Избранное

— Привет, дружище! Не побеспокоил?

Чего я ждал? Почему молчал? Надеялся услышать другой голос?

— Алло! — окликнул Вальтоур. — Алло!

— Добрый день, — отозвался я, рассеянно глядя на письменный стол Бьярдни Магнуссона, на кресло, книжный шкаф, семейные фотографии и картины, но шеф вернул меня к действительности.

— Не хочешь проветриться сегодня? — спросил он. — Прокатимся к озеру в Тингведлир?

Немного опомнившись, я с радостью согласился:

— Когда выезжаем?

Шеф спросил, где я обычно ем, и попросил не задерживаться, чтобы быть готовым к половине первого.

— Жена простудилась, ей нездоровится, а то бы мы пригласили тебя к себе, — пояснил он.

— Где встретимся? — спросил я.

— Как поешь, стой у кафе, в полпервого я подъеду за тобой на машине.

Он прибыл более или менее точно, подрулил блестящий черный пятиместный автомобиль к тротуару, чуть-чуть не доехав до меня, и засигналил так, будто решался вопрос жизни и смерти. Вальтоур был в машине один, непривычно веселый, со спичкой в зубах, в сдвинутой на затылок старой помятой шляпе, в серой спортивной куртке и клетчатых брюках гольф. Я сел рядом с ним, заднее сиденье было завалено каким-то барахлом.

— Это ваш автомобиль?

— Пока нет. Чертовски дорогой.

— Собираетесь купить?

— Кто знает. Человеку так много всего нужно.

Он выплюнул изо рта спичку, обогнал автобус и свернул на улицу Квервисгата — как мне показалось, слишком лихо.

— Какая жизнь без машины? Когда-то у меня был развалина «форд», замучился с ним, уж сколько он у меня чихал и дымил. Тебе нужно как можно скорее купить машину.

— Для меня и велосипед пока сойдет.

— Ну… — поморщился Вальтоур. — Ты рассуждаешь как датский социал-демократ! Может ли быть зрелище трагичнее, чем потомок Эгиля Скаллагримссона на велосипеде! — Сунув руку в карман куртки, он вынул пакетик леденцов и протянул мне. — Угощайся!

— Спасибо, что-то не хочется. — Я посмотрел в окно. — На озере сейчас, должно быть, красиво.

Вальтоур кивнул.

— В хорошую погоду везде красиво. Я так и говорил старухе.

— Какой старухе?

— Теще.

— А-а…

— Надо ставни закрыть в хибаре да отвезти туда кое-какое барахло. Она так хотела.

Потом он принялся насвистывать и распевать бесконечные попурри, в которых намешано все — шлягеры, псалмы, древние песнопения, баллады, арии из опер и гимны. Несмотря на прекрасную видимость, я не мог любоваться горными красотами — взгляд поминутно натыкался на палаточные лагеря и кварталы новеньких бараков, разбросанные на каменистых холмах вдоль дороги. Меня охватило уныние. Боже мой! Что станет с нами? — думал я, глядя на отряды вооруженных солдат, армейские автомобили различных марок, заграждения из колючей проволоки, ружейные пирамиды, окопы, укрепления, часовых. Лишь когда мы отъехали подальше от города, где уже не было ни иностранных солдат, ни их баз, я начал смотреть на голубые горы, на осеннее великолепие земли. Помню жухлую траву на болотных кочках, серебристые кусты между валунами, горные озера, пылающие под солнцем, бледно-розовые от увядающего вереска склоны. Мне казалось, я так мало знаю об этих невысоких, поросших мхом каменистых гребнях, о развалившейся каменной пирамидке, указывавшей путнику дорогу с плоскогорья и хранившей память о давних веках, об исчезнувших поколениях. И я все же не мог наслаждаться поездкой, потому что Вальтоур вел машину так быстро и плохо, что я, честно говоря, побаивался за свою жизнь. Стрелка спидометра не опускалась ниже 70–80, а иногда доходила и до 85. Машина завывала и ревела, скрежетала на поворотах и рискованно кренилась, но Вальтоур был в прекрасном расположении духа, радовался сумасшедшей езде и чаще держал руль одной рукой, а не двумя. В паузах между песнями и свистом он угощал меня леденцами и вдруг изрекал что-нибудь малопонятное, большей частью сентенции о жизни и мире вообще. Например, что Вселенная — забавная штука и все в ней не так просто.

— Тут либо пан, либо пропал, — говорил он, — нужно лишь разгадать секрет… подобрать ключи от кормушки… Не вижу никакой добродетели в том, чтоб довольствоваться жалкими крохами.

Жизнь он назвал лотереей, а потом спросил, обращаясь не то к себе, не то к машине, а может быть, и ко мне, понравилась бы кому-нибудь лотерея, где всем достается одинаковый выигрыш. Дескать, смешно, что некоторые люди пытаются подчинить лотерею какой-то занудной плановой системе, да еще кричат «ура!», как он выразился.

— Нет, милок, — сказал он, — они же сами крутятся в лотерейном барабане! Женщину за этим ох как следят, ха-ха!

Потом он опять пел и насвистывал. Я решил, что лучше всего он вел машину под псалмы и гимны. Древние песнопения и шлягеры влекли за собой неравномерное поступление порций бензина, резкие толчки и неожиданный галоп. Любая оперная ария в свою очередь взвинчивала скорость до опасных пределов на всем своем протяжении, от начала до конца.

Но как бы там ни было, я начисто забыл и самого себя, и лихую езду моего шефа, и его изречения и вокальное искусство, едва увидел озеро в долине Тингведлир. Исторические горы словно храмы высились на фоне ясного осеннего неба. Любуясь спокойными голубыми вершинами и лазурной гладью озера, по которой кое-где пробегали и разбивались об острова волны, я вспомнил покойную бабушку. Задолго до того, как меня научили грамоте, я слышал ее рассказы о славных событиях, разыгравшихся здесь, среди синих гор, тысячу лет назад, запоминал стихи, которые уже стали историей (Некоторые из них написаны самим Йоунасом Хадльгримссоном). Особые нотки появлялись в ее голосе, когда она говорила о Скале Закона, об ущелье Альманнагьяу, реке Эхсарау или Омуте Утопленников. Но больше всего ее мучило то, что она давно не бывала в долине Тингведлир. По ее словам, она хотела выбраться туда, как только кончит учиться на акушерку. Думала взять у кого-нибудь на время лошадь и поехать, в крайнем случае одна. Но до путешествия так и не дошло. Нужно было спешить домой, и она боялась не успеть на пароход до Дьюпифьёрдюра. «Ох, — вздыхала она, — вот так — вечно мы связаны по рукам и ногам, ни одной свободной минуты нет». Так ей и не довелось побывать тут — ни со мной, ни с кем другим.

Вышедшие на дорогу овцы шарахались от нас, порой за скалами вдруг открывалась бесплодная пустошь, облизанные ветром холмы и вересковые склоны. Но вот наконец мы вновь очутились в населенных местах и увидели огромный крестьянский хутор на огороженном поле. И вновь в ушах у меня зазвучал певучий голос покойной бабушки, искренний и чуть надтреснутый. Я смотрел на синие горы, на озера, на легкие облака над вершинами Каульфстиндар и Храбнабьёрг, на далекие снежные шапки, на поросшие мхом лавовые поля, на золотистый жар вереска и вербы, а бабушкин голос все рассказывал мне, мальчику, о долине Тингведлир и читал Йоунаса Хадльгримссона. Немного погодя я заметил, что Вальтоур едет гораздо медленнее и больше не поет. А в следующую минуту я увидел английских солдат и их лагерь прямо на краю ущелья Альманнагьяу.

Воспоминания о тихом, надтреснутом голосе бабушки тотчас оставили меня, унеся с собой и то сказочно-лирическое настроение, которое им сопутствовало.

— Что делают тут солдаты? — спросил я.

— Нас защищают! — ответил Вальтоур. — Вдруг немцы посадят самолеты на воду!

Я отказался от мысли просить его хоть чуточку задержаться на краю ущелья и дать мне взглянуть оттуда на древнее место народного собрания, освященное тысячелетней историей и сейчас дивно красивое в осеннем убранстве. Еще пристанут к нам, подумал я, примут за шпионов. Когда же мы выехали к ущелью и отвесные скалы стеною потянулись вдоль дороги — то серые и сухие, то темные и влажные, — мне пришлось внушать себе, что смотреть на них вовсе незачем, что эти бездушные камни никогда не имели отношения к славной истории и к языку. Скала Закона и река Эхсарау, горы Аурманнсфедль и Скьяльдбрейдюр, а вдали полуостров Тиндаскайи, побуревшая растительность долины Тингведлир, где некогда возвышались совсем иные палатки. Нет, я больше не видел этого, не слышал и голоса, что завораживал меня несколько минут назад. На лавовом поле тут и там пылали костры осенних кустарников, солнце сверкало на церковном шпиле, на дерновой крыше хутора желтела высокая трава, из трубы курился дымок. Чего ж мне не хватает? Почему так грустно на душе? Вальтоур опять проехал по мосту через Эхсарау, потом направился на юг от озера, мимо каких-то коттеджей, где не было видно ни одной живой души, кроме двух пугливых дроздов, собиравшихся в жаркие страны. Вальтоур, не задумываясь, называл хозяев этих коттеджей, важных людей — коммерсантов, политиков, адвокатов.