Державный

Все дружно рассмеялись.

— Ну и что, — промычал Дмитрий. — Се мне знак для Великого поста, чтоб я постился лучше.

Андрюша набрался решимости и полез на полок. Ох ты, как жарко на полке! Совсем задохнёшься — всю нутрь так и жучит!

— Слишком сильно наярили, — посетовал Семён. — С такого жару и не пропотеешь, как хочется. Пот вмиг испаряется.

— Пора в снежок! — крякнул весело Жилка и первым спрыгнул с полка. Андрей посмотрел на Василия. Тот поморщился, что Дмитрий тут распоряжается и прежде него, великого князя, спрыгивает. Но не ставить же брату в вину столь малую провинность, и Василий стал медленно слезать. Вместе с ним — и другие. Андрей всё-таки дождался и последним покинул пышущий жаром полок.

Выскочив из парилки, все ринулись в распахнутую Жилкой боковую дверцу, стали нырять в снежный сугроб, загодя насыпанный возле самой дверцы. После преисподнего жара парилки так сладостно было окунуться в снежное облако, вкрутиться в него, забарахтаться. А в будущем году Андрюша непременно окунётся в крещенской Ердани. Он дал себе слово. Этою зимою в последний раз смалодушничал.

Ах, хорошо в пушистом холодном снегу!..

Но пора возвращаться в парилку. И вот уже все братья снова сидят на полке, и теперь совсем не кажется, что жар невыносимый. После снежного купания — вполне сносный жар. Снег, налипший на загривке, волосах и щеках, быстро тает, льётся холодной водой по груди, по пузу. У Василия и Юрия уже наметились брюшки, хотя до настоящих московских животов им пока далековато. А у Жилки, видать, и вовсе никогда не будет — тощ, аки остов.

А с другой стороны, вот хотя бы взять батюшку. Он всю жизнь прожил, а так настоящего московского брюха и не нарастил себе. И ничего — сколько побед одержал, в каких невиданных пределах государство своё расширил, Москву заново отстроил, от дани Орде русский народ освободил, Державным стал называться. Не в брюхе счастье!

— Стало быть, простил отец Геннадия, стяжателя-мздоимца, — недовольно покачивая головою, сказал Юрий Иванович.

— Прости-ил, — вздохнул Василий.

— Напрасно, — продолжал Юрий. — Большой соблазн для многих! Теперь скажут: «Не бойсь, бери взятки, греби под себя, всё одно государь добрый у нас, простит».

— Да ладно тебе, Юрка! — возразил Дмитрий Иванович. — Чего мелешь-то! Геннадий Новгородский за всех пострадал. Васька на нём за собор отыгрался. А таких, как Геннадий, не станет на Руси, то и Руси не станет. Понятно?

— Чего это я отыгрался! — возмущённо просопел Василий. — Не отыгрался, а доказано было, что Геннадий брал мзду и за мзду священников ставил. Он поделом получил.

— Поделом…

— Да, поделом! Но и ты, Юрья, неправ. Отец правильно сделал, что простил Геннадия. Верно Жилка молвит — на таких, как Геннадий, земля Русская держится, аки храм на крепах. Убери крепу — и рухнет. Он да Иосиф Волоцкий — два светильника ясных. Ими ересь жидовская стёрта с лица Руси, аки грязь.

— Но ведь и ты постарался, — сказал Юрий, явно огорчённый, что и Василий не поддержал его упрёков в сторону Державного.

Снова Жилка первым соскочил с полка и помчался нырять в снег. А Андрюша соблюдал приличие, последним шёл. И снова — до чего ж хорошо было окунуться в мягкое и холодное чрево сугроба. Когда вернулись в баню, он запрыгал, приплясывая, радуясь удовольствиям жизни. Но Юрий его тотчас одёрнул:

— Дрюшка! Ты чего это раскозлекался? Чай, не знаешь, что нельзя ни плясать, ни скакать в Велик пост?

— А чо?

— Ничо! Ногу сломаешь, тогда будешь знать.

— А вот любопытно, — улыбнулся Жилка. — Примета есть, а бывали такие случаи?

— Известны случаи, — отвечал Василий. — Дмитрий Герасимов, брат Герасима Поповки, когда узнал, что у него сын родился, как пустился в пляс, забыв про то, что первая седмица поста началась. Ему говорят: «Прекрати!», — а он не слышит. Знай себе козлекает.

— И что? Сломал?

— Сам невредим остался, а сын его новорождённый вырос с одной ножкой сухой и вялой.

— Ох и глупец же тот Герасимов! — усмехнулся Юрий.

— Да уж не глупее тебя, — возразил ему Василий. — Между прочим, это он перевёл на русский язык сочинения Самуила Лиры и Самуила Евреина, которые против жидовской веры. И тоже по наущению Геннадия.

— Что ж это те Самуилы — сами жиды и против жидовской веры писали? — спросил Жилка.

— Значит, они уже жидами перестали быть, коли христианскую веру приняли, — сказал Юрий.

— А ты как считаешь, Вась? — спросил Семён.

— Не знаю… — пожал плечами молодой великий князь.

— Вот и я думаю: чёрт их разберёт, — сказал Дмитрий.

— Хорош следок на тебе крест оставил, — сказал Юрий, рассматривая ожог на груди Дмитрия.

— Ну что, ещё раз в парилку, да и будем мыться? — спросил у всех Семён.

Все молча направились в парилку. Когда расселись на полке, Андрюша молвил:

— Батюшка-то будет ли нынче париться?

— Едва ли, — вздохнул Василий. — Совсем он, бедняга, плох стал. Сдаётся мне, помрёт этим летом. Дай Бог, ежели до Пасхи доживёт. Не помогло ему купание в Ердани. Снова стал чахнуть. И вот что я, братики, думаю: надобно нам в его присутствии присягу принести.

— Присягу? — вмиг вдохновляясь, спросил Андрюша. Он страсть как любил всякие торжественные действа, присяги в том числе.

— Да, присягу, — кивнул Василий. — Встать друг перед другом, взять пресвятой образ Владимирской Божьей Матери, присягнуть, что будем всегда в ладах друг с другом, по старшинству друг другу подчиняться, не ссориться, воевать доблестно с врагами Отечества, изгонять беспощадно любую ересь и нечисть и хранить, хранить Русь нашу, аки и батюшка наш, государь Иоанн Васильевич, хранил.

Июнь 1996 — март 1997