Торговый дом Гердлстон

Артур Конан Дойл

ТОРГОВЫЙ ДОМ ГЕРДЛСТОН

Глава I

Джон Харстон является в назначенный срок

Вход в контору фирмы «Гердлстон и Кo» не слишком величествен и ничего не говорит непосвященным о солидности и богатстве этого торгового дома. Почти на самом углу широкой оживленной улицы, ярдах в двухстах от станции метрополитена «Фенчерч-стрит», узкая дверь открывается в длинный выбеленный коридор. На стене виднеется медная дощечка с надписью: «Гердлстон и Кo, торговля с Африкой» — и странным иероглифическим значком, который, по замыслу своего творца, должен был изображать человеческую руку с указующим перстом. Послушно доверясь этой довольно зловещей эмблеме, посетитель оказывается затем в небольшом квадратном дворе, где его со всех сторон окружают двери, и на одной он вновь видит название фирмы, выведенное большими белыми буквами, а под ним словечко «толкайте». Если он последует этому лаконичному совету, то очутится в длинном низком зале, в котором и помещается контора коммерсантов, ведущих торговлю с Африкой.

В тот день, с которого мы начинаем свой рассказ, в конторе царили тишина и спокойствие. У окошечек в проволочной сетке не толклись посетители, хотя затоптанный линолеум свидетельствовал о том, что утро было весьма деловым. Туманный лондонский свет еле просачивался сквозь матовые стекла окон, и в углах собирались густые тени. В глубине зала на высоком табурете сидел пожилой человек с утомленным лицом и что-то бормоча и постукивая пальцами, выводил бесконечные столбики цифр. Поблизости от его табурета за двумя длинными полированными конторками красного дерева шесть молодых людей, склонив головы и сгорбив плечи, казалось, бешено неслись голова в голову на скачках жизни. Любой завсегдатай лондонских торговых контор, заметив их неиссякаемую энергию и неукоснительное прилежание, сразу заключил бы, что в зале находится кто-нибудь из владельцев фирмы.

В данном случае это был широкоплечий молодой человек с бычьей шеей; опираясь о мраморную каминную полку, он листал альманах и время от времени искоса посматривал на всех этих тружеников. Его энергичное квадратное лицо и прямая могучая фигура свидетельствовали о властном характере. Он был выше среднего роста и весьма плечист. Тяжелый, волевой подбородок, дерзкий, почти наглый взгляд, самая его поза говорили о решительности, доходящей до тупого упрямства. В правильных чертах смуглого лица и черной шапке жестких вьющихся волос было что-то античное. Но в этом классически правильном лице не читалась одухотворенность. Оно приводило на память какого-нибудь римского императора, великолепного в своей животной силе, но лишенного той особой мягкости взгляда и очертаний рта, которые свидетельствуют о богатой внутренней жизни. Тяжелая золотая цепочка поперек жилета и бриллиант, сверкавший на пальце, прекрасно гармонировали с чувственными губами и мощным подбородком. Вот каков был Эзра, единственный сын Джона Гердлстона и наследник всего его огромного коммерческого предприятия. Не удивительно, что предусмотрительные клерки прилежно гнулись над счетными книгами и трудились с усердием, рассчитанным на то, чтобы привлечь внимание младшего компаньона и показать ему, как ревностно они блюдут интересы фирмы.

Однако вскоре стало ясно, что молодой хозяин судит об их рвении отнюдь не по тому, как они усердствуют теперь. На его смуглом лице появилась сардоническая улыбка, и, не отрываясь от альманаха, он произнес только одно слово:

— Паркер!

Белобрысый клерк, примостившийся у дальнего конца конторки, вздрогнул и с испугом поднял голову.

— Ну, Паркер, кто же выиграл? — спросил младший компаньон.

— Кто выиграл, сэр? — пробормотал юноша.

— Ну да, кто выиграл? — повторил хозяин.

— Извините, сэр, я не понимаю, — сказал клерк, краснея и окончательно теряясь.

— О нет, Паркер. Отлично понимаете! — ответил молодой Гердлстон, постукивая по альманаху ножом для разрезания бумаги. — Когда я вернулся после завтрака, вы играли в чет и нечет с Робсоном и Перкинсом. Поскольку я заключаю, что вы занимались этим все время, пока я отсутствовал, то мне, естественно, хотелось бы знать, кто выиграл.

Трое несчастных уставились в свои книги, стараясь избежать насмешливого взгляда хозяина. Он продолжал говорить все тем же спокойным тоном.

— Вы, господа, получаете от фирмы примерно тридцать шиллингов в неделю. Мне кажется, я не ошибаюсь, мистер Гилрей? — обратился он к старшему клерку, который сидел в стороне от других за собственной высокой конторкой. — Да, я так и думал. Разумеется, чет и нечет — вполне безобидная и очень увлекательная игра, однако это еще не значит, что мы готовы платить такие деньги только за удовольствие наблюдать ее в нашей конторе. Поэтому я порекомендую моему отцу вычесть по пять шиллингов из той суммы, которую каждый из вас получит в субботу. В счет времени, которое вы потратили на собственные забавы в часы работы.

Он умолк, и трое грешников начали успокаиваться и поздравлять себя, что отделались так дешево, когда вновь раздался его голос.

— Мистер Гилрей, приглядите, чтобы эти вычеты были произведены, — сказал Эзра Гердлстон. — И одновременно я попросил бы вас вычесть десять шиллингов из вашего собственного жалованья: в отсутствие владельцев фирмы вы, как старший клерк, отвечаете за поддержание порядка в конторе, и, следовательно, вы пренебрегли своими обязанностями. Так позаботьтесь же выполнить мои указания, мистер Гилрей.

— Слушаю, сэр, — смиренно ответил старший клерк.

Это был пожилой человек, обремененный большой семьей, и потеря десяти шиллингов должна была значительно сказаться на воскресном обеде. Впрочем, он мог только склониться перед неизбежным, и на его худом, измученном лице появилось выражение кроткой покорности судьбе. Однако он не имел ни малейшего представления, каким образом заставить десять своих молодых подчиненных не нарушать порядка, и это сильно его тревожило.

Младший компаньон умолк, но клерки, которых он не назвал, продолжали работать с трепетом, полагая, что сейчас наступит и их черед. Однако боялись они напрасно: раздался резкий звук настольного гонга, и появился рассыльный, который доложил, что мистер Гердлстон просит мистера Эзру зайти к нему на минутку. Молодой человек обвел своих подданных пронзительным взглядом, но едва он удалился через внутреннюю дверь, как в воздух взлетели и были ловко пойманы десять перьев, и десять молодых людей предались насмешливому ликованию, не обращая ни малейшего внимания на робкие попытки кроткого мистера Гилрея восстановить закон и порядок.

От конторы кабинет мистера Джона Гердлстона отделяли две двери: внешняя, из полированного дуба, и внутренняя, обитая зеленой бязью. Сам кабинет был невелик, но с очень высоким потолком, а на стенах красовались модели кораблей в разрезе, прикрепленные к доскам, словно окаменевшие останки доисторических рыб в музеях. Между ними висели фотографии различных судов, принадлежащих фирме, а также карты, морские карты и расписания многочисленных рейсов. Большая акварель над камином изображала барк «Белинду», выброшенный на риф к северу от мыса Пальмас. Из подписи под этим творением искусства следовало, что оно принадлежит кисти второго помощника и было преподнесено им главе фирмы. По общему мнению, из-за этого крушения фирма понесла значительные убытки, и в том, что Гердлстон украсил свой кабинет напоминанием о столь печальном событии, многие усматривали лишнее доказательство его хладнокровия и железной воли. Эту точку зрения, однако, по-видимому, не разделял некий циничный служащий агентства Ллойда, который умудрился, ловко используя левое веко и правый указательный палец, дать понять совершенно недвусмысленно, что барк, возможно, был застрахован на значительно большую сумму, а убытки фирмы были не столь уж огромны.

Джон Гердлстон, сидевший в ожидании сына за квадратным письменным столом, несомненно, обладал незаурядной внешностью. Это суровое, худое лицо с резкими чертами и глубоко посаженными глазами говорило о сильном характере, который мог быть отдан служению как добру, так и злу. Он был брит, если не считать косматой бахромы седых бачков, соединявшихся с седыми волосами. По его непроницаемому лицу нельзя было прочесть решительно ничего, и свидетельствовало оно только о суровости и твердости, то есть о качествах, которые бывают свойственны и самым благородным натурам, и самым низменным. Быть может, именно благодаря этой неопределенности свет оценивал старого коммерсанта очень по-разному. Его считали фанатически религиозным, пуритански нравственным и щепетильно честным в делах. И все же находились люди, которые относились к нему подозрительно, и никто, за исключением только одного человека, не мог бы назвать его другом.