Искры гнева (сборник)

Клеть вынырнула на поверхность. Слепящее солнце заливает простор, со всех сторон несутся звуки шахтного двора: перезвон вагонеток, тонкое визжание пил на лесном складе, и над всем этим — мощное дыхание вентилятора. Недавно прошёл дождь. Влажно, тихо. Но нежиться, отогреваться некогда. Глушко намеревался идти двором, однако на той стороне, около входа в нарядную, он заметил начальника участка и горного мастера. Чтобы избежать с ними встречи, пришлось свернуть за угол дома и несколько минут побродить около эстакады. Зато в ламповой без очереди сдал свою аккумуляторную, наскоро помылся в бане и поспешил к выходу. Но здесь вторично встретился с горном мастером. На этот раз спрятаться или разминуться было невозможно. Глушко отвернулся, будто не заметил мастера, но тот, казалось, умышленно загородил дорогу.

— Вот как быстро ты управился! Только что видел тебя около ствола в шахтёрке, а сейчас смотри — как новенький. Хорошо, что встретил. Есть деловое предложение, — и мастер повёл разговор о том, что завтра, во время утреннего наряда, должна состояться кое-какая перестановка и, как он несколько дней тому назад говорил, Глушко, наверное, будет работать в другом уступе, а там условия работы лучше и, если немного поднатужиться, будет дело.

Заметив, что парня совсем не интересуют его слова и что он нетерпеливо порывается отойти, мастер оборвал разговор.

"Ну, вырвался и от этого. Поздно решили помогать, — подумал Глушко. — Да пошли вы к чертям со своими уступами, с шахтою и со всем, вместе взятым!.."

С шахтного двора он вышел не через главный проход, а перелез через каменную ограду — так было быстрее. Очутившись на кленовой аллее, что вела в посёлок, к общежитию, Григорий увидел товарищей из бригады.

"Как ни спешил, а, выходит, не намного опередил, — удивился он. — И поднесло же этого мастера с его "деловым предложением". Но ничего, ещё не всё потеряно. Товарищи после работы, конечно, пойдут в столовую, а потом уже в общежитие. Так что у меня верных полчаса для сбора. Нужно только не потерять по-пустому эти полчаса…"

В общежитии, кроме уборщицы, разводившей огонь в печи на кухне, никого не было.

Какое-то мгновение Григорий стоял над раскрытым чемоданом: как лучше уложить вещи? За последнее время кое-что приобретено, и чемодан, с которым сюда прибыл, мог и не вместить всего. Но раздумывать некогда. Как попало свернул и бросил костюм, рубашки и другие вещи.

Управившись, вырвал из блокнота лист бумаги и написал:

"Хлопцы!

Микола и Петро!

Отдаю концы. Убедился, что шахтёра из меня не выйдет.

Будьте здоровы.

Григорий".

Хотел ещё добавить: "Намереваюсь наведаться на Кировоградчину, домой", но передумал. Сообщать, куда именно сейчас едет, пожалуй, не стоит. Листок положил на столе, но не на видном месте, а под тарелку с графином. Перед тем как закрыть чемодан, осмотрел комнату. Взгляд остановился на фотографии над кроватью. И как это получилось, что чуть не забыл — групповой памятный снимок друзей, среди которых и он, Григорий, красуется на переднем плане в шахтёрской спецовке, в каске, на плечах отбойный молоток. Снял фотографию, хотел положить и её в чемодан, но задержал в руке, ещё раз посмотрел на неё и задумался.

Это было в те первые дни перед спуском в шахту. Фотограф долго выбирал место, прицеливался, водил по двору — не знал, где лучше сфотографировать: на фоне террикона или копра, а они послушно толпились, радостно взволнованные, торжественно, как на параде, подымали на плечи отбойные…

Фотографию тогда он немедленно отослал в село домой. Ему писали, что снимок тот сходились смотреть и родственники, и знакомые, и все говорили, что он выглядит очень браво, особенно ему к лицу каска с лампой-фарой. А железный ребристый обрубок с ручкой никак не похож на молоток. И даже удивительно, что он так называется.

И ещё писали родные, что они гордятся им, шахтёром. Желали ему здоровья и удачи в работе.

"Удачи в работе… — подумал раздражённо Григорий. — Напрасно желали, отработал". Представил, что он дома, среди родных и знакомых, и почувствовал, будто изобличён в каком-то преступлении. Знал, что при встрече, в первые минуты, его будут приветствовать, радоваться. А потом он обязательно должен ответить на вопрос: почему прибыл?.. И он чистосердечно скажет всю правду о своём разочаровании. Хотя многое зависит от того, как рассказать-нарисовать эту правду. Можно же при встрече так её преподнести, чтобы наверняка поразить, да, поразить… Но время ещё будет подумать, поразмыслить, как лучше повести этот разговор.

Взволнованный, переполненный мыслями, шагая по комнате, Глушко увидел себя почти во весь рост в зеркале, вделанном в двери шкафа: коренастый, плечистый, продолговатое загорелое лицо, коротко подстриженный, с зачёсом на правую сторону, чёрные блестящие волосы, крепкие мускулистые руки. Глянул и перевёл взгляд на фотографию.

"А снимок этот, наверное, нужно оставить здесь, — подумал Григорий. — Да. Пусть он висит над кроватью, как висел. И вообще будет лучше, если ребята не заподозрят в первые минуты, что я ушёл совсем. И та моя прощальная записка тоже некстати".

На улице, где-то вблизи, послышались голоса и смех. Григорий повесил фотографию, выхватил из-под тарелки записку, порвал её и бросил в корзину для мусора. Потом подхватил чемодан, пошёл к дверям и остановился — идти было некуда. Коридор общежития полнился весёлыми голосами и топотом ног.

"Спрятать чемодан и выбрать более удобное время, — подумал Григорий, но тут же мелькнула мысль: — А почему бы не через окно?.." В одно мгновение он открыл рамы, выглянул на улицу — поблизости никого. Изловчился и выпрыгнул. Какой-то момент стоял у ствола клёна, прислушивался, потом перемахнул через палисадник и пошёл по направлению к вокзалу.

Войдя в вагон, Глушко поскорее засунул чемодан под полку и тут же осторожно выглянул в окно. Во время пребывания на вокзале и даже уже здесь, в вагоне, он боялся, что вот-вот явятся Гутяк и Сынявка, а может быть, и другие ребята, окружат его и начнутся уговоры, упрёки, угрозы — настоящая ловля. Да, ловля! Он слышал о ней на шахте, а раньше читал в какой-то книге — в степи, на вокзале, а то даже в поезде друзья, земляки и напарники по работе преграждают беглецам дорогу и возвращают их на шахту.

Но вот наконец раздался протяжный гудок паровоза, вагон дрогнул, прокатился перезвон, послышался мягкий перестук колёс на стыках рельс — поезд отправился. Григорий уже смелее стал против окна. Мимо проплывали фигуры людей на перроне, вдали, по ту сторону палисадника, а то и совсем близко — дома, деревья, и всё это тонуло в тихой вечерней солнечной позолоте. Но ничто сейчас не привлекало внимания Григория. Приблизилось, мелькнуло и исчезло.

Перестук колёс участился. Поезд набирал скорость.

Дорога стелилась на запад.

"А ребята сейчас, наверное, и не заметили, что я отсутствую, — перенёсся мыслью Григорий в общежитие. — Да и трудно заметить: постель в порядке и в комнате всё на своём месте. А там со временем кинутся туда-сюда, да только поминай как звали. Ну конечно, пошумят о "сенсации", ещё раз скажут "малодушный". Ну и пусть, пошумят да перестанут", — успокаивал себя. А на душе немного скребло, всё же как-никак, а понимал — пошёл кривой дорогой. "Если сам ушёл из дома, обратно не возвращайся", — вспомнил прибаутку. Теперь нужно планировать, как быть, как действовать, когда приедешь домой. Но думать сейчас о том, как будет завтра, не хотелось. Впереди ещё есть время… С такими упокоительными мыслями Глушко улёгся на полке и скоро заснул.

На другой день пути на станции Цветково Григорий пересел на поезд, шедший на юг. И за несколько часов оказался на станции Таланное. А отсюда каких-то десять или двадцать километров до села Теклиева. Это уж, как говорится, рукой подать. А всё же нужно продумать, как добираться.