Рентген строгого режима

– А где остальные? – спросил я.

– Там, конечно, – махнул он рукой в сторону тундры...

А в военные годы? И после войны кого только не везли сюда, правда, уже по железной дороге Котлас – Воркута. Говорили, что на этой дороге под каждой шпалой лежат по два поляка. Правда, на ней работали и немцы, и прибалтийцы, и западные украинцы, и только русские смогли все преодолеть и дожить до середины пятидесятых.

В автобусе читать было нельзя, оставалось только дремать и размышлять о судьбах человечества.

Вспомнилась мне и история, произошедшая в том же году с одним из моих друзей по Проектной конторе, из горного отдела Грудина. Техник Иван Коннов, тихий симпатичный и вежливый и вообще отличный мужик, улыбчивый и простой... Был женат, имел детей. Как-то днем в комнату, где работали сотрудники горного отдела – вольные и заключенные, вошел вохряк из надзорслужбы и стал внимательно всех оглядывать. Никто не обратил на него внимания, все были заняты работой. Вдруг вохряк – темнота-темнотой – вспылил и заорал страшным голосом:

– Встать!..

Все опешили, в Проектной конторе такое чинопочитание было не принято. Все же кое-кто встал, но большинство как сидели, так и продолжали сидеть – чихали они на вохряка двумя ноздрями... Тут уж вохряк разошелся на всю железку, разорался до невозможности и стал ругаться, не выбирая выражений, хотя в помещении работали и вольные женщины:

– Встать, сволочи! Каторжники! Фашистские морды! Бандиты! Воры! – и т. д. и т. п. орал вохряк на верхнем регистре.

Что могли ответить заключенные, лишенные всех человеческих прав? Все сделали вид, что ругань к ним не относится, все, кроме Ивана... И вдруг тихий воспитанный Коннов, подошел к вохряку, железной хваткой схватил его за горло, вытолкнул в коридор, повалил на пол, протащил, как куль с мукой, до входной двери и выбросил с высокого крыльца на улицу. В окно все увидели, что вохряк долго лежал мордой вниз – видимо, приходил в себя, – потом с трудом встал на четвереньки и наконец, поднявшись в полный рост, шатаясь побрел в надзорслужбу. Тут уж начали действовать быстро и по-деловому: Ивана вызвал к себе в кабинет начальник отдела Грудин и приказал ему молниеносно исчезнуть из конторы на неделю, что Иван и выполнил без всяких споров. Через полчаса вся надзорслужба во главе с опером прибежала в контору искать преступника, чтобы арестовать его – ведь он посмел поднять руку на представителя советской власти! Битый вохряк несколько раз обошел комнату, в которой с ним так невежливо поговорили, разглядывал пристально всех мужчин, но обнаружить невоспитанного сотрудника так и не смог... Тогда опер, заперев все двери конторы, принялся искать по другим комнатам, но все напрасно. Придумали самое сильное средство – в кабинете Рахмеля (начальника филиала) опер провел допрос всех вольнонаемных, коммунистов и комсомольцев, требуя от них только одного – фамилию напавшего на стража сотрудника. Все в один голос утверждали, что не видели, не слышали, кто на кого напал и зачем... История эта тянулась несколько дней и так ничем не закончилась... Коннову оформили отпуск на неделю за свой счет, и он переждал шум дома. Но прошел месяц после скандала, и вдруг мы узнаем, что Иван Коннов арестован и против него возбуждено уголовное дело. Начальство Проектной конторы попыталось навести справки в прокуратуре, но городской прокурор отказался отвечать на вопросы. Через некоторое время следователь запросил у конторы характеристику на Ивана. Все ломали голову, кто же все-таки заложил Ванюшу? Значит, в конторе работает стукач, но кто? Только через полгода Иван наконец вернулся на работу, без волос и с другой фамилией. Был он очень худ и бледен, но веселый и улыбающийся. Оказалось, что арест Ивана никак не был связан с историей с вохряком. Он рассказал все подробно, и мы слушали его, затаив дыхание... Оказывается, много лет назад Иван Коннов был активным участником бандитской шайки, совершавшей в крупных масштабах грабежи с применением огнестрельного оружия. Несколько раз Ивана ловили, сажали в лагерь, но он все равно возвращался к прежней «деятельности». После очередного налета Коннова поймали, осудили и крепко посадили, всерьез и надолго... Но Иван и тут сумел удрать, сделал себе надежную «ксиву» (липовые документы), порвал с прошлым, закончил сперва вечернюю школу, потом горный техникум, обзавелся семьей, хорошо работал и жил тихо... Но наши органы не зря едят свой хлеб, и в конце концов Ивана все же разыскали, арестовали, и ему грозило наказание не только за побег, но и досиживание того, последнего срока. Иван решил бороться. Он заявил прокурору, что цель следствия и нового наказания не имеет никакого смысла, что он за эти годы стал совершенно другим человеком и что его работа и его жизнь подтверждает это неопровержимо. Он исправился и искупил... Изолировав его от общества, закон разрушит все, что он сделал за эти годы, его детей обречет на нищенское существование и воспитание без отца, а его самого снова превратят в преступника, и неизвестно, что он будет делать после освобождения, не исключено, что снова станет бандитом... Борьба Ивана с прокурором продолжалась несколько месяцев, и в конце концов его доводы прокурор признал обоснованными и закрыл дело. Коннова выпустили и оформили ему документы на настоящую его фамилию. Вот и вся история... Мы долго еще продолжали называть Ивана по-старому, пока не привыкли.

В конце 1956 года начальник Проектной конторы выдал Мире – теперь уже Боровской – ордер на комнату в деревянном двухэтажном доме городского типа, на улице Горняков. В другой комнате жили супруги Зюльман. Зюльман, пожилой, высокий и очень красивым мужчина, был знаменитым в Воркуте гинекологом, спасителем всех воркутинских дам, как они его называли. Его жена Мария Львовна тоже слыла воркутинской красавицей, работала она на комбинате экономистом. Они тоже были бывшие заключенные, и мы с ними отлично поладили.

Иногда к нам на огонек заглядывала подруга Миры по лагерю, артистка Воркутинского драматического театра Елена Константиновна Волошина. Мы, когда было время и настроение, ходили в театр на спектакли с ее участием. Главным режиссером театра был очень интересный, умный и обаятельный человек – Николай Германович Гайдаров. Мы быстро сошлись характерами и подружились... Коля был большим поклонником красивых женщин и всегда у них пользовался успехом.

Закончился 1956 год, и новый 1957-й принес не очень большие изменения в нашей судьбе... 1-го февраля мы получили телеграмму от Светланы Тухачевской, в которой она сообщала, что 31 января 1957 года реабилитированы М. Н. Тухачевский, И. П. Уборевич и все остальные маршалы и командармы, расстрелянные 12 июня 1937 года. Света просила Миру срочно приехать в Москву и принять участие в хлопотах по получению квартир и прописки. Мира выехала немедленно, и я остался один, ожидая развития событий. Я тоже написал в Москву короткую жалобу на несправедливое решение Военного трибунала по моему «делу», в котором мне оставили десять лет лагерей и поражение в правах на пять лет, – за что, спрашивается? Ответ пришел неожиданно быстро – мое «дело» прекращено и судимость снята. В городской милиции мне выдали новый и «чистый», без ограничений, паспорт, и я мог жить в любом городе Советского Союза, если, конечно, меня там пропишут... Лагерная система продолжала разрушаться, уже многие мои друзья по лагерю были либо освобождены, либо реабилитированы, либо увезены (правда, еще в «Столыпине») в Москву на переследствие. Так, уехали Е. А. Эминов, Ф. М. Жаткин, Г. В. Рожковский, В. В. Юдин, X. К. Катлапс, А. Д. Гуревич, Е. М. Раскин, В. А. Мухин и многие-многие другие. Все они были реабилитированы, освобождены из тюрьмы, получили чистые паспорта. Еще в Воркуте были реабилитированы М. И. Сироткин, И. Г. Цейс, Б. И. Мейснер, и они тоже уехали по своим родным городам и остались жить там. За долгие годы нечеловеческих страданий все реабилитированные заключенные получали денежную компенсацию в размере двухмесячного оклада с последнего места работы. Только М. И. Сироткин, в виде исключения, получил огромную сумму – за пятнадцать лет – единовременное пособие, но это был единственный случай. А. В. Зискинда реабилитировали прямо в Воркуте, и ему даже вручили партбилет, в котором была сделана запись: «С 1937 по 1956 год в работе партии участия не принимал», что с нашей стороны вызывало едкие остроты.