Поле мечей

ГЛАВА 34

Юлий проснулся задолго до рассвета и лежал, наслаждаясь теплом и нежной близостью возлюбленной. Ночью он покинул ее всего на несколько минут, чтобы попросить Красса позаботиться о теплом ночлеге и сытном питании для всех воинов. После этого Цезарь вернулся в комнату Сервилии, запер дверь и забыл обо всем на свете, предоставив старому сенатору самому разбираться с комнатами, одеялами и прочим.

И вот сейчас, в предрассветной мгле, полководец слышал богатырский храп легионеров, которые заняли каждый свободный угол большого дома. В кухнях, наверное, уже занимались стряпней, и Юлий чувствовал, что ему тоже пора вставать и начинать новый день. И все же теплый мрак обволакивал, и Юлий лениво потянулся, ощутив манящую близость шелковистой кожи Сервилии. Она пошевелилась и пробормотала что-то неразборчивое, и мужчина поднялся, опираясь на локоть, внимательно вглядываясь в дорогие черты.

Некоторые женщины кажутся особенно красивыми в ярком свете солнца, однако Сервилия лучше всего выглядела вечером, в свете луны. В лице ее не было и следа той отчаянной твердости и резкости, с которой полководец имел несчастье столкнуться когда-то. Воспоминание о неприкрытом презрении, которое она проявила по отношению к нему в последнюю встречу, казалось совсем свежим. Оставалось загадкой, как после столь отчаянного приступа ненависти непредсказуемая красавица могла попасть в эту постель, рядом с ним, нежась, словно пушистая сонная кошка. Ночью, после первых страстных объятий, он мог бы уйти, оставить Сервилию, но в глазах ее застыла странная печаль, а Цезарь никогда не мог устоять против слез красивой женщины. Они волновали душу живее, чем самые кокетливые и многозначительные улыбки.

Юлий зевнул, да так сладко, что хрустнула челюсть. Если бы жизнь была такой же простой, как в мечтах! Если бы он мог сейчас одеться и уйти, бросив прощальный взгляд на эту сонную прелесть, то в душе сохранились бы самые лучшие воспоминания о той, которую любил так долго. Причиненная ею боль уже не казалась бы настолько острой. Юлий увидел, как Сервилия улыбнулась во сне, и выражение его лица смягчилось. Он попытался отгадать, что снится возлюбленной, и вспомнил о собственных невероятно эротичных снах, терзавших его в первые месяцы пребывания в Галлии. Склонившись над Сервилией, Юлий несколько раз шепнул собственное имя, словно стараясь навеять нежные сны.

Не просыпаясь, красавица провела рукой вдоль уха. Движение обнажило грудь, и Юлий замер при виде зрелища одновременно нежного и возбуждающего. Конечно, возраст не мог пройти даже мимо такой красавицы, однако сейчас, во мраке раннего утра, она выглядела поистине восхитительно. Бледная грудь сохранила точеную форму, а темный сосок распалял желание, настойчиво требуя прикосновения и ласки.

Цезарь со вздохом откинулся на подушки. Как только Сервилия проснется, жизнь снова предъявит свои права на них обоих. Хотя Красс способен сохранить любой секрет, от Брута не удастся скрыть присутствие здесь, на севере, его собственной матери. Представив, как друг прореагирует на известие о новой близости прежних любовников, Юлий невольно поморщился. Ведь после отмеченного взаимными пощечинами разрыва Брут даже не пытался скрыть облегчения и даже радости. Так что вряд ли стоит ожидать от него сочувствия. Придется принимать реакцию центуриона в том виде, в каком она последует.

О возвращении в Галлию до наступления весны не приходилось и мечтать, это знали все. После того как перевалы занесет снегом и затянет льдом, ничто живое не сможет преодолеть альпийские склоны. Можно было бы отправиться в Рим, но эту идею Цезарь отверг. Вряд ли удастся проделать путь неузнанным, а в ином случае, всего лишь с сотней легионеров, он будет слишком легкой добычей для врагов. А потому Рим был столь же недоступным, как и горные перевалы, и перспектива провести несколько месяцев в Аримине, сравнительно небольшом городке с тесными улочками, выглядела вполне реальной. Одна лишь мысль о подобном времяпрепровождении вызвала у Юлия острый приступ клаустрофобии.

Утешало лишь то, что можно писать письма. Спасением казался и порт, где полным ходом шло строительство кораблей. Однако до внесения полной суммы их все равно не отдадут, и здесь уж не помогут никакие обещания. А из-за этого придется отложить долгожданное морское путешествие к туманным островам — возможно, на целый год.

Цезарь вздохнул. В Галлии он постоянно был занят битвами. Случалось, что какое-нибудь племя два года исправно платило дань, а на третий вдруг отказывалось повиноваться и объявляло войну. Если не проявить достаточной жесткости, восстания не утихнут никогда. Галлы — отчаянный народ.

Стоило полководцу вспомнить о непокорных племенах, как глаза его похолодели. Эти люди совсем не походили на соотечественников, которых он с детства привык видеть в Риме. Несмотря на трудную, короткую жизнь, они любили петь и смеяться. Юлий и сейчас помнил то изумление, с которым он впервые, вместе с Мхорбэйном и его воинами, слушал древние легенды. Конечно, Адан не мог перевести все точно, и какие-то детали неизбежно терялись, однако больше всего поражал искренний интерес испытанных бойцов к преданиям предков, а их откровенные, почти детские слезы трогали и умиляли.

— О чем ты думаешь? Почему у тебя такое жестокое лицо? — неожиданно спросила Сервилия. Она проснулась и давно внимательно наблюдала за возлюбленным.

Юлий взглянул в темные глубокие глаза и грустно улыбнулся.

— О чем думаю? О галлах, об их песнях и легендах.

Красавица надула губки и приподнялась на подушках. Огонь давно погас, и в комнате стало прохладно, так что она поплотнее закуталась в одеяло и теперь выглядывала, словно из кокона.

— Ну вот! Я отважно еду за триста миль, а потом с полным безрассудством посвящаю ночь любовным утехам. И здесь выясняется, что тот, ради которого я все это совершила, думает лишь о грязных и неотесанных дикарях по другую сторону горного хребта!

Цезарь рассмеялся и прижал к груди укутавшуюся в одеяло любовницу.

— Да мне дела нет до того, зачем ты ехала. Просто я счастлив видеть тебя рядом.

Слова возымели действие, и Сервилия подняла голову, подставив губы для поцелуя. Склонившись, Юлий снова ощутил знакомый запах духов, принесший воспоминание о страсти и наслаждении, а с ним и притупившуюся боль.

— Мне тебя очень не хватало. Я тосковал и мечтал о встрече.

Душа Юлия разрывалась от противоречивых чувств. Обида все еще давала себя знать, так что хотелось сердиться и негодовать. Эта женщина принесла ему такую острую боль, что Цезарь почти уверился в мысли, что ненавидит ее. Однако ночью, едва увидев любимую, он вмиг забыл о прошлом и, словно неопытный юноша, целиком отдался необузданной страсти.

— Может быть, сегодняшняя ночь для тебя лишь развлечение? — поинтересовался Юлий. — Когда в Риме я в последний раз покидал твой дом, ты, судя по всему, приняла окончательное решение.

— Сомнения оставались даже тогда. Если бы я тебя тогда не прогнала, тебе давно бы надоело делить ложе со старухой. Не прерывай, Юлий. Если я не выскажусь, то не смогу… — Задумчиво глядя в темное окно, Сервилия помолчала. Потом придвинулась ближе и продолжала: — Ты обязательно захочешь сына, а я уже не смогу тебе его подарить.

Юлий молчал, словно не зная, как ответить на это неожиданное признание.

— А вдруг ты ошибаешься?

Сервилия со вздохом подняла глаза.

— Я уверена, что не ошибаюсь. Уверена. Не сомневалась даже тогда, когда ты уезжал из Рима. Возможно, уже и сейчас ты думаешь о детях, а потому непременно бросишь меня ради какой-нибудь молодой особы с широкими бедрами.

— Но ведь у меня есть дочь, — напомнил Юлий.

— Сын! Тебе необходим сын! Разве ты не мечтаешь, чтобы похожий на тебя мальчик пошел по стопам отца? Как часто ты вспоминаешь собственного отца! Одной лишь дочери окажется недостаточно — ведь она никогда не сможет переступить порог сената и возглавить легионы.