Искры гнева (сборник)

Глушко вышел из вагона и остановился. Может, зайти в вокзал, вдруг встретится кто-нибудь из своего села? А может, не теряя времени, выйти на подъездную площадь и поискать попутную машину? Но нет! Не каждому из своих земляков он может показываться на глаза. Так что лучше пока побыть незамеченным, выждать и присмотреться. И Григорий повернул к пристанционному скверику под развесистые, тенистые тополя.

Здесь, под кронами деревьев, стояли скамьи, около них удобные круглые столики, и всё это рядом с широким газоном, на котором пестрели разнообразные цветы. Радовали глаз васильки, ослепительно белые ромашки, красовались ноготки, тянулись к солнцу смуглые гвоздики… Как поднятые факелы, пылали огненные канны. Григорий примостился под густолистым кустом сирени. Отсюда хорошо была видна пристанционная площадь и дороги, что вели к ней. К складам и амбарам всё время подъезжали машины, гружённые зерном, овощами. А возвращались с лесом, с цементом и кирпичом.

Через некоторое время подъехали две трёхтонки из теклиевского колхоза "Победа". Глушко узнал их ещё издали, по доточенным бортам — в таких кузовах перевозили солому. Борта доточили ещё весною, такими они и остались на всё лето. Люди на машинах были знакомые. На первой девушки из бригады садовников, на второй — из бригады овощеводов, несколько девочек — ученицы средней школы и… Да что же это? Неужели она?.. Григорий удивился и очень обрадовался. Ошибки не было: она, Валя Стоколос. Григорий готов был от радости крикнуть, позвать, побежать к машине. Но решено же, что лучше хотя бы несколько дней, после того как явится в родные края, ни с кем из односельчан ему не встречаться. Кроме, разумеется, своих домашних. А там со временем, когда всё уляжется, утрясётся, будет видно, что делать.

Девушки сгрузили с машин ящики и корзины, наверное с яблоками и грушами, и, не задерживаясь, поехали обратно в своё село. Машины проезжали мимо скверика. Прячась, Григории залез в кусты и прижался к земле. Когда поднял голову, трёхтонки были уже далеко, к тому же из-за пыли ничего не было видно.

Солнце садилось. Начинало вечереть. Григорий уже основательно заскучал, но скверик не покидал. От нечего делать кружил около газонов или бродил по дорожкам, а когда к вокзалу подходили поезда, считал вагоны.

Когда наступил вечер, он осмелел и вышел на дорогу. Ждать пришлось недолго. Подкатила попутная машина, и через полчаса, а может быть, и меньше Григории был уже около своего села. Вылез из машины около кукурузного поля и пошёл напрямик, в другой его конец. Отсюда можно было разглядеть местонахождение своей хаты. Хотя из-за деревьев выглядывала одна труба и верхушка крыши, а всё же глаза нашли родное гнездо, и от этого ещё больше не терпелось скорее добраться туда. Но нужно быть осторожным, чтобы в эти последние минуты не наткнуться на кого-нибудь. А чего, собственно, он прячется, словно за ним погоня? Да и вечер уже, начали появляться звёзды.

Вначале Григории, будто кем-то преследуемый, мчал во весь дух, а когда миновал полосу огородов, пошёл немного медленнее. В селе смело повернул на главную улицу и наконец подошёл к своей избе.

Идя по двору, ко всему внимательно присматривался, но никаких изменений, кроме того, что двор зарос густым спорышом, он не заметил.

Осторожно, тихо открыл двери в коридор, потом в комнату и переступил порог. В полутёмной комнате не было никого — на его приветствие никто не отозвался. Григорий сделал ещё шаг и поставил на скамью чемодан. Что-то случайно упало на пол и зазвенело.

— Кто там? — послышался голос матери, и тут же она вышла из боковой каморки с миской, наполненной мукой.

— Гриша?! — вскрикнула радостно, поставила миску на стол и обняла сына.

Скоро появилась и сестра Ольга. Она встретила брата сдержанно, наверное была удивлена его внезапным появлением. Даже несколько минут молчала. Искоса поглядывала и прислушивалась, о чём Григорий говорите матерью. Потом всё же постепенно разговорилась, сообщила школьные новости, между прочим сказала и о том, что сейчас у них старшей пионервожатой Валя Стоколос.

— А мы и сейчас жалеем, что она ушла из нашей бригады, — отметила мать. — Работящая, сметливая девушка.

— А о том, что Валентина Васильевна была на курсах в городе или в районе, я тебе написала в последнем письме, — добавила Ольга.

Теперь Григорий понял, почему от Вали долго не было писем, стало ясным и то, почему она сегодня с группой детей появилась на станции. Ему хотелось ещё что-нибудь услышать о девушке, но сестра замолчала. Собрав свои учебники, она сказала, что идёт к подруге готовить уроки.

Уже за ужином разговор пошёл спокойнее. Мать рассказывала о разных сельских новостях, о делах в колхозе и о своей огородной бригаде. Хвалилась, что Ольга у них старательная, понимающая, можно считать, что первая ученица в восьмом классе. И хваткая к работе. В это лето на школьной экспериментальной делянке вырастила со своими подругами какую-то на удивление большую свёклу. И будто бы её повезут в Москву на выставку.

— А это большая честь и школе и нашей семье, — радостно говорила мать.

Григорий слушал, изредка задавал вопросы, но о себе не говорил ни слова. А мать, взволнованная приездом сына, всё забывала спросить, почему он так скоро и неожиданно вернулся из Донбасса. Другие парни и девушки, уехавшие из села, являлись в гости не раньше чем через полгода, а то и через год.

— А мы только вчера получили от тебя письмо! — сообщила мать. — Ты писал, что, наверное, перейдёшь работать на другой участок, но на той же шахте, а сегодня вот и сам…

— По болезни, — будто поперхнувшись, глухо сказал Григорий. Хотя мать, собственно, ещё ни о чём не спросила, она только намекнула: "…а сегодня вот и сам".

Почти целые сутки думал Григорий над тем, что будет говорить, когда дома зайдёт об этом разговор. Много было придумано всевозможных ответов, но ни один из них полностью его не удовлетворял, так как к тем ответам, как он думал, могли придраться, не поверить. А это "по болезни" — чудесно. Григорий даже довольно улыбнулся, с облегчением вздохнул и сказал, что он хотел бы ещё чего-нибудь поесть.

Мать в третий раз положила в миску ароматных, со свежим творогом, выкупанных в масле вареников и здесь же рядом поставила другую миску со сметаной.

Чтобы не томить мать, которая вдруг опечалилась оттого, что её сын болен, Григорий вышел из-за стола, снял рубашку и попросил посмотреть "ушибленное" место. Скособочившись, будто у него и правда болело, он показал на правое плечо и начал рассказывать, как во время работы в шахте его ушибла каменная глыба, как он долго после того отлёживался, лечился. Плечо и правда было немного поцарапано, но очень давно. Григорий об этом знал, поцарапано оно было не в шахте. Балуясь около общежития с товарищами, он нечаянно задел плечом о штакетник.

— След есть, — вздохнула мать, внимательно осмотрев ушибленное место. — Но уже будто и зажило.

— А в середине болит, — сказал Григорий. — Бок тоже болит. — И он снова начал рассказывать о каменной глыбе, хотя мать и не допытывалась, что это за глыба такая в шахте, обдирающая бока.

От радости, что так хорошо обошлось с возвращением домой, Григорий отдал матери все деньги, которые у него были, оставив себе только на мелкие расходы. С мыслью, что всё идёт как нельзя лучше, он и заснул в своей постели, под крышей родного дома.

Утром сквозь дремоту Григорий слышал, как переговаривались мать и сестра, как кто-то посторонний заходил в избу, наверное соседи, спрашивали о его здоровье. Потом стало тихо. Когда Григорий окончательно проснулся, в избе всё ещё было темно. Он догадался — завешены окна. Подхватился, сорвал плотную материю, отворил рамы и выглянул: солнце поднялось уже высоко, шёл, наверное, девятый, а может быть, и десятый час.

"На утренний наряд опоздал, — пришло в голову шутливое. — Ребята из уступов, наверное, уже не одного "коня" выгнали. А вот и мне "пай выделили", — и Григорий с удовольствием окинул взглядом на столе целую гору пирожков, жареную, с румяным отливом курицу, кольцо надрезанной колбасы, свежие и малосольные огурцы, помидоры, а на другом конце стола — полную миску мёда в окружении яблок, груш и слив.