Муж и жена

— Я не могу играть! — воскликнула она. — Я так потрясена; так взволнована. Как мне узнать, замужем эта дрянь или нет? Кого спросить? Поехать в Лондон к Джеффри я не могу — к нему не пустят тренеры. К самому мистеру Бринкуорту тоже не обратишься — мы с ним даже не знакомы. Кто же еще? Придумайте и подскажите мне!

Вернуть ее к адажио можно было лишь одним способом — предложить ей вариант, который ее удовлетворит и успокоит. Джулиус положил скрипку на фортепьяно и погрузился в раздумье.

— Имеются свидетели, — сказал он наконец. — Если все было так, как рассказал Джеффри, это могут подтвердить хозяйка и официант гостиницы.

— Этот сброд! — фыркнула миссис Гленарм. — Я их не знаю. Они могут воспользоваться моим положением, могут позволить себе дерзости.

Джулиус снова задумался; и преподнес другую мысль. С невинностью младенца он проявил роковую изобретательность: решил адресовать миссис Гленарм — к кому бы вы думали? — к самой леди, Ланди!

— В Уиндигейтсе у нас есть добрый друг, — сказал он. — Может, отголоски этой истории дошли и до леди Ланди. Может быть, обращаться к ней сейчас (если она вообще о чем-то слышала), когда на семью обрушилась серьезная беда, не очень-то ловко. Но это решать вам самой. Я лишь подбрасываю идею. Уиндигейтс не так далеко — вдруг что-то из этого и получится? Как вы считаете?

Что-то из этого получится! Пусть читатель вспомнит, что леди Ланди пребывала в полном неведении, что тон ее письма сэру Патрику ясно показывал: ее самолюбие уязвлено, и она что-то подозревает, и что лишь сейчас (благодаря Джулиусу Деламейну) со слов случайной знакомой ей предстояло узнать, сколь трудно положение, в каком оказался Арнольд Бринкуорт. Пусть читатель вспомнит об этом; а теперь прикинет, что может из этого получиться — не только в Уиндигейтсе, но и в Хэм-Фарме!

— Как вы считаете? — переспросил Джулиус.

Миссис Гленарм пришла в восторг.

— Конечно, надо ехать именно к ней! — восхитилась она. — Если меня не примут сразу, я черкну записку с извинениями и сошлюсь на цель моего приезда. Леди Ланди так разумна, так благожелательна. Даже если она никого не принимает, мне будет только легче доверить ей свои треволнения — меня-то она наверняка примет. Вы дадите мне ваш экипаж? Я поеду в Уиндигейтс завтра же.

Джулиус взял с фортепьяно свою скрипку.

— Не сочтите меня назойливым, — вкрадчиво заговорил он. — Но до завтра у нас еще много времени. А это такая музыка, важно только ее прочувствовать. Попробуем еще раз?

Получив столь бесценный совет, миссис Гленарм была готова на все, лишь бы доказать свою благодарность. Со второй попытки глаза и руки бесподобной пианистки пришли в полную гармонию. Наконец-то плавно полилась чарующая мелодия — адажио из пятнадцатой сонаты Моцарта в переложении для скрипки и фортепьяно, — и Джулиус Деламейн воспарил на седьмое небо, блаженствуя среди звуков музыки.

На следующий день миссис Гленарм и миссис Деламейн вместе отправились в Уиндигейтс.

СЦЕНА ДЕСЯТАЯ. СПАЛЬНЯ

Глава сорок первая

ЛЕДИ ЛАНДИ ВЫПОЛНЯЕТ СВОЙ ДОЛГ

Действие происходит в спальне — читательскому взору предстает женщина, средь бела дня лежащая в постели.

Люди, которые строго следят за соблюдением условностей света и считают своим долгом по любому поводу бить в набат, на сей раз пусть не торопятся. Поскольку особа, о которой идет речь, не кто иная, как сама леди Ланди, из этого со всей очевидностью проистекает, что самые придирчивые требования светских условностей удовлетворены безоговорочно и в полной мере. Сказать, что пребывание ее милости в горизонтальном положении вместо вертикального не приносило обитателям подлунного мира прямых моральных выгод, — это равносильно тому, что добродетель определяется позой, а благонравие перестает утверждать себя, когда перестает появляться в утреннем или вечернем туалете. Неужели у кого-то достанет смелости заявлять такое? И потому на сей раз не будем бить в набат.

Леди Ланди лежала в постели.

Ее милость получила письменное извещение от Бланш — о внезапном прекращении свадебного путешествия; свой ответ она направила сэру Патрику, получение которого в Хэм-Фарме было описано выше. После этого леди Ланди почла за должное занять надлежащее положение в собственном доме, в ожидании возможного ответа от сэра Патрика. Что делает здравомыслящая женщина, когда у нее есть основания полагать, что члены собственного семейства жестоко обделяют ее доверием? Здравомыслящая женщина столь остро ощущает обиду, что даже заболевает. Не удивительно, что леди Ланди заболела.

Поскольку заболевание оказалось серьезным, изгнать хворь могло только медицинское светило. Был вызван лекарь из соседнего городка Киркандрю.

Лекарь явился в экипаже, запряженном парой лошадей, он был, как и положено, лыс, в обязательном белом галстуке. Он померил ее милости пульс, задал несколько неназойливых вопросов. С достоинством, присущим только крупным докторам, повернулся спиной к собственному внутреннему убеждению, что у этой больной все в полнейшем порядке. И сказал, как человек, который искренне верит в собственные слова: «Нервы, леди Ланди. Вам совершенно необходимо восстановить силы в постели. Я выпишу вам рецепт». И выписал с неприступным видом: ароматический нашатырный спирт —15 капель; настойка красной лаванды —10 капель; сироп из апельсиновых корок — 2 драхмы; камфара в сиропе — 1 унция. Когда он написал Misce fiat Haustus (вместо «смешать дозу»), когда добавил Ter die Sumendus (вместо «принимать три раза в день») и когда закрепил свою латынь собственноручной подписью в конце, ему осталось только откланяться; опустить в карман две гинеи; и отправиться восвояси, испытывая профессиональное удовлетворение от того, что он с честью выполнил свой врачебный долг.

Леди Ланди лежала в постели. Видимая часть ее милости была облачена в сообразные со случаем одежды. Голова ее была повязана лентой из роскошных белых кружев. Телеса покрывала восхитительная рубашка из белого батиста, отделанная кружевами и розовыми лентами, в которой полагается болеть. Все остальное утопало в одеялах. На столике возле нее стояла настойка красной лаванды — успокаивающего цвета; не был неприятным и запах. Рядом лежала книга религиозного характера. За этой священной книгой скромной стопкой лежали журналы с записями по ведению домашнего хозяйства, ежедневный отчет о кухонных расходах. (Заметьте, что даже нервам ее милости не дозволялось отвлекать ее милость от выполнения долга.) У изголовья лежали веер, флакон с нюхательной солью и носовой платок. Просторная комната была погружена и полумрак. Одно из нижних окон было приоткрыто, чтобы ее милости в нужном объеме поступал свежий воздух. Со стены напротив постели, с холста на свою вдову взирал покойный сэр Томас. Каждый стул занимал отведенное ему место; все наряды чинно лежали в шкафу и ящиках и не смели высунуться наружу, преступить священные границы. В тусклом свете поигрывали вдали сокровища туалетного столика. Кувшины и миски отличались изысканностью и молочной белизной; глаз радовался их безукоризненной чистоте. Куда ни кинь взгляд, комната во всех отношениях была идеальной. А на постели лежала идеальная женщина, и гармония была полной.

Это было на следующий день после появления Анны в Суонхейвене, ближе к вечеру.

Личная служанка леди Ланди бесшумно открыла дверь и на цыпочках прокралась к постели. Глаза ее милости были закрыты. Но ее милость внезапно их открыла.

— Я не сплю, Хопкинс. Страдаю. Что случилось?

Хопкинс положила на покрывало две визитные карточки.

— Миссис Деламейн, госпожа… и миссис Гленарм.

— Им, конечно, сказали, что я больна?

— Да, госпожа. Миссис Гленарм велела послать за мной. Я провела ее в библиотеку, и там она написала эту записку.

Хопкинс извлекла на свет записку, сложенную аккуратным треугольничком.

— Они уехали?

— Нет, госпожа. Миссис Гленарм сказала мне, что просит oтветить «да» или «нет», если вы соблаговолите прочитать ее записку!