Дворец грез

Его руки начали скользить но моим рукам вверх и вниз, от его прикосновений у меня по телу побежали мурашки. Я сглотнула, борясь со сладким томлением, овладевшим моим телом и разумом. Он говорил горячо и искренне, однако взгляд его оставался холодным, он внимательно следил за моей реакцией на его слова.

— Ты ошибаешься, царевич, — удалось мне наконец выговорить. — Однажды я уже пыталась повлиять на Могучего Быка, но жестоко поплатилась; эти три дня высочайшею неудовольствия оказались худшими днями моей жизни. Он любит меня, но в вопросах политики он прислушивается только к мнению Старшей жены.

Мне было непросто высказать свои мысли. Я чувствовала, что говорю бессмыслицу, однако царевич снова улыбнулся, обнажив прекрасные зубы. Он быстро сжал мои плечи, потом отстранился. Я начала подозревать, что он управляет мной, как куклой, и попыталась взять себя в руки, но не смогла.

— Эта холодная чужеземка, — пренебрежительно сказал он. — Она не будет помогать мне. Она не станет вступать в сговор ни с одним из нас, потому что боится поставить на проигравшего, если Престол Гора унаследует кто-то другой. Но я решительно намерен победить. Я командую пешими войсками, за мной армия, однако для меня жизненно важно добиться божественного положения с благословения отца при его жизни, а не с помощью силы после его смерти. Египет не должен пострадать от междоусобицы, — Он снова подошел ко мне слишком близко для учтивого обращения, так что, несмотря на то что он не прикасался ко мне, я чувствовала себя под влиянием его мощи. — Не считай это необдуманной просьбой, — продолжал он, понизив голос. — Я понимаю, что, если ты не подойдешь к разговору с величайшей деликатностью, отец может неверно истолковать твои слова. Однако я верю в твое чувство такта и в силу твоего обаяния.

— Мой царевич, ты переоцениваешь и то и другое, — слабо возразила я, не отрывая взгляда от его губ. — Если я прогневаю его во второй раз, я рискую намного большим, чем тремя днями изгнания.

— Ты все же попытайся, я не останусь в долгу, — настаивал он. — Когда преемник становится фараоном, он наследует также и гарем своего отца. Ты знаешь об этом, не правда ли? Он может распоряжаться женщинами по своему желанию. А ты очень молода, моя госпожа Ту. Я выберу очень немногих из сотен отцовских наложниц, и ты можешь одной из них. Остальные, конечно, будут расселены по разным гаремам для отвергнутых. Если двойная корона окажется на моей голове, ты сможешь избежать этой ужасной судьбы, более того, я брошу к твоим ногам все богатства и почести. Разве все это не стоит того, чтобы иногда шепнуть несколько слов на ушко моему отцу?

С нажимом произнося эти слова, он склонился ко мне, и я не смогла больше сдерживать себя. Уступая горячему, страстному порыву, я прильнула к нему. Наконец я ощутила под пальцами восхитительную упругость его литых мускулов, и мои губы раскрылись навстречу его губам. Его поцелуй был таким дерзким и настойчивым, как мне всегда представлялось. Он обнял меня за талию и притянул к себе. Какое молодое, крепкое тело… У меня закружилась голова. Какой он пылкий, какой горячий. Не то что рыхлая плоть фараона. Плоть фараона…

Задохнувшись, я высвободилась из объятий царевича.

— Какой глупой ты, должно быть, меня считаешь, мой царевич! — выкрикнула я, сходя с ума от желания и ярости, бушевавших во мне, мне каталось, что еще мгновение — и я упаду замертво. — Ради тебя я рискую самой своей жизнью, и что же ты обещаешь мне взамен? Ничего. Ничего! Предположим, твой отец вдруг послушает меня и назначит тебя преемником. Он уплывает на небесной ладье, ты надеваешь двойную корону и наследуешь гарем. А потом ты спокойно забываешь о чудесных обещаниях этой ночи и прогоняешь меня или можешь взять на свое ложе, а потом избавиться от меня! Нет. Этого недостаточно.

Он тяжело дышал, и я видела, как тонкая струйка пота стекает по его шее и груди.

— Хорошо, а что же ты хочешь получить? — раздраженно спросил он. — Золото? Земли?

Я прижала ладони ко лбу. Я вся дрожала, как в лихорадке.

— Нет, мой царевич, — ответила я, опуская руки и стараясь успокоиться. — Я хочу, чтобы ты надиктовал свиток, где будет записано, что если ты станешь царем, то сделаешь меня царицей Египта. Я хочу, чтобы свиток был написан рукой жреца или любого писца, которому ты доверяешь, и отдан мне на хранение. И не забывай, что я прекрасно умею читать.

Некоторое время он смотрел на меня в изумлении, потом удивление на его прекрасном лице сменилось веселостью, и он разразился смехом.

— О боги, мне воистину жаль отца, — веселился он, — потому что теперь я понял, как он попался. Ты дерзкая маленькая ведьма, моя госпожа Ту. Очень хорошо. Я подумаю над твоим предложением, если ты подумаешь над моей просьбой.

Внезапно ко мне вернулись силы.

— Ты подумаешь?

— Да.

— Благодарю тебя, мой царевич! — Церемонно поклонившись, я направилась к дверям.

— Куда ты? — спросил он. — Я еще не отпустил тебя.

Я остановилась, но не обернулась к нему. Я боялась, что если обернусь, то могу оказаться в его объятиях на его ложе, и тогда все пропало.

— Отпусти меня, царевич, заклинаю тебя, — тихо взмолилась я, — Ради уважения, которое я испытываю к твоему отцу.

Ответом мне было долгое молчание. Подождав немного, я решительно открыла дверь и вышла.

В ту ночь мне снова приснился сон. Я стою на коленях среди пустыни, песок набивается мне в рот и нос, голая спина покрылась волдырями под палящим солнцем. Страх окутывает меня, но на этот раз я слышу голос — шепот, бормотание, быстрые и невнятные слова, если это были слова. Я не могла определить, мужской или женский был голос, он что-то вещал монотонно и страшно, без остановок, то делаясь громче, то затихая, и, охваченная ужасом, я силилась разобрать значение слов, потому что знала: как только уловлю их смысл, смогу освободиться. В смятении я пробудилась, меня сильно тошнило, простыни промокли от пота; судорожно взмахнув руками, я села на постели. В открытую дверь спальни в слабых первых рассветных лучах мне было видно, как Дисенк мирно спит, свернувшись на своей циновке, но моя комната была еще погружена во мрак.

Я старалась не вглядываться в темноту, будто сила, что жестоко гнула и скручивала меня во сне, могла затаиться в тенях, уже безгласная, но все еще исполненная злобы. До этого момента я не хотела вспоминать о своем противостоянии царевичу. Мы с Дисенк очень устали и торопились вернуться в безопасное убежище; лишь только я упала в постель, как сон сморил меня. Но теперь я сидела, безвольно уставившись на едва различимые очертания своих ног под покрывалом, и вспоминала все, что он говорил.

С грустью, которой я никогда не испытывала прежде, я постепенно пришла к мысли, что взлелеянный мной образ прекрасного сына фараона был лишь иллюзией. Его кажущаяся доброта была мнимой, он притворялся добрым ради собственной выгоды. Каждая улыбка, каждый самоотверженный поступок возвышали его в глазах двора, служа усилению его популярности. Я не сомневалась, что его загадочность, слава отшельника, бегущего от суеты и ищущего одиночества, что влекло его в пустыню и к глубинам Нила в ночные часы, была тщательно просчитанной и показной, он просто хотел выделиться из общей массы возможных наследников в сознании тех, кто действовал на арене власти Египта. И более того, он хотел казаться тем, кто может открыть много новых возможностей, хотел казаться настоящим птенцом Гором, воплощением честности и благородной справедливости, и любое сравнение с его никчемными братьями всегда будет только в его пользу.

Но он был столь же честолюбив, столь же корыстен и алчен, как и все остальные. Он жаждал божественности. Он хотел получить святость двойной короны и все регалии, что сопутствовали ей. Он также завидовал своему отцу. Любил ли он царя, было неясно, но он не мог скрыть своего вожделения ко всему, что принадлежало старшему Рамзесу, и даже ко мне. Я не чувствовала себя польщенной, хотя, наверное, должна была.