Последнее искушение Христа (др. перевод)

— Летим, — сказал ангел, обнимая Иисуса за пояс. От него пахло мускатом и сырой землей. Иисус закрыл глаза, склонил голову ему на плечо и глубоко вздохнул — ему нравился этот запах покоя и забвения.

Улыбнувшись, ангел расправил крылья и крепче прижал к себе Иисуса. И снова во влажном ночном воздухе послышался женский голос, безмятежный, как весенний дождь: «Гроб из злата-серебра, позлащенная гробница…»

— Летим, — улыбнулся Иисус.

ГЛАВА 31

Всю ночь Иисус скользил над землей в объятиях ангела.

Огромная луна вползла на небо — сегодня она была странно веселой. Вместо Каина, убивающего Авеля, на ней отчетливо виднелись широкие смеющиеся уста, два добрых глаза и сияющие полные щеки — круглое лицо блуждающей в ночи влюбленной женщины. Мимо проносились деревья, ночные птицы кричали человеческими голосами. Расступались горы, пропуская ночных скитальцев, и вновь сходились за их спинами.

Какое это было счастье лететь над землей, как летаем мы только во снах! Вся жизнь обратилась в сон. Может, это и есть Царствие Небесное?.. Он хотел спросить об этом ангела, но испугался, что проснется, и промолчал.

Каким легким вдруг стал мир. Как будто приходишь к друзьям с тяжестью на сердце, но вот уж подано прохладное вино, ты пьешь его, и дух становится невесомым — он взлетает, розовым облаком качается над твоей головой, и мир, становясь таким же легким и невесомым, отражается в нем, словно в зеркале.

Снова Иисус повернулся к ангелу, чтобы спросить о чем-то, но тот прижал палец к губам.

Внизу закричали петухи, приветствуя зарю, — приближалась деревня. Луна закатилась за горы, начинался тихий рассвет. Земная жизнь снова стала реальностью, время возобновило свой ход. Горы, рощи, деревня — все вернулось на свои места, где повелел им быть Господь. Вот и любимая дорога, ведущая к милосердной Вифании, заросшей оливами, смоквами и виноградником. А вот и памятный желанный дом с горящим очагом, святой пряжей и двумя сестрами — двумя бессонными светочами…

— Вот мы и добрались, — промолвил ангел.

Из трубы вился синий дымок. Сестры уже встали и разожгли очаг.

— Иисус из Назарета, — промолвил ангел, складывая крылья, — сестры разожгли огонь, надоили молока и разогревают его для тебя. Не о смысле ли Царствия Небесного ты хотел спросить меня по дороге? Тысячи малых радостей составляют его, Иисус из Назарета. Постучать в дверь и увидеть женщину, открывшую тебе, сесть перед огнем и наблюдать, как она готовит тебе пищу; а когда стемнеет, почувствовать ее объятия. Это и есть спасение — от объятия к объятию, от отца к сыну. Вот путь.

— Я понял, — промолвил Иисус и, замерев перед дверью, протянул руку к молотку.

— Не спеши, — удержал его ангел. — Послушай, лучше нам больше не расставаться. Мне страшно оставлять тебя одного беззащитным — я пойду с тобой. Я превращусь в арапчонка — того, которого ты видел в саду, и стану твоим слугой. Я не хочу, чтобы ты опять заплутал, пойдя не той дорогой.

Не успел он договорить, как перед Иисусом оказался арапчонок. Ростом мальчик был ему по пояс, широкая улыбка обнажала белоснежные зубы, в ушах качались два золотых кольца, в руках он держал корзину, наполненную всякой всячиной.

— Вот, хозяин, — улыбнулся он. — Подарки обеим сестрам: тонкая одежда, серьги, браслеты, веера из драгоценных перьев. Теперь стучись.

Иисус постучал. Из-за двери послышался звук шагов, и женщина спросила:

— Кто там?

Иисус залился краской. Он узнал голос — это была Мария. Дверь распахнулась, и обе сестры упали ему в ноги.

Рабби, мы преклоняемся перед твоими страстями, мы приветствуем твое святое воскресение. Добро пожаловать!

— Позволь мне прикоснуться к тебе, рабби, чтобы я убедилась, что ты жив, — промолвила Мария.

— У него настоящее тело, Мария, настоящее, — вскричала Марфа, — такое же, как у нас! Видишь? И тень от него падает на наш порог!

Иисус слушал их и улыбался.

— Марфа и Мария, как я рад видеть вас. Как я счастлив снова оказаться в уютном, тихом, добром человеческом жилище. Мы живы и страждем, готовы радоваться и грустить. Слава Тебе, Господи! — Так, беседуя с сестрами, он вошел в дом. — Какое счастье снова все это видеть — очаг и пряжу, квашню и кувшин с водой, стол со знакомой лампой. Я преклоняюсь перед вашей милостью, верные мои жены. Когда женщина подходит к вратам рая, она спрашивает: «Господи, позволишь ли войти и моим спутникам?» — «Каким спутникам?» — спрашивает Господь. «Вот они, — отвечает она, — корыто и колыбель, лампа и кувшин, прялка и пряжа. Если не впустишь их, то и я не войду». И Господь добродушно смеется: «Ты — женщина, разве могу я отказать тебе? Входите все. В раю уже столько колыбелей и прялок, что скоро мне некуда будет поместить святых».

Женщины рассмеялись. Мария обернулась и увидела арапчонка с переполненной корзиной.

— Рабби, что это за мальчик? Как мне нравятся его зубки.

Иисус опустился перед очагом. Сестры принесли ему молока, мед и целую ковригу белого хлеба. Глаза Иисуса наполнились слезами.

— Семь небес были малы для меня, мне не хватало семи добродетелей и семи великих идей. А теперь, что за чудо, сестры мои! Мне довольно вашей малой хижины, куска хлеба и простых слов.

Он обошел дом как хозяин, принес со двора охапку сухой лозы, подбросил ее в огонь. Пламя вспыхнуло ярче. Он набрал воды из колодца и напился. Раскинув руки, он обнял за плечи Марию и Марфу.

— Возлюбленные Марфа и Мария, я сменю свое имя. Вашего брата, которого я воскресил, убили. Я займу его место здесь, в углу. Я буду пасти его скот, я буду пахать, сеять и убирать урожай на его полях. А когда по вечерам я буду возвращаться домой, мои сестры будут омывать мои усталые ноги и готовить мне пищу. А потом я буду садиться перед огнем на его скамейку. И звать меня будут Лазарь.

Арапчонок не сводил с него глаз. И чем дольше он смотрел, тем больше менялись лицо Иисуса и все его тело — голова, грудь, руки и ноги. Он все сильнее начинал походить на Лазаря, живого и здорового Лазаря, с крепкой шеей, загорелой грудью, огрубевшими мозолистыми руками. Сестры трепеща следили в полумраке за этим преображением.

— Я изменил свое тело. Я изменил свою душу. Привет вам! Я объявлю войну нищете и посту. Душа — веселый зверь. Уста, скрывающиеся за этими усами и бородой, — уста души. Я объявляю войну целомудрию. Немые неподвижные младенцы живут в чреве каждой женщины. Раскройте врата и выпустите их в свет! Незачинающий убивает… Что ты плачешь, Марфа?

— Как еще я могу ответить тебе? У нас, женщин, нет другого ответа.

— У нас, женщин, объятия всегда раскрыты, — раскинув руки, промолвила Мария. — Входи, мой господин. Садись. Распоряжайся. Ты — хозяин дома.

Я закончил борьбу с Господом, — сияя, продолжил Иисус. — Мы помирились. Больше я не буду делать кресты. Я буду делать корыта, колыбели, кровати. Я принесу мои инструменты из Назарета и приведу свою несчастную мать, чтобы внуки наконец одарили ее своей нежностью.

Мария сжала его руку, Марфа облокотилась на его колени. Свернувшись перед огнем, арапчонок делал вид, что спит, но между длинных ресниц то и дело поблескивали его черные глаза — он наблюдал за Иисусом, и хитрая довольная улыбка растекалась по его лицу.

— Я ткала, рабби, твои страсти на белом-белом одеяле — крест, а вокруг тысячи тысяч ласточек. Я пускала челнок то с черной, то с красной нитью и пела погребальную песнь — ты услышал меня, сжалился и пришел, — сказала Мария.

— Я умею лишь месить тесто, стирать белье и говорить «да», — вступила Марфа. — Это мои единственные достоинства. Я знаю, ты выберешь мою сестру себе в жены, но позволь мне дышать с вами одним воздухом, позволь мне стелить и взбивать вам постель и хлопотать по хозяйству, — она вздохнула и продолжила: — Девушки в нашей деревне поют песню, очень грустную песню. Они поют ее весной, в дни, когда птицы высиживают своих птенцов. Позволь мне спеть ее, и ты поймешь, ибо в ней вся моя печаль: