Самопознание Дзено

Вторую половину дня я провел в конторе вместе с Нилини. Мы составили примерный баланс финансового положения Гуидо. Обнаружилось нечто ужасное. Был потерян не только весь капитал фирмы: если бы Гуидо пришлось отвечать за все, он должен был бы вернуть ей еще столько же.

Я бы с удовольствием поработал — именно поработал — на благо моего бедного усопшего друга, но ведь я умел только мечтать. Первой моей мыслью было посвятить всю свою жизнь его конторе, работая на Аду и ее детей. Но мог ли я быть уверен, что сумею делать это хорошо?

В то время как я заглядывал так далеко, Нилини, по обыкновению, болтал. Он тоже ощущал необходимость радикально переменить свои отношения с Гуидо. Теперь-то он понимал все! Когда бедный Гуидо обошелся с ним так несправедливо, он уже был болен той болезнью, которая довела его до самоубийства. Поэтому отныне все должно быть забыто. И он долго разглагольствовал о том, что так уж он создан. Он ни на кого не мог долго таить зла. Он всегда любил Гуидо и любит его до сих пор.

Кончилось тем, что мечтания Нилини присоединились к моим и слились с ними. Искать спасения от подобной катастрофы следовало не в каждодневной торговле, а на самой бирже. И Нилини рассказал мне об одном человеке, его друге, который сумел спастись в последнюю минуту, удвоив ставку.

Мы говорили с ним несколько часов, но предложение продолжить игру, начатую Гуидо, возникло последним, незадолго до полудня, и я сразу же его принял. Я принял его с такой радостью, словно оно могло воскресить моего бедного друга. И в конце концов я купил на имя Гуидо еще некоторое количество акций со странными названиями Rio Tinto, South French и т. п.

Так начались для меня пятьдесят часов самой напряженной работы, которая когда-либо выпадала мне в жизни. Сначала я до вечера мерил нашу контору большими шагами, ожидая сообщений о том, что мое распоряжение выполнено. Я боялся, что о самоубийстве Гуидо уже стало известно на бирже и имя его теперь уже не годится ни для каких сделок. Но еще несколько дней никто не подозревал, что он умер, покончив с собой. Потом, когда Нилини наконец сообщил мне, что все мои распоряжения выполнены, для меня начался период волнений, которые еще более усилились, когда я, получив котировки, выяснил, что на всех акциях я уже потерял значительную часть.

Я вспоминаю то свое волнение как самую настоящую работу. Вспоминая, я испытываю странное чувство, будто все эти пятьдесят часов я просидел за игорным столом, занятый обдумыванием ходов. Я не знаю никого, кто сумел бы выдержать подобное напряжение в течение пятидесяти часов! Каждое движение цены было мною отмечено, прослежено, а потом (почему бы этого не сказать?) продвинуто вперед или удержано так, как есть, в зависимости от того, что было нужно мне, а точнее — моему бедному другу. Я даже перестал спать по ночам.

Боясь, что кто-нибудь из семьи вмешается и не даст мне довести до конца начатую мною операцию по спасению, я никому не сказал о первой ликвидации, когда наступила середина месяца. Заплатил все я: разве мог кто-нибудь помнить об этих обязательствах, находясь подле трупа, еще ожидавшего погребения. Впрочем, заплатить пришлось меньше, чем мы думали, так что мне и тут благоприятствовала фортуна. Боль, которую я испытывал в связи со смертью Гуидо, была так сильна, что мне казалось, будто я ее облегчаю, рискуя своим именем и деньгами. Меня продолжала вести та мечта о доброте, которую я столько времени вынашивал еще подле Гуидо. Но меня так измучили все эти волнения, что я уже никогда не играл на бирже для себя.

Однако моя погруженность в обдумывание ходов (это было тогда моей главной заботой) привела в конце концов к тому, что я не попал на похороны. Произошло это так. Именно в тот день наши акции резко подскочили. Мы с Нилини сидели и подсчитывали, какую часть потерянной суммы нам удалось таким образом вернуть. Состояние старого Шпейера оказалось теперь уменьшенным только наполовину. Великолепный результат наполнил меня гордостью. Случилось именно то, что предсказывал Нилини: правда, тогда он говорил это тоном, исполненным сомнения, но теперь, когда он повторял сказанные им слова, сомнения в них уже не слышалось, и Нилини представал всезнающим провидцем. По моему-то мнению, он предвидел не только это, но и прямо противоположное, так что не ошибся бы в любом случае. Однако ему я этого не сказал: мне было нужно, чтобы он с его тщеславием продолжал участвовать в деле. Его желание доказать свою правоту тоже могло повлиять на цены.

Мы вышли из конторы в три часа и побежали бегом, потому что только тогда вспомнили, что похороны назначены на два сорок пять.

Когда мы были уже около арок Кьоцца, я увидел вдали похоронную процессию, и мне даже показалось, что я узнал экипаж одного нашего друга, присланный им на похороны для Ады. Вскочив в одну из колясок, стоявших на площади, мы приказали кучеру следовать за процессией, а сами, усевшись, снова вернулись к обдумыванию ходов. Мы были так далеки от мысли о бедном усопшем, что время от времени сетовали на медленное продвижение экипажа. Ведь кто знает, что может случиться на бирже, пока нас нет! Потом Нилини посмотрел на меня не ротовой щелью, а глазами и спросил, почему бы мне не сыграть на бирже и для себя?

— Сейчас, — сказал я, покраснев сам не знаю почему, — я работаю только для моего бедного друга.

Затем, слегка поколебавшись, добавил:

— О себе я подумаю потом. — Мне хотелось оставить ему надежду вовлечь меня когда-нибудь в игру, так как я старался сохранить в нем друга. Но я произнес про себя слова, которые не осмелился сказать ему: «Я никогда не дамся тебе в руки!» Он же тем временем принялся разглагольствовать:

— Кто знает, выдастся ли еще такой случай! — Он забыл, что сам меня учил, что случаи на бирже представляются ежечасно.

Когда мы добрались до места, где обычно останавливаются экипажи, Нилини высунулся из окошка, и у него вырвался изумленный возглас. Наш экипаж продолжал следовать за процессией, которая сворачивала к греческому кладбищу.

— Разве синьор Гуидо был грек? — спросил он удивленно.

И в самом деле, процессия проследовала мимо католического кладбища и направлялась теперь к какому-то другому — еврейскому, греческому, протестантскому или сербскому.

— Может, он был протестант, — сказал я, но потом вспомнил, что присутствовал на его венчании в католической церкви.

— Это какая-то ошибка! — воскликнул я, хотя поначалу подумал, что его хотят похоронить за пределами кладбища.

Вдруг Нилини разразился безудержным смехом, разевая рот, такой огромный на его маленьком личике, и в изнеможении откидываясь в глубь кареты.

— Мы ошиблись! — воскликнул он.

Когда же ему наконец удалось побороть смех, он начал осыпать меня упреками. Я должен был смотреть, куда мы едем, я должен был знать час погребения, я должен был узнать тех, кто будет сопровождать гроб, и так далее. В общем, то были другие похороны.

Я был так рассержен, что не присоединился к Нилини, когда тот смеялся, а теперь с трудом сдерживался, слушая его упреки. А почему, собственно, он сам не рассмотрел все как следует? Своего недовольства я не выказал только потому, что биржа была для меня важнее похорон. Мы вышли из экипажа, чтобы сориентироваться, и направились к входу на католическое кладбище. Экипаж ехал следом за нами. Я заметил, что провожавшие того покойника смотрели на нас с удивлением, не понимая, почему мы, почтив беднягу до этого крайнего предела, вдруг бросили его на самом интересном месте!

Нетерпеливый Нилини бежал впереди меня. Немного поколебавшись, он спросил у привратника:

— Похороны синьора Гуидо Шпейера уже прибыли?

Привратник, по-видимому, не был удивлен этим вопросом, который мне показался комичным. Он ответил, что не знает. Он мог только сказать, что за последние полчаса в ограду вошли две похоронные процессии.

Мы в растерянности посовещались. По-видимому, узнать, на кладбище ли уже процессия, или еще нет, было невозможна. И что касается меня, я принял решение: я не мог позволить себе явиться, когда церемония уже началась, и прерывать ее. Значит, на кладбище я не пойду. С другой стороны, не мог я и рисковать столкнуться с процессией, возвращаясь. В результате я решил, что не буду присутствовать при погребении, а в город вернусь, сделав большой крюк, через Серволу. Экипаж я оставил Нилини, который не захотел отказаться от присутствия на церемонии из уважения к Аде, с которой был знаком.