Державный

— Стало быть, — продолжая веселиться, отвечал Иван-Волк, — Господь спал тогда, а как пробудился, тут ему и донесли на тебя.

— Переодеться бы, иззябну… — кисло хмурясь, пробормотал несчастный дьяк. — Да вроде езды осталось версты три, не больше. Речка-то эта — Шумка, судя по всему.

Он нехотя взлез назад в своё седло и стукнул кулаком коня между ушей:

— У, кобеняка! Какая нечисть тебе под хвостом пахву подмотала! Но, пошёл! Бр-р-р-р!!! — Его так всего и передёрнуло от холода. — Добро бы теперь метью пустить коней, да эти Андрей с Борисом едва плетутся. А обгонишь их — обидятся. Государь потом по загривку надаёт. Ох, простыну!

— Ничего, — сказал Аристотель, — коли умрёшь, ты сам говорил, что так надо. Для ограничени. Так?

— Сдаётся мне, ты, муроль, не согласен со всем, что я рёк? — хмуро вопросил Фёдор Васильевич.

Фиораванти долго ехал молча, и мокрый Курицын уж было решил, разговору конец, но вдруг Аристотель промолвил:

— Я тодже много думал о сём. Близко. Но не так, как ты речеши.

— Ну скажи, как ты обо всём этом мыслишь?

— Я? Не могу сказать. Трудно. Но мне жаль тебя.

— Это почему ж тебе жаль меня? — грозно прорычал Фёдор, окончательно перейдя с Аристотелем на «ты». Тот ведь первый начал тыкать.

— Потому что ты — мокрый Курицын и можешь получити raffreddore [152].

Это были последние слова Фиораванти. Дальше, сколько дьяк Фёдор ни пробовал заговорить с веницейским муролем, тот молчал, погруженный в свои раздумья. К тому же вскоре и Кременец показался.

Проехав внутрь крепости, Фёдор Васильевич поспешил в дом великого князя доложить о приезде. Примет сразу — хорошо, не примет — ещё лучше, можно будет переодеться в сухое. А доложить надо — Иван Васильевич ждёт с нетерпением Аристотелевой оценки Боровским рубежам. Вскоре окольничий Ларион Масло позвал Фиораванти и Курицыных в государеву светлицу. Входя, Фёдор Васильевич по-особому перекрестился и тихо пробормотал:

— Огавакул то сан ивабзи он.

Иван Васильевич сидел в таком окружении: братья Андрей и Борис со своими окольничими, Михаил Яковлевич Морозов-Русалка, Василий Фёдорович Добрынский-Образец, Афанасий Михайлович Морозов-Хруст, Иван Васильевич Сорокоумов-Ощера, Григорий Андреевич Мамон и Иван Васильевич Патрикеев-Булгак. Увидев Фиораванти, государь сказал:

— Любезный друг, присаживайся, медку испей с дорожки, а мы покуда с братьями побеседуем. И вы, Курицыны, отдыхайте пока. Фёдор, почто такой сырой?

— Не отвлекай на сие внимание своё, государь! — ответил дьяк.

Иван Васильевич не стал больше допытываться о причинах влажности Курицына и продолжал беседу с братьями. Разговаривал он с ними весьма учтиво и любезно, в то время как они, особенно Андрей, отвечали обиженными голосами, какими обычно обращаются к чрезмерно затяжному дождю, погубившему посевы. Но в общем вскоре можно было понять, что они временно смирились и готовы держать вместе с великим князем оборону против ордынского царя, при условии, что за это Иван Васильевич сдержит свои обещания и расширит их уделы.

Дрожь, колотившая Курицына, постепенно стала проходить, он отогрелся, слегка запьянел от предложенного ему медку и, глядя с лёгкой улыбкой на большую икону Спаса в силах, продолжил мысленно свою «опакушную» молитву: «Еинешукси ов сан идевв ен и…» и так далее. Этому тоже научил его три года назад витебский чародей и мудрец Иосиф Шмойла Шкаравей — читать наизнанку православные молитвы и тем самым отрекаться от Христа и Троицы ради привлечения на свою сторону иных потусторонних сил. Курицын познакомился с премудрым евреем как бы случайно, но потом он понял, что ничего случайного не бывает, в том числе и эта встреча должна была рано или поздно произойти. Шмойла оказался единственным человеком на всём белом свете, кому Фёдор поведал тайну отрубленного пальца Дмитрия Борецкого и таинственного перстня. Даже жена Ласточка — угринка Школастика, принявшая в православии имя Ольги Степановны, — ничего не знала про Иллюзабио. Шкаравей не только объяснил Фёдору, что сие такое, но и обучил его азам каббалы и чёрной магии. Отныне Курицыну оставалось только усовершенствоваться в этих науках, что он и делал постоянно. Он ведал имена и числа, знаки и свойства всех, кто входит в тот же сонм, что и его Иллюзабио, всех сил и духов, которых православные люди по собственной темноте своей считают тёмными. А на самом деле они самые что ни на есть светлые, ибо служат тому, кто принёс миру свет. Тому, кого именуют Денницей, или, по-латыни, Люцифером, что значит Светоносец. Тому, кто и есть прачеловек, человекобог, истинный создатель Вселенной.

За три года, протёкшие после знакомства со Шмойлой Шкаравеем и его подручным Хозей Кокосом, вернувшись на Москву, Курицын создал целый кружок единомышленников, вдохновлённых единым убеждением, что все беды мира проистекают из веры в Христа, коего внутри кружка принято было именовать Назарянином. Иллюзабио действовал безотказно — великий князь Иван Васильевич всё больше и больше доверял дьяку Курицыну, испытывая к нему какое-то необъяснимое доверие. Для Иллюзабио Курицын заказал особое медное распятие, внутри полое. Его можно было отвинчивать от подставки и укладывать внутрь иссохнувший палец Дмитрия Борецкого вместе с чудодейственным перстнем. И от этого особенного надругательства над честным крестом Господним Курицын испытывал дерзкое удовольствие. Он и крестился особо — ото лба к животу, как обычно, а дальше справа налево лишь чуть-чуть, так, чтобы получался как бы перевёрнутый крест. По этому перевёрнутому крестному знамению можно было бы без труда опознать любого из тех тринадцати человек, что входили в тайное общество Фёдора Васильевича. Можно, да никто не обращал внимания и не уличал еретиков.

Совершать тайные службы светоносному зижителю Вселенной, каменщику, заложившему первый камень мирозданья, было трудно. Для этого следовало отыскивать скрытое от посторонних глаз место. Тут нашёлся совершенно неожиданный помощник, Андрей Иванович Бова. Сдружившись с Курицыным, он поведал ему свою необычайную историю. Будучи по происхождению своему французом, Бова во время поездки за деспиной Софьей был приглашён в Верону и в окрестностях этого славного ломбардского города прошёл полный обряд посвящения в члены тайного рыцарского ордена тамплиеров, уничтоженного более двухсот лет тому назад королём Франции Филиппом Красивым, но продолжающего своё существование втуне, незримо управляя жизнью многих европейских монархий.

Из Италии Андрей Иванович возвратился с заданием от тамплиеров. С каким точно, он не мог сказать Курицыну, ибо был связан клятвой. Но с самого своего возвращения Бова принялся искать на Москве, точнее — под Москвой, какие-то особые, никому не ведомые подземелья. И одно такое ему удалось найти. Правда, не под самой Москвой, а в пяти вёрстах к северу от Кремля. Место сие считалось проклятым, сюда свозились останки самоубийц и казнённых душегубов. Небольшая деревенька так и называлась — Останки. Окрестности были довольно топкими, но посреди болот располагался как бы остров — сухое место окружностью в полверсты. На том острове и находилось кладбище без крестов и деревенька с мрачным названием. А под землёй Бова, с помощью появившегося на Москве некоего Моисея Хануша, обнаружил подземелье, в котором имелся бездонный таинственный колодец. Моисей Хануш вскоре сблизился с Курицыным и сообщил ему, что послан самим Шмойлой Шкаравеем. Открыв Фёдору Васильевичу тайну подземелья в Останках, он провёл там первую обедню великому зижителю Вселенной вместе с людьми, приближёнными к Курицыну. Затем Хануш исчез из Москвы, а кружок Курицына с тех пор стал время от времени навещать заветное подземелье.

В этом году Хануш снова появился на Москве. Он разоблачил двух предателей, которые замышляли выдать Курицына государю и митрополиту. После суда и приговора оба они были сброшены в бездонный колодец подземелья в Останках, а вместо них в кружок поклонников зижителя Вселенной были приняты весьма почётные члены — новый настоятель Успенского собора Кремля Алексий и один из пресвитеров храма Михаила Архангела. Оба они были привезены из Новгорода великим князем по наущению Курицына.