Семья Берг

— Четверых? — Кольцов удивился, задумался. — Как их фамилия?

— Гомез.

— Ах, да, помню. Их отец богатый граф, у него свой замок. Но он активно выступил против Франко и примкнул к движению республиканцев. Вот беда — вскоре после того, как я уговорил их отправить детей в Россию, его и его жену арестовали. Не знаю — выживут ли?

Это огорчило Августу, она в ужасе воскликнула:

— Неужели эти четверо детей останутся сиротами? Но они, кажется, не знают об аресте родителей.

— И не надо им говорить, пока не вырастут.

Женщины ходили на кухню и накрывали к празднику, маленькая Лиля спала в своей комнате, мужчины сидели с рюмками коньяка в спальне. Павла переполняло чувство гордости от того, что теперь у них с Машей есть своя хорошая квартира, что они зажили нормальной жизнью обеспеченных людей, принимают гостей. Кольцов, тонкий психолог, заметил его настроение по лицу, улыбнулся:

— Хорошая у тебя квартира. Значит, правильно сказал товарищ Сталин на съезде: «Жить стало лучше, жить стало веселее, товарищи», — и подумав, добавил: — Да, Сталин всегда прав.

Павел, переживавший со всей страной террор ежовщины и вовсе не уверенный в том, что его самого не арестуют в любой момент, слегка нахмурился. Они ведь с Борисом Ефимовым издевались над культом личности Сталина в придуманной ими игре «Ён все знает»… Он мельком глянул на Ефимова, тот растерянно улыбался. А его брат, проницательный журналист, делает такое заявление перед своими людьми в сугубо частной обстановке. Это же насмешка над людьми — цитировать эти слова Сталина. Все они здесь знали, что Кольцов близок к Сталину, но как-то неловко так уж верноподданнически восхвалять своего покровителя.

А Кольцов весело рассказывал:

— Товарищ Сталин вызвал меня сделать доклад о Гражданской войне против фашиста Франко. Я докладывал Иосифу Виссарионовичу и всему составу Политбюро. Сталин слушал меня молча, внимательно.

— А другие члены Политбюро?

— Другие сидели, как воды в рот набрав. Впечатление такое, что при нем они боятся рот раскрыть. Только Ворошилов дружелюбно кивал головой. Иосиф Виссарионович дал мне один из первых экземпляров книги «Краткий курс истории ВКП(б)» и поручил по ней выступить. Он ее редактировал и многое сам написал. Я вам скажу — это великая книга. Великая, как и все, что он делает.

Павел снова мельком глянул на Бориса Ефимова. Тот сидел опустив голову, и было видно, насколько он с братом не согласен.

А Кольцов продолжал:

— Видел я там и Ежова, наркома НКВД, члена Политбюро. Малоприятный на вид человек. Я в Испании слышал, что у нас в стране теперешнее время назвали «ежовщиной». Конечно, расстрел Тухачевского и других военачальников — это грязная работа рук Ежова. Думаю, что товарищ Сталин доверяет ему больше, чем следует. В какой-то момент во время своего доклада я замолчал, обдумывая следующую фразу. Сталин сказал: «Что это вы замолчали, товарищ Кольцов? Что вы смотрите на товарища Ежова? Вы не бойтесь товарища Ежова, рассказывайте все как есть». Я ответил: «Я не боюсь Николая Ивановича, товарищ Сталин. Я только обдумывал, как наиболее точно и обстоятельно ответить на ваш вопрос». Сталин помолчал, посмотрел на Ежова, на меня и сказал: «Хорошо, отвечайте не торопясь». И потом наш разговор продолжался больше трех часов [57].

Во время его рассказа из кухни вошла Рая Ефимова, неся пирог, испеченный ею в домашней печи-кастрюле «Чудо». Услышав упоминание о Ежове, она воскликнула:

— Как странно, что его жена еврейка! И, говорят, они любят друг друга. Как можно любить такого изверга и такого слизняка?

Кольцов продолжал:

— На другой день мне позвонил дружелюбно ко мне относящийся нарком обороны Ворошилов и сказал: «Имейте в виду, Михаил Ефимович, вас ценят, вас любят, вам доверяют».

Видно было, что ему доставляет удовольствие рассказывать о своей близости к верхушке правительства. Но для гостей это прозвучало слишком хвастливо, и все только вежливо промолчали.

За красивым праздничным столом сидела абсолютно счастливая Мария и любовалась сервизом; рядом с ней Павел, тоже с улыбкой счастья на лице. Уже выпили, провожая старый год, и вот кремлевские куранты пробили по радио двенадцать ударов: все закричали «Ура!», Павел откупорил бутылку «Советского шампанского», все стали чокаться, зашумели, обнимались и целовались. Кольцов хотел перекричать всех:

— Товарищи, друзья мои! От нового 1938 года мы все ждем великих достижений, перед нами — великие цели. Товарищ Сталин говорит: «Великая цель рождает великую энергию» — это гениальная фраза. Давайте выпьем за великую энергию и за великого товарища Сталина. Ура!

Его тост был искренним, но в те страшные годы он звучал провокационно — попробуй не выпить за Сталина. Все притихли и изобразили умеренный показной восторг. В этот момент зазвонил телефон, Павел взял трубку:

— Да, спасибо, поздравляю тебя тоже… Конечно, приезжайте, ждем вас.

Обрадовано сообщил гостям:

— Это Соломон Михоэлс, после новогоднего спектакля. Он звонил поздравить своего дядю Арона, но тот сказал, что не празднует христианский новый год, признает только еврейский, осенью. А тетя Оля сразу ему выпалила: «Павлуша Берг получил новую квартиру, иди и поздравь его». Соломон едет к нам с новой женой Анастасией Потоцкой и с нашим общим другом Ильей Зильберштейном.

Мария с Августой кинулись готовить места для вновь прибывших. Августа шепнула ей:

— Вот видишь, ты говорила, что не наберешь двенадцать гостей, а у тебя уже двенадцать.

Увидеть Михоэлса и Зильберштейна всем было интересно. Михоэлс считался признанным великим актером, а Зильберштейн был признанным крупным искусствоведом. Соломон Михоэлс вошел, как всегда, шумный, лохматый, веселый:

— Поздравляем всех. Познакомьтесь с моей Настей. Надеюсь, поднесете нам, как говорят в народе, — и сам поставил на стол три бутылки шампанского.

Опять поднимали бокалы за Новый год, потом Павел встал, постучал вилкой по бокалу, все замолкли — он говорил тост:

— Спасибо, друзья, за то, что пришли праздновать с нами наше новоселье. Хочу вам вот что сказать: мы, собравшиеся здесь, все по происхождению евреи. Только Авочка и Ирина Левантовская русские.

Михоэлс вставил:

— Моя Анастасия полячка.

— Да, а все остальные — евреи, дети из бедной и когда-то бесправной еврейской среды. А теперь мы все — представители русской интеллигенции. Мы тяжелым трудом пробили себе путь. Вот сидит Миша Кольцов — знаменитый журналист и писатель, редактор известных журналов. Вот Соломон Михоэлс — народный артист, руководитель театра, о нем и его театре говорят и пишут. Вот Борис Ефимов — известный художник, чьи рисунки печатают все журналы. Вот рядом Илья Зильберштейн — видный советский искусствовед, его статьи и книги издаются большими тиражами. Вот Моисей Левантовский — блестящий администратор. А вот и Семен Гинзбург — министр, глава всего советского строительства. Вот и моя жена — уже почти доктор, и, я уверен, она будет хорошим доктором. Ну и я — историк, преподаватель, автор статей и книг. Все мы теперь — представители русской интеллигенции. Предлагаю выпить за русскую интеллигенцию, которая приняла нас, евреев, в свою среду.

Тост всем понравился:

— Молодец, Павел, правильно сказал — за русскую интеллигенцию.

Как всегда бывает в компаниях, где присутствует актер, Михоэлса стали просить прочитать что-нибудь. Он встал:

— У нас и веселье, и новоселье. Я прочту шуточные стихи на еврейскую тему «О рыжем Абраше и строгом редакторе». Это пародия на еврейского поэта Уткина, она показывает, как непросто бывает пробиваться еврею в эту самую русскую интеллигенцию: