Капитуляция

Демосфен Платтербафф, выдающийся Нарушитель Спокойствия, предстал перед судом за серьезное правонарушение, и глаза всего политического мира пристально следили за ходом процесса. Нарушение, следует сказать, было куда серьезнее для правительства, чем для заключенного. Он взорвал Альберт-холл накануне большого Чайного Вечера Либеральной Федерации, по случаю которого Канцлер Казначейства, как ожидалось, должен был представить на обсуждение свою новую теорию: «Распространяют ли куропатки инфекционные заболевания?» Платтербафф удачно выбрал время; Чайный Вечер был тут же отложен, но нашлись другие политические обязанности, которые не следовало откладывать ни при каких обстоятельствах. На следующий день после суда в «Немезиде-на-руке» должны были пройти дополнительные выборы, и последовало публичное заявление, что, если Платтербафф в день выборов останется в тюрьме, правительственный кандидат потерпит сокрушительное поражение.

К сожалению, не могло быть никаких сомнений и колебаний по поводу виновности Платтербаффа. Он не только признал себя виновным, но и выразил намерение повторить свою авантюру в других местах, как только позволят обстоятельства; во время процесса он был занят изучением маленькой модели Зала Свободной Торговли в Манчестере. Жюри присяжных никак не могло подтвердить, что заключенный не взрывал Альберт-Холла с заранее обдуманным намерением; вопрос состоял в другом: смогут ли они отыскать какие-либо смягчающие обстоятельства, которые приведут к оправданию? Конечно, за любым законным приговором последует немедленное прощение, но было бы крайне желательно, с точки зрения правительства, чтобы потребность в таком милосердии свыше не возникла. Безрассудное прощение накануне финальных выборов, под угрозой отступничества большинства избирателей, если бы казнь отменили или просто отсрочили, — это было бы не совсем поражение, но нечто очень похожее. Конкуренты были бы только рады обвинить правительственную партию в бесчестной игре. Отсюда и беспокойство, царившее в переполненном зале суда, в небольших группах людей, собравшихся вокруг телетайпов в Уайт-холле, на Даунинг-стрит и в других политических центрах.

Присяжные возвратились после обсуждения приговора; раздались возгласы, возбужденный ропот, потом воцарилась мертвая тишина. Пристав передал вердикт:

«Присяжные считают заключенного виновным во взрыве Альберт-Холла. Но присяжные присоединяют к этому дополнительное мнение: ожидаются дополнительные выборы в парламентском округе Немезиды-на-руке».

— Конечно, — вскричал Государственный Обвинитель, вскакивая с места, — это эквивалент оправдания?

— Едва ли, — холодно произнес Судья. — Я чувствую себя обязанным приговорить подсудимого к недельному заключению.

— И да смилуется Бог над выборами, — непочтительно выразился один из судебных чиновников.

Это было скандальное решение, но тогда Судья не разделял политических взглядов Министерства.

Вердикт присяжных и решение судьи стали известны публике в двадцать минут шестого; в половине шестого перед резиденцией премьер-министра собралась огромная толпа, с вожделением распевавшая на мотив «Трелони»:

— Полторы тысячи! — с дрожью произнес Премьер-министр. — Как ужасно думать об этом. Наше большинство в последний раз было только тысяча семь.

— Участки откроются завтра в восемь утра, — сказал Главный Организатор. — Мы должны выпустить его к семи.

— К семи тридцати, — поправил Премьер-министр. — Нам следует избегать любых проявлений поспешности.

— Тогда не позже, чем в семь тридцать, — сказал Главный Организатор. — Я обещал агенту, что он сможет вывесить плакаты с надписями «Платтербафф — свободен» прежде, чем откроются участки. Он сказал, что это наш единственный шанс получить вечером телеграмму «Рэдпроп — избран».

Следующим утром в половине восьмого Премьер-министр и Главный Организатор сидели за завтраком, небрежно принимая пищу и ожидая возвращения Министра внутренних дел, который лично руководил освобождением Платтербаффа. Несмотря на ранний час, на улице уже собралась маленькая толпа, и ужасный угрожающий мотив «Трелони» «И если наш герой…» превратился в устойчивое, монотонное скандирование.

— Они теперь постоянно орут, когда слышат новости, — сказал Премьер-министр с надеждой. — Вот! Теперь кто-то засвистел! Это, должно быть, МакКенна.

Министр внутренних дел вошел в комнату минутой позже, на лице его выражался весь ужас катастрофы.

— Он не выйдет! — воскликнул министр.

— Не выйдет? Не покинет тюрьму?

— Он не выйдет, если не будет духового оркестра. Он говорит, что никогда не покидал тюрьму без духового оркестра, и не собирается нарушать обычай сегодня.

— Но, конечно, все это обеспечивается его сторонниками и поклонниками? — сказал Премьер-министр. — Едва ли от нас могут ожидать, что мы предоставим выпущенному на свободу заключенному духовой оркестр. Как, ради всего святого, мы объясним это на заседании кабинета?

— Его сторонники заявляют, что это мы должны обеспечить музыку, — сказал Министр внутренних дел. — Они говорят, что мы посадили его в тюрьму, и наше дело — добиться, чтобы он вышел на свободу респектабельно. Так или иначе, он не выйдет, если не будет оркестра.

Телефон пронзительно зазвенел; это был междугородный звонок из Немезиды.

— Участок откроется через пять минут. Платтербафф на свободе? Черт возьми, почему…

Главный Организатор повесил трубку.

— Сейчас неподходящий момент сохранять достоинство, — прямо заявил он, — следует тотчас собрать музыкантов. Платтербафф должен получить свой оркестр.

— Где вы хотите отыскать музыкантов? — устало спросил Министр внутренних дел. — Мы не можем нанять военный оркестр, я просто не думаю, что оркестранты согласятся, если мы им нечто подобное предложим; а других оркестров нет. Проходит забастовка музыкантов, я думал, что вам об этом известно.

— Разве вы не можете добиться окончания забастовки? — спросил Организатор.

— Я попытаюсь, — сказал Министр внутренних дел и подошел к телефону.

Пробило восемь. Толпа снаружи распевала все громче и громче:

Принесли телеграмму. Она была из офиса центрального комитета в Немезиде. «Теряем двадцать голосов в минуту», так звучало краткое сообщение.

Пробило десять. Премьер-министр, Министр внутренних дел, Главный Организатор и несколько искренне сочувствующих друзей собрались у внутренних ворот тюрьмы, на все голоса взывая к Демосфену Платтербаффу, который неподвижно стоял, сложив руки на груди, окруженный высокими чинами. Красноречивые законодатели, которые своим искусством сумели поколебать комитет по делу Маркони или во всяком случае его большую часть, расходовали свои таланты понапрасну, обращаясь к этому упрямому, непокорному человеку. Без оркестра он не собирался никуда идти; а у них не было оркестра.

Четверть одиннадцатого, половина одиннадцатого. Курьеры непрерывным потоком влетали в тюремные ворота.

«Фабрика Ямли только что проголосовала, можете догадаться, за кого именно», гласило отчаянное сообщение, и все прочие были того же типа.

Немезида шла по пути Ридинга.

— Есть ли у вас какие-нибудь оркестровые инструменты полегче? — спросил Главный Организатор у Директора тюрьмы. — Барабаны, тарелки, что-нибудь похожее?

— У охранников есть свой собственный оркестр, — сказал Директор, но, конечно, я не могу позволить им самим…

— Дайте нам инструменты, — возгласил Главный Организатор.

Один из верных друзей неплохо умел играть на кларнете, члены кабинета министров могли бить в тарелки более или менее в такт мелодии, и Главный Организатор кое-что понимал в барабанах.