Братишки наши меньшие, коричневые филиппинцы

Уильям Сароян

Братишки наши меньшие, коричневые филиппинцы

– Едва ли вам приходилось встречать филиппинца весом двести пятьдесят фунтов. Они редко когда вырастают до таких размеров, но если им это удается, тогда держись. Я был, наверное, едва ли не самым закадычным другом Рамона по прозвищу Интернационал, но и я не знал, что может взбрести в голову этому чокнутому бабуину, особенно во время матча по борьбе. Да и как тут узнаешь! Я просиживал все время в своем маленьком офисе на Колумбус-авеню и беспокоился. Вот не проигрывал он и все тут. Он был самой большой, дикой и свирепой гориллой, которая только выбиралась из джунглей на свет Божий. Единственное, чем он отличался от тех тварей, которых держат в клетках, так это тем, что умел разговаривать. О-о! Как он умел говорить! Как он знал английский! Безупречно! «Ничего вы не знаете, – говаривал он. – Не знаете вы ничего».

– Рамон Интернационал? – переспросил я. – Никогда о таком не слыхал.

– Как не слыхал?! – воскликнул он. – А про Джимми Лондоса слышал, а про Льюиса Душителя? А про Демпси? Так вот, этот малый стоил их всех вместе взятых. Я молчу уже о Фрипо. Где же тебя носило два года назад?

– Я был тут, во Фриско, – ответил я.

– Так и он был тут, – сказал он. – А чем ты занимался, скрывался, что ли? Ты хоть газеты читал? Ну как же ты не помнишь, его физиономия была на первых полосах всех газет на следующий день после того, как он отлупил шестерых полицейских, одного рефери, двух секундантов, трех репортеров и меня.

– Нет, – говорю я, – не помню. Кто же победил?

– Кто победил? Интернационал, конечно, кто же еще? У меня три недели связки на ноге были узлом завязаны после этой передряги. Его потом ужасно мучила совесть. Он клялся и божился, что не знал, что это был я. Он уверял, что ему показалось, будто это был кто-то из врагов его народа. Он считал, что весь Фриско ненавидит его народ. «Том, – говорил он, – ну зачем ты полез в эту кашу? Кто тебя толкал туда в тот момент, когда я был невменяем?» И я отвечал, что сделал это, чтобы спасти его от тюрьмы.

– Это как? – спросил я.

– Я был его менеджером. Вот как. Не мог же я спокойно смотреть, как он колошматит граждан, и не вмешаться. Толпа сочла, что это был самый отменный матч по борьбе за всю историю. Только поэтому Рамон не угодил за решетку. Публика пребывала в диком восторге, он повышвыривал всех с ринга и потом заявил, что никуда с него не уйдет. Встал прямо в центре ринга, и ни с места. Толпа выла и бесновалась. А он стоял, словно какой-нибудь шизанутый громила, бросивший вызов всему миру. Завсегдатаи матчей по борьбе это обожают.

– А с чего вообще все началось? – поинтересовался я.

– С чего? – переспросил он. – Да не с чего, а с кого! Это ж тебе не фунт изюму, а сам Интернационал! От него требовалось одно – проиграть матч Василию Ивановичу, русскому камнедробителю, чтобы, значит, Василий не выглядел слабаком. Василий и впрямь был крутой парень, но Интернационал мог уложить его за три минуты в любой день недели. Мы договорились с менеджером Василия, что Интернационал ему подыграет, но тогда я еще плохо знал Интернационала. Идея сыграть в поддавки с Василием пришлась не по нутру Интернационалу. Вот не нравилось ему проигрывать, и все тут. Такие вещи ну никак не лезли ему в голову. Я устроил ему пять матчей, и он победил во всех играючи, потому что там все было чисто. Это был его первый крупный матч, и, конечно же, все было обговорено заранее. В общем, он четыре дня перед матчем хандрил у меня в офисе. «Том, – говорил он, – я не хочу бороться с этим русским, если я все равно должен ему проиграть. Я же его в три минуты уложу». В чем я и не сомневался. Но у игры есть правила, и если ты не хочешь помереть с голода, то должен играть по этим правилам. Интернационал мог уложить кого угодно, но дела так не делаются. Должно быть состязание. Публика больше любит, когда проигрывает сильнейший. Я проспорил с ним битых четыре дня, и все равно я не был до конца уверен, что он ничего не выкинет. Да и сам он, пожалуй, не был в этом уверен. Видимо, он хотел дождаться выхода на ринг вместе с русским камнедробителем, чтобы решить окончательно. От Рамона требовалось дать себя побороть на одиннадцатой минуте в первом раунде и на седьмой во втором. Ну он и дал Василию побороть себя в первом раунде на пятьдесят седьмой минуте. За эти самые пятьдесят семь минут он этого несчастного русского чуть не убил. Потом улегся в центре ринга на спину, и Василий навалился на него, показывая, какой крутой. Это был первый раунд. А победить нужно было в двух раундах из трех.

Начали они второй раунд, и тут Василий позволил себе некое развязное выражение на лице, мол, все равно победа у него в кармане. Тут уж Интернационал рассвирепел. И уложил Василия за семь минут. У меня – душа в пятки. И когда я шел в раздевалку к Интернационалу, я знал, что все кончено.

Он курил сигару.

– Том, – сказал он, – ты ничего не знаешь, не знаешь ты ничегошеньки.

– В чем дело? – спросил я.

– Этот русский корчит из себя крутого парня. Воображает, будто со мной можно шутки шутить!

– Нет, Рамон, – сказал я, – ты ошибаешься. Он знает, что ты можешь справишься с ним за три минуты.

– Ты ничего не знаешь, – произнес он, – ты не знаешь, каково мне там на ринге! Это тебе не языком молоть! Когда он начинает воображать, его надо ставить на место. Я должен его уложить.

– Перестань, Интернационал, – просил я, – проиграй этот матч, тогда мы получим право на матч-реванш, а это большие деньги.

– Не нужны мне большие деньги, – сказал он.

– Послушай, Интернационал, – взвыл я, – кто вытащил тебя с гороховых плантаций на Салинасе, кто привез тебя в Сан-Франциско, кто сделал из тебя великолепного борца? Разве не я? Тогда играй по правилам. Ты должен сделать мне это маленькое одолжение, ты должен проиграть Василию Ивановичу, потому что если ты выиграешь, мы с тобой на пару вылетаем в трубу. Ни один менеджер не захочет больше иметь с нами дела.

– Почему? – удивлялся он. – Я могу уложить любого их борца на выбор. С какой стати мне им проигрывать?

– Потому что таковы правила игры, – сказал я. – И мы должны играть по правилам.

Пришло время возвращаться на ринг. Толпа ревела и требовала продолжения, особенно маленькие филиппинцы. Ни один из них не весил больше ста десяти фунтов, зато как они вырядились – в лиловое, красное, зеленое. У каждого во рту дымилась длинная сигара. Их собралось не больше тысячи, но тянули они на целый миллион. Каждый поставил на Интернационала, а я, менеджер Василия, двое полицейских, рефери, секунданты и трое репортеров поставили против него.

Сначала Интернационал принялся вышвыривать Василия за ринг, а тот все потирал ссадины, скрежетал зубами и озирался по сторонам, пытаясь понять, почему все пошло наперекосяк. Интернационал выкинул его с ринга трижды, тогда рефери, Даймонд Гейтс, решил, что пора кончать балаган. Василий еще побесновался немного, и Интернационал улегся на спину. Потом он встал и принялся одной рукой таскать Василия за нос, за уши, за волосы и глаза, а другой – схватил его за ноги, готовясь в очередной раз вышвырнуть того с ринга. Тут Даймонд Гейтс похлопал Василия по плечу и объявил его победителем. Конечно, рефери не оставалось ничего другого, но это была ошибка. Интернационал выбросил с ринга Василия, потом – рефери, затем трех репортеров, которые были немного навеселе и сунулись на ринг, после чего на ринге появились полицейские, этих он не стал выбрасывать, он их нокаутировал! А потом на ринг выбежал я. Не прошло и десяти секунд, как я очутился на коленях у Гарри Уайта, в десятом ряду. Когда я пришел в себя, Интернационал стоял в гордом одиночестве посреди ринга и бросал вызов всему миру. Публика билась в истерике.

– Как же ты не читал об этом в газетах? – спросил он.

– Да вот не читал, – ответил я. – Пропустил, должно быть. Но что же дальше-то было? Чем все кончилось?