Иван Сусанин

— Спасибо тебе, Осипыч. Никогда не забуду твоей заботы. Ты мне, как второй дедушка. Помнишь, как я тебя дедушкой Ваней назвал?

— Да как же не помнить, Михайла Федорыч? То в митрополичьем саду было, когда яблоньки сажали.

Сусанин поехал в Деревнищи на тех же санях. Дорогу передувало снежной порошей. Иван Осипович глянул на небо, кое заволокло нависшими сумрачными тучами. Небось, после полудня метель-завируха закрутит. Мужики, поди, стожки с сенокосных угодий перевозят. Ныне же в одиночку лучше не соваться. Сподручней артелью в непогодь за сеном ездить. Пережидать же долгую непогодь нельзя: март на носу, а он всяким бывает. Так, порой, дороги развезет, что ни одни сани не проедут. Надо покалякать с мужиками…

Ехал, думал о крестьянских делах, и в то же время нет-нет, да и беспокойная мысль проскочит. Ксения Ивановна не зря всполошилась. В Костроме только и разговоров о каком-то появившемся отряде ляхов. Необычном отряде. Рыскает по уезду, но жестокими разбоями не пробавляется. Налетят на деревеньку, поживятся съестными припасами и далее куда-то уходят. Словно ищут кого-то. Но не ради же пятнадцатилетнего отрока они проникли в Костромской уезд. Тогда чего ради?

Смутно в голове Сусанина, как этот тусклый предметельный день.

В Деревнищах все Сабинины были дома. Внуки с шумом и гамом вцепились в деда.

— Дедуся приехал!

Обрадованная Антонида тотчас загремела в печи ухватом, а Богдан помог тестю разоблачиться.

— Скоро же ты, батя. Зачем в Кострому-то ездил?

— Опосля поведаю.

Только сели за стол, как в избу вбежал взбудораженный отец Богдана.

— Ляхи в деревне! Прячьте пожитки!

У Сусанина екнуло сердце.

— Много?

— Десятка четыре. Побегу к себе задами!

Иван Осипович уже ведал, что поляки стояли в селе Вороньем, разоряя округу. Дважды приходило на костромскую землю и воинство пана Лисовского [224], кой, как, говорили в имении, ушел под Ярославль. Господи, кто ж напал на Деревнищи?

Иван Осипович метнул озабоченный взгляд на зятя.

— Беги, что мочи в Домнино и упреди молодого боярина Михаила Романова.

— Может, на санях, батя? — накидывая на себя армяк, спросил Богдан.

— Какие сани? Пока запрягаешь, ляхи в избе будут. Беги! Торопко беги. Пусть боярин немедля в Кострому уезжает.

Иван Осипович наскоро попрощался с зятем, а затем повернулся к Антониде.

— А ты, дочка, забирай детей — и на сеновал. Да поглубже заройтесь.

— А как же ты, тятенька?

— Кому нужен старик? Поспешайте!

Едва дочь и внуки укрылись на сеновале, как в избу ворвались ляхи. Не ведал Иван Осипович, что в деревне оказались поляки, посланные самим королем Жигмондом. Они сбились с пути и угодили в Деревнищи. Один из них, рослый, с пышными палевыми усами тотчас произнес:

— Крестьяне сказали, что ты являешься старостой. Так?

Ходкевич отрядил поляков, умеющих неплохо говорить на русском языке. Таких немудрено было выискать, ибо ляхи чуть ли не десять «смутных» лет знались со многими изменниками-боярами и их холопами.

— Отпираться не буду.

— Недурное начало, Ивашка Сусанин… Если ты староста, то прекрасно знаешь, как пройти в село Домнино.

Иван Осипович спокойно ответил:

— Ведаю, панове.

— Да ты отменный русский мужик! — хлопнул Сусанина по плечу пышноусый пан. Будем дружить, нам нужны такие люди. Меня зовут ротмистр Ковальский. Я дам тебе два злотых, когда ты приведешь нас в село.

— Так не пойдет, пан Ковальский. На два злотых избы не срубишь.

— Ну, хорошо, хорошо. Я не знаю, сколько стоит русская изба, но я тебе дам десять злотых.

— Другой разговор, пан. Но полвина — вперед.

Ковальский вытянул кошелек.

— Получай. Рыцари никогда не обманывают.

— Благодарствую, пан, но хочу упредить, что дорога туда дальняя, да и ту снегом завалило. Дай Бог к вечеру дойти.

— Долго, Сусанин.

— Можно путь вдвое и укоротить, но тогда надо оставить коней и идти через лес.

Паны посовещались и высказали свое решение:

— Нам дорог каждый час, староста. Веди через лес.

Ковальский жаждал быстрее захватить Михаила Романова, за коего король обещал ему высокий чин полковника, богатое земельное владение и пять тысяч злотых. И эта жажда настолько возобладала, что ротмистр решил на время оставить коней, ведая, что без них он не останется, ибо в имении Романова наверняка окажется добрая конюшня.

Прежде чем выйти из избы ляхи похватали в доме все съестные припасы, а Иван Осипович помолился на киот, поцеловал икону Господа и молвил:

— Пожалуй, и я возьму ломтик хлеба на дорожку.

Сусанин повел «воров» совсем в другую сторону от Домнина — к Исуповским болотам, заросшим мелколесьем. Допрежь шли ложбиной реки Кобры, повернули к маленькой деревне Перевоз, расположенной при впадении Кобры в Шачу, а затем вступили в глухие дебри.

Иван Осипович, опираясь на посох, шел в заячьем треухе и овчинном тулупе. Идти было тяжело: зима выдалась снежная, навалив высокие сугробы. А тут еще и метель не на шутку разыгралась.

«Сам Господь мне помогает. Крути, верти, метелица!».

Верст через пять почуял, что едва вытягивает недужные ноги из рыхлых сугробов. Взмолился про себя: «Милостивый Господи, дай сил превозмочь недуг. Ради благого дела, умоляю тебя! Я уж, слава тебе Господи, отжил свой долгий век. А вот Михайла — совсем еще отрок, ему жить да жить. Помоги мне Спаситель, поплутать до вечера, дабы Романовы успели добраться до Костромы. Помоги, всемилостивый!»

Никогда еще так горячо не молился Иван Осипович. И всемогущий Бог придал ему животворные силы.

— Долго еще, староста? — прикрывая воротом слипшиеся от снега глаза, спросил Ковальский.

— Не столь и далече, пан. Почитай, полпути прошли. Еще крюк лесом — и к селу выйдем.

— Таким дремучим?

— Сам же, пан, просил найти путь покороче.

— Шагай, пся крэв!

В лесу бесновалась нещадная метель. Через час ляхи настолько выдохлись, что среди них начался ропот:

— Надо сделать привал, ротмистр.

— Мы совсем обессилили!

— Хорошо, — тяжело дыша, согласился предводитель шайки. — Прячьтесь под сосны. Всем перекликаться! Из-за этой проклятой метели ни черта не видно… Ты не заблудился, староста?

— Господь с тобой, пан. Я в этом лесу каждое деревцо знаю. Еще чуток и мы будем в Домнине.

Уверенная речь старика несколько окрылила Ковальского. Он и не смекнул, что староста водит их по лесу неприметными кругами, все дальше и дальше удаляясь от Домнина.

После привала, запорошенные снегом ляхи, вновь двинулись гуськом за старостой. Зло чертыхались, выбиваясь из последних сил. Но откуда у этого старика силы черпаются? Он также едва вытягивает свои длинные ноги в лаптях.

Долгим еще оказался «чуток» Сусанина. День клонился к вечеру, а дьявольская метель становилась все свирепей и беспощадней.

Иван Осипович окончательно обессилел, но он был доволен: дошли его молитвы до Господа. Разбойникам уже не выбраться. Как он хотел отомстить ляхам за поруганную ими Русь, и вот сбылась его греза.

— Ты заблудился, подлый старик! — хриплым, осипшим голосом выкрикнул Ковальский.

— Неправда твоя, пан. Еще треть версты — и мы в Домнине.

Иван Осипович сел на сугроб и вытянул из-за пазухи горбушку хлеба.

— Пожую малость, панове.

Панове также повалились на сугробы. Один Ковальский привалился широкой спиной к сосне.

Иван Осипович жевал хлебушек и вспоминал мальчонку в алом кафтанчике. Тот, раскинув ручонки, бежал к нему и весело кричал: «Дедушка Ваня!». Повис на груди, прижался всем теплым тельцем. Господи! Да разве мог он предать этого милого отрока?.. Хлебушек кончается. Прощай, родимый…

— Вставай, старик! Я дам тебе сто злотых, за то, что ты приведешь нас к царю Михаилу.

— К царю?.. Никак спятил пан.

Иван Осипович негромко рассмеялся, затем поднялся из сугробов и, опираясь обеими руками на посох, увесисто молвил: