Государева почта. Заутреня в Рапалло

— Ллойд Джорджа? Он здесь?

Теперь итальянец сказал почти все: британский премьер, находящийся сейчас за стеной, возможно, имел в виду русских гостей, желая договориться о приватной встрече где–то на генуэзских холмах, — в беседах, подобных той, какая сейчас происходила у нас с итальянцем, такого рода намеки почти всегда имеют точную обозначенную цель.

Итальянец был точен в своих предположениях: час спустя мы действительно беседовали с Ллойд Джорджем — с галереи, которая дримыкала к комнате в ковровых обоях, казалось, глазу стала доступна вся линия приморских городов. Море было недвижимо, оно лежало безгласным монолитом, ярко–черное, в разводах, которые иногда повторяли линию берега, хотя от прибрежной полосы отстояли далеко.

— Вот где довелось встретиться, мистер Рэд! — воскликнул валлиец, цриветствуя русского: как это однажды было в Лондоне, он переиначил фамилию русского на Рэд, сознательно сообщив ей иное звучание — не столько Красин, сколько красный в смысле багряный, червонный, даже кумачовый. — Мистер Рэд, — повторил он, подняв руку в этих своих симпатичных подушечках, и его ладонь, обращенная к морю, точно восприняла цвет и мерцание воды: — я видел вас вчера во дворце Сан — Джорджо и, признаться, был обрадован.

— На это были причины, господин премьер–министр?

Ллойд Джордж поднял глаза на русского — в разговоре возник если не огонь, то отблеск его: Ллойд Джордж считал, что все его приобретения были добыты в полемике, а это значит, что нынешний разговор был не бесперспективен.

— Да, конечно, — согласился англичанин, — у меня есть опыт диалога с вами, что для меня немало…

— Опыт диалога, который не дал результата? — усмехнулся Красин.

— Нет, почему же? — возразил валлиец, он любил этот оборот «нет, почему же?»: этот оборот давал возможность, не говоря по существу, создать видимость ответа.

— Я слушаю вас, господин премьер–министр. Ллойд Джордж разгладил скобы усов, правый ус

ладонью, левый тыльной стороной руки, он гладил ладонью усы, как цирюльник точит бритву, кладя на ремень лезвие то одной, то другой стороной.

— Мы работаем всего один день, — Ллойд Джордж угрожающе поднял указательный палец, — один! — Он продолжал держать палец над головой. — Но и этого дня достаточно, чтобы понять: если нам и суждено в полемике пролить кровь, разумнее это сделать за закрытой дверью… Короче: как бы русская делегация отнеслась к предложению, если бы она была приглашена на виллу «Альбертис»? Ваше мнение, мой дорогой мистер Рэд? — Он нехотя опустил демонстративно воздетый перст — у шутливой фразы «мой дорогой мистер Рэд» был свой смысл, Ллойд Джордж точно говорил: хотя ты и красный, но я, как видишь, не отвергаю диалога с тобой.

— Быть может, эту встречу могли бы предварить эксперты? — спросил Красин — он понимал, что согласие не должно быть категорическим.

— Встреча экспертов — гарантия? — В реакции Ллойд Джорджа была точность и запал молодости.

— В какой–то мере.

— Ну что ж, согласен, если согласен мистер… Чи–чи–че-рин, — произнес он и шлепнул рукой по усам, не забыв, как это было прежде, один «лемешок» усов пригладить ладонью, другой тыльной стороной руки; он так и сказал — «Чи–чи–че-рин», в том, как он произнес это имя, обнаруживалось: он не часто произносил его. — Внизу ждет нас генуэзская пресса — может, есть резон показаться им на глаза, просто показаться на глаза…

Мы спустились в холл первого этажа и истинно увязли в облаке дыма, густо–синем, попахивающем недорогой парфюмерией, — такое впечатление, что генуэзская пресса обвила себя синими дымами в противотифозных целях. Однако как ни плотна была синяя завеса, всевидящее корреспондентское око прошибло и ее: появление британца и русского было засечено безошибочно. В мгновенье возникло два кольца: в одно попали англичане, в другое русские.

— Господин Красин, не встревожила ли вас встреча в Сан — Джорджо, разрешите спросить в одночасье?.. — Да, вопрос прозвучал по–русски, при этом не обошлось без характерного «в одночасье».

Я бы покривил душой, если бы сказал, что узнал Игоря по голосу, нет, голос был иным, как, впрочем, и внешность, — передо мной стоял не Рерберг, а как бы его старший брат. И дело не в том, что его золотые усищи отросли и скорбно обвисли, именно скорбно, — иными стали его глаза. В голосе еще была сила молодости, быть может сила характера, в глазах эта сила была на ущербе. Не скрою, что мне стало жаль парня.

— В самом деле, не встревожила? — Рерберг смотрел на Красина, взгляд был просящим, в словах не было мольбы, во взгляде она была.

Красин бросил иронически: «Если и была тревога, то тревога действия, помогающая собрать силы и, пожалуй, собраться с силами, — все впереди»; Красин обронил эту свою ироническую фразу, и мы пошли к выходу — коли мы не разминулись с Ллойд Джорджем и Рербергом, что нам еще надо?

Но у выхода из кирпичной домины Рерберг возник вновь.

— Да не вы ли это, Николай Андреевич? — спросил он, преграждая мне дорогу.

— Здравствуй, Игорь, — сказал я.

Мы стояли сейчас с Рербергом лицом к лицу.

Он охватил грудь левой рукой и принялся гладить ее, эту руку, рукой правой — в самом жесте было не много храбрости.

— Я знаю, что в пятницу вы будете у Маццини, — произнес он, и его руки, поместившиеся на груди, затихли. — Могу я рассчитывать на встречу?..

Нет, мне определенно стало жаль его: ведь он же мог и не спрашивать меня об этом, а просто прийти.

— Приходи, Игорь… — мог только сказать я. — Приходи.

Бее время, пока наш автомобиль при выключенных моторах скатывался с одного из могучих генуэзских холмов, скатывался почти бесшумно, молчание владело и нами. Только много позже, когда справа глянуло море и дорога пошла по берегу, Красин обернулся, попытавшись оглядеть горы, что легли позади.

— Вилла «Альбертис»… там? — спросил он, глядя в поднебесье, сейчас заваленное облаками. — Холм Куарто–де–Милле?.. Ничего не скажешь: набожный Ллойд Джордж расположил свою резиденцию ближе к богу, — заметил он, смеясь; у него вдруг появилась потребность в иронии. — Без помощи всевышнего, пожалуй, на этакую гору не взберешься…

Мы вернулись часу в одиннадцатом. Убедившись, что чичеринские апартаменты освещены, Красин поднялся к нему. В сознании жило это Ллойд Джорджево: «Если согласен мистер… Чи–чи–че-рин». Теперь уже ясно, что поединок Ллойд Джордж — Чичерин не отвратить. Однако что надо знать, чтобы проникнуть в существо поединка?

Его привычное состояние — столкновение мысли. Когда нет оппонента, он придумывает его, наделяя достоинствами, которых подчас не имеет сам. Начиная спор, он не прочь отпустить остроту и в свой адрес — самоирония в нем очень сильна. В этом случае он говорит: «Чтобы познать, надо быть более образованным, чтобы отрицать, такого образования не надо». Оппонент, которого он придумал, скрестив с ним шпаги, единоборствует с его системой взглядов — иногда мне кажется, что это форма войны с идеями, которым он объявил войну не на жизнь, а на смерть.

«Вы обращали внимание на такой парадокс: философия того, что мы зовем христианством, не так беско^ рыстна, как нам кажется? — сказал мне Георгий Васильевич однажды. — В самом деле, что может быть более возвышенным для человека, чем сознательное от–давание себя. Никакой награды! Сам отдал себя, свою жизнь, потому что сам решил, без принуждения, сам из себя. (Наверно, для его лексики характерно это «сам из себя», сегодня так никто не говорит.) Да нравственна ли тогда философия христианства, узаконившая своеобразные награду и наказание — награду раем, наказание адом? Да не жесток ли этот бог карающий? Я был бы подлецом, если бы остался в раю, когда несчастные мучаются в аду…»

У того, что мы зовем благородством, есть одна мера: бескорыстие. Но у чичеринского бескорыстия вполне реальный герой. Нет, не абстрактный, а вполне земной, вызванный к жизни и российской действительностью, которую Чичерин знает. «Безвестные могилы в Сибири, за Полярным кругом, океан мучений и лишений, который добровольно претерпели эти великие мученики…» Именно у чичеринского бескорыстия, храброго, реальный прообраз, мученик революции. Не случайно он сам отыскал этот образ и повторил многократно: великий мученик, а следовательно, воитель, а может, и подвижник.