Бездна (Миф о Юрии Андропове)

— Что?…

— Я непонятно выразился? — Голос был резкий и явно насмешливый.— Закрывайте дверь и садитесь на этот стул.

Галина Леонидовна осторожно закрыла дверь и покорно села на указанный ей стул. Внутри все мелко, гадко дрожало.

— Еще бы десять минут, гражданка Чаранова, и я послал бы за вами машину. Вы бы были доставлены сюда под стражей.

— Что?… Да как вы со мной разговариваете?

— Да, да! Вы были бы доставлены на допрос под стражей.

— На допрос?

— Именно. Так что, если в следующий раз вы явитесь не в указанный в повестке час, а с опозданием хоть на пять минут,— пеняйте на себя.

— Это как вас прикажете понимать?

— Понимать в прямом смысле. А теперь, гражданка Чаранова, первый, и единственный, вопрос. Его вам неоднократно задавал Захар Егорович Мирашов: где третья часть драгоценностей, прежде всего бриллиантов, похищенных у Бугримовой, а потом оказавшихся у вас?

— Я уже сто раз говорила!…— сорвалась на истерический крик дочь главы Советского государства.— Не знаю я ни о каких драгоценностях этой вашей Бугримовой! Нет у меня никакой трети!

— То есть вы отказываетесь честно и чистосердечно все рассказать, раскаяться в содеянном?

— В каком еще содеянном? Пошел ты к черту! Молокосос!…

— В таком случае, гражданка Чаранова…— Голос молодого следователя не повышался и не понижался, а звучал по-прежнему холодно и насмешливо.— В таком случае мы будем вынуждены произвести обыск в вашей квартире, а также в квартирах ваших ближайших родственников, включая родителей.

— Вы…— Голос у Галины Леонидовны сорвался, и она перешла на свистящий шепот: — Вы не посмеете! Вы не имеете права!…

— А пока, гражданка Чаранова…— Перед ней на столе появился квадратный листок.— Подписка о невыезде из Москвы. Вот вам ручка. Поставьте свой автограф здесь.— Куцый палец с желтым ногтем ткнул в нижнюю строку листка.

— Ничего я не буду подписывать! — громовым тяжким голосом закричала дочь Леонида Ильича Брежнева.

— Что ж, гражданка Чаранова… Я вынужден препроводить вас в камеру предварительного заключения. Пока на несколько часов. Там вы и подумаете обо всем в одиночестве…

— Давайте, давайте ручку! Где расписываться?

Ручка в пальцах Галины Леонидовны дрожала, и «автограф» получился совсем неразборчивый.

В отличие от супруги, Юрий Чаранов на повестку от следователя КГБ не прореагировал никак — попросту, скомкав, выбросил ее в корзину для мусора возле письменного стола в своем кабинете. Не впервой. Кажется, уже три повестки этих зарвавшихся чекистов постигла та же участь.

С утра 31 августа 1982 года первый заместитель министра внутренних дел страны победившего социализма (или «развитого социализма», как любил выражаться тесть Чаранова) маялся жестоким похмельем. Прибыв на работу в половине десятого, он, открыв холодильник в хозяйственной подсобке, которая при необходимости легко превращалась в интимную комнату для дружеского застолья, извлек из него бутылку «Столичной», только слегка початую, и принял на грудь более трети стакана, точно сто пятьдесят граммов, как говорится — глаз-ватерпас. Полегчало совсем немного, надо бы еще, но Юрий Николаевич крепился, зная по горькому опыту, что опохмелка может легко, незаметно, плавно перейти в очередную пьянку, а на одиннадцать часов назначена коллегия министерства, ему предстоит сделать сообщение о положении дел их ведомства в Азербайджане и Армении. Он вернулся из командировки в эти вотчины два дня назад, еще окончательно не придя в себя от кавказского гостеприимства.

«Как только жив остался,— думал сейчас Чаранов, пытаясь вникнуть в смысл документов, приготовленных помощниками для сегодняшнего сообщения на коллегии, но — не вникалось…— Однако вернулся не без трофеев, не без трофеев…»

Было без четверти одиннадцать.

Щелкнуло в селекторе, вспыхнула зеленая лампочка приемной, зазвучал испуганный голос секретарши (первый замминистра предпочитал секретарями держать особ женского пола):

— Юрий Николаевич! Тут товарищи из КГБ… К вам…

— Что? Как они проникли в здание? Не пускать!

Но в кабинет уже входили двое в штатском, один пожилой, лет сорока пяти, другой молодой. Черт его знает, сколько ему лет, но рыло квадратное, о таких сказано: просит кирпича. Он остался стоять у дверей. А пожилой четким шагом, правда не очень-то торопливым, подошел к письменному столу, за которым сидел Юрий Чаранов, от изумления («Какая наглость!») окаменев, превратившись в скульптуру под названием «Не может быть!».

— Майор госбезопасности Коновалов,— буднично представился пожилой, протягивая хозяину кабинета свое раскрытое удостоверение.

— Вон! — заорал Юрий Николаевич, поднимаясь ожившей глыбой над письменным столом; щеки его налились пунцовой краской, а лоб остался белым,— Вон!…

Ни один мускул не дрогнул на лице майора Коновалова.

— Гражданин Чаранов,— пряча свое удостоверение, спокойно спросил незваный гость,— вы получили повестку? Сегодня, в десять утра, быть у следователя КГБ товарища Евдокимова в кабинете номер сто четыре?

Юрий Николаевич молчал.

— Вы ее получили,— продолжал кагебешник, даже с некоторой усталостью в голосе.— И все предыдущие повестки тоже получили. Одно из двух, гражданин Чаранов: или для вас закон не закон, или вы чрезмерно перегружены работой. Давайте предположим второе: перегружены, надорвались, в поте лица трудясь на ниве борьбы с преступностью. Мы вам поможем,— Возникла пауза.— Поможем в вашей ситуации. Внизу ждет машина. Мы вас за десять минут доставим в кабинет следователя Евдокимова.

— Что?! Да я сейчас же…— Юрий Николаевич потянулся к селектору, но его руку перехватил молодой, непостижимым образом оказавшийся у письменного стола, и хватка у него была железная.

— Гражданин Чаранов, вы собираетесь оказать нам сопротивление? — «Исполнить порученное дело,— больше ничего не выражало лицо майора госбезопасности Коновалова.— Исполнить при любых обстоятельствах и во что бы то ни стало»,— Или для вас предпочтительнее, чтобы вы были доставлены силой? Кстати, внизу еще две машины с нашими людьми… На всякий случай. Петр, отпустите руку генерала. Право, не стоит устраивать бессмысленную стрельбу.

— Не стоит,— согласился первый заместитель министра внутренних дел, испытывая странное чувство — оцепенения, полного безразличия к происходящему.— Но у меня в одиннадцать коллегия, мне предстоит…

— Камарчук звонил вашему министру. Товарищ Щелоков в курсе. Коллегия пройдет без вас. Думаю, дело от этого не очень пострадает.

Юрий Николаевич молчал.

— Советую, гражданин Чаранов, пройти с нами по министерским ковровым дорожкам дружески, с улыбкой на устах. Сделаем все, чтобы не пострадал ваш авторитет.

— Да, хорошо…

Появившись в своей приемной в сопровождении новых «друзей», первый замминистра сказал миловидной секретарше, каменно улыбаясь:

— Я ненадолго с товарищами.

На лице секретарши застыл вопрос, который она не решилась задать.

Поздно вечером — было начало двенадцатого — на загородной подмосковной даче, спрятавшейся за высоким забором в березовой роще, которая спускалась к пустынному берегу Москвы-реки (здесь никогда не появлялись рыбаки или купальщики), ждали Хозяина (так с уважением и некоторым страхом называли его в этом доме и находившиеся в нем, включая обслугу),— пребывали в напряжении.

В комнате, где был скромно сервирован стол для чаепития (никакого спиртного), с камином, в котором потрескивали березовые поленья (вечер выдался прохладный), находились три человека, трое мужчин средних лет. Все сидели в мягких креслах, обратив лица к живому огню камина, все молчали.

Появился четвертый — высокий, аскетически худой; на длинном носу, казалось, еле удерживались очки в тонкой золоченой оправе.

— Они проехали через первый пост,— сказал он жидким подростковым тенором.

— Значит, через десять — двенадцать минут будут здесь,— сказал один из тех, кто сидел у камина.