лестницы, Гильом Маншон и Буа-Гильом от слова до слова записывали исповедь.

Николай Лойзелер говорил: «Жаннетта, не отступайтесь от своих слов и будьте тверды. Англичане не посмеют сделать вам худа».

На другой день Иоанна предстала перед судьями. Николай Лойзелер поместился с нотариусом в одной из оконных ниш, за занавесью, и начал записывать только одни обвинения, пропуская оправдания. Но двое других актуариусов протестовали. Когда Николай появился в зале, он незаметно сделал Иоанне знак не удивляться и с строгим видом присутствовал при допросе.

Девятого мая в большой башне замка он поднял вопрос о том, чтобы без промедления приступить к пытке.

Двенадцатого мая судьи собрались в доме епископа Бовэсского обсудить, полезно ли подвергать Иоанну пытке. Гильом Эрар полагал, что в этом нет надобности, ибо без того имеется достаточно данных. Николай Лойзелер заявил, что для исцеления ее души находит полезным предать ее пытке. Но этот совет не имел успеха.

Двадцать четвертого мая Иоанну повели на кладбище святого Уэна, где заставили взойти на покрытый гипсом эшафот. Около оказался Николай Лойзелер, что-то шептавший ей на ухо, пока Гильом Эрар ее напутствовал. Когда ей пригрозили огнем, она побледнела.

В эту минуту каноник, поддерживая ее, сделал судьям знак глазами и сказал: «Она отречется». Он водил ее рукой, чтобы поставить крест и кружок на предъявленном ей пергаменте. Потом он проводил ее до маленькой низкой двери и ласково погладил ей пальцы.

«Жаннетта моя, — говорил он, — по милости Божией, сегодня для вас хороший день. Вы спасли вашу душу. Иоанна, доверьтесь мне: если захотите, вы будете свободной. Возьмите женское платье и делайте все, что прикажут, иначе вам грозить смерть. Если же будете делать, как я говорю, вас спасут, вы получите много хорошего и ни капли зла, вы будете под покровительством Церкви».

В тот же день, после обеда, он пришел в ее новую тюрьму. Это была комната в замке, средней величины, и туда подымались по восьми ступеням. Николай сел на кровати, возле которой стоял толстый столб с железной, прикованной к нему цепью.

«Жаннетта, — сказал он, — вы видите, какое великое милосердие явили вам сегодня Господь Бог и Дева Мария; они вас приняли под милостивое покровительство нашей Святой Матери-Церкви. Надо покорно выслушивать поучения и приказания судей и духовных лиц. Оставьте ваши прежние бредня и не возвращайтесь к ним больше, иначе вы будете навсегда покинуты Церковью. Вот приличные одежды для скромной женщины. Берегите их, Жаннетта. Остригите скорее ваши волосы, которые, как я вижу, у вас подрезаны в круг».

Четыре дня спустя Николай ночью пробрался в комнату Иоанны и украл рубашку и юбку, которые сам же дал. Когда ему донесли, что она снова оделась в мужское платье, он сказал: «Увы! Она — отступница и глубоко впала во зло».

В архиепископской часовне он повторил слова магистра Жюля де Дюремора: «Мы, судьи, должны только постановить, что Иоанна — еретичка, и передать ее светскому суду, прося с ней действовать мерами кротости».

Перед тем, как ее отвели на мрачное кладбище, он пришел увещевать ее в сопровождении Жана Тумулье.

«Жаннетта, — сказал он ей, — не скрывайте более истины, — теперь вам нужно думать лишь о спасении души. Дитя мое, верьте мне: сегодня, среди всех, должны вы смириться и на коленях принести всенародное покаяние. Пусть оно будет всенародное, Иоанна, смиренное и всенародное, ради уврачевания вашей души».

И Иоанна просила напомнить ей об этом тогда, боясь, что у нее не хватит решимости в присутствии такого множества людей.

Он остался, чтобы увидеть ее сожжение. И здесь видимым образом проявилось его благоговение к Святой Деве. Как только услышал он, как Иоанна взывала к Марии, он заплакал горькими слезами. Так его трогало имя Богоматери. Английские солдаты, думая, что он делает это из жалости, избили его и гнались за ним с поднятыми саблями, и если б не граф Варвик, протянувший над ним руку, они бы убили его.

Он еле успел вскочить на графского коня и спасся бегством.

Много дней он бродил по дорогам Франции, не решаясь вернуться в Нормандию и опасаясь королевских людей. Наконец, он прибыл в Базель.

На деревянном мосту, среди островерхих домов, крытых полосатой черепицей, и крепостных караулен, желтых и голубых, блеск Рейна ударил ему в глаза.

Ему почудилось, он тонет, как блудливый монах, и зеленая вода крутится в глазах.

Имя Марин остановилось у него в горле, он всхлипнул и умер.

КАТЕРИНА-КРУЖЕВНИЦА

Веселая женщина

Она родилась около середины XV века, на улице Паршеминере, близ улицы святого Якова; стояла зима такая холодная, что волки бегали по снегу в Париже. Старая женщина с красным носом, торчавшим из-под чепца, подобрала ее и воспитала. Сперва она играла на паперти с Переттой, Гильометтой, Изабо и Жаннетой; все они носили короткие юбки и своими покрасневшими ручонками лазили в канавы, выдавливая кусочки льда. Они наблюдали также, как заманивают прохожих в игре, называемой «Сен-Мери». Они глазели под навесом на требуху в кадках, на длинные болтающиеся сосиски и на толстые железные крючья, на которых мясники вешают разрубленные на четверть туши.

Близ Сен-Бенуа-Ле-Бетурнэ, где были писцы, они слушали, как скрипят перья, и по вечерам задували свечи под носом у клерков через окна их каморок.

У Малого моста они дразнили селедочников и быстро убегали с площади Мобер, прячась за углом улицы Трех ворот. Потом, усевшись на каменном окладе фонтана, стрекотали до темной ночи.

Так проходило детство Катерины, пока старая женщина не научила ее сидеть за подушкой для плетения кружев и терпеливо скрещивать нити коклюшек. Потом она стала искусной в своем ремесле. Жаннетой сделалась шляпочницей, Перронетта — прачкой, Изабо — перчаточницей, а Гильометта, самая счастливая, — колбасницей; у ней было румяное лицо, горевшее, словно его натерли свежей свиной кровью.

И те, что играли в «Сен-Мери», тоже взялись за другое, Одни учились на горе святой Женевьевы, другие резались в карты в Тру-Перетт, третьи чокались кружками онисского вина в трактире «Сосновое яблоко», иные ссорились в гостинице «Толстой Марго», и в полдень их можно было встретить входящими в таверну на Бобовой улице, а в полночь выходящими из дверей на Жидовской.