Павел I

— Ну, мы с ним покончили! — показывая руками, сказал Скарятин. Il est achevé!.. — И вся ватага прошла шумно дальше. Услышавшие это известие офицеры молчали, пораженные ужасом.

Вслед за первой бандой в прихожую поспешно вышли генерал Бенигсен, князь Платон Зубов и все остальные.

— Господа офицеры! — громко объявил Бенигсен, — волей Божию император Павел Первый сию минуту скончался от апоплексического удара. Прошу вас поспешить известить о сем генерала графа Палена и генерала Талызина. Должно приставить караул к обеим дверям спальни покойного монарха и немедленно пригласить во дворец для осмотра тела и составления надлежащего акта лейб-медиков баронета Виллие, Греве, Роджерсона и Бека.

Несколько офицеров поспешно кинулись к Палену и Талызину.

Извещенные о совершившемся, Пален и Талызин сошлись с Бенигсеном и Платоном Зубовым посреди одной из парадных комнат императорских апартаментов.

Талызин почти бежал и едва поравнялся с Бенигсеном, вскричал:

— О, гнусное, зверское преступление! Что я скажу Александру! О, что я скажу Александру!

— Генерал! — сказал Бенигсен, — все очевидцы события твердят, что я не принимал участия в печальной кончине государя. Я находился в смежной комнате, и, конечно, я не согласился бы войти и в нее, если бы знал, чем кончится наша попытка мирно отстранить от власти несчастного, безумие которого уже стало кровожадным. Мне нечего краснеть за то участие, которое я принимал в сей революции. Не я составлял план ее. Я даже не принадлежал к числу тех, кто хранил эту тайну. Это вам, генерал, очень хорошо известно, потому что вы присутствовали при том, как князь Платон Александрович сегодня за три часа всего до события посвятил меня в тайну. Итак, я не был извещен о революции до самого момента осуществления переворота, когда все уже было условлено и решено. И я даже спрашивал, прилично ли мне, иностранцу и ганноверцу, в рассуждении того, что на троне Англии король из ганноверского дома, вступать в сие патриотическое русское предприятие, дабы не подать повода к нареканиям.

— Я не обвиняю лично вас, Бенигсен, — отвечал Талызин, молча слушавший эту речь, с выражением глубочайшего отчаяния и подавленности. — Но вся душа моя возмущается против зверской расправы с несчастным больным! Клянусь, никогда бы не принял я участия в этом заговоре, если бы ожидал такой кровавой развязки! Решено было только арестовать императора, перевезти в крепость, где и потребовать подписания отречения от престола. А что же сделали! Несчастный великий князь! Что мы скажем ему? С какими лицами к нему явимся? Мы обагрили ступени трона кровью родного отца его, и он должен перешагнуть через эту кровь! Мы — цареубийцы. И мы сделали несчастного неопытного юношу, доверившегося нам, отцеубийцей!

— Ужасно! О, ужасно! — повторил Талызин, закрывая лицо руками.

— Великий князь никоим образом не причастен к сей прискорбной случайности, — сказал князь Платон Зубов. — И мы можем свидетельствовать пред ним, что несчастный родитель его был лишен жизни непредвиденным образом и, несомненно, вопреки намерениям тех, кто составлял план этой революции, которая являлась необходимой.

— Идя на такое дело, надо было ожидать всего, — сказал Пален. — Революции совершаются не так, как заря, с церемонией или вахтпарад в экзерциргаузе. Что произошло, то произошло. «И сами боги не могут совершившееся сделать несовершившимся», — говорили древние. Мы избавились от тирана и безумца. Мы явились освободителями отечества от самовластия кровожадного помешанного. Этим все сказано. Будем ли мы охать и ахать над трупом того, кто безжалостно истязал нас и всю Россию четыре года?

— Голос крови несчастного вопиет к небу! — вскричал Талызин. — Совесть потрясается и возмущается чудовищностью совершенного злодеяния!..

— Что же, вы хотели бы вернуться к прежнему царствованию? Ну, и дождались бы того, что вся императорская фамилия была бы ввержена в крепость, а сами бы вы отправились в ссылку, в Сибирь!

— Но Александр! Что мы скажем Александру? — в отчаянии повторял Талызин.

— Александр поплачет и утешится, — сказал Пален с цинической усмешкой. Pour manger une omelette il faut commencer par casser les oeufs! А когда эта «omelette» — власть над многомиллионной величайшей империей, то грусть по родителю скоро уляжется!

— Вы по себе судите о всех, — с отвращением сказал Талызин, — не все способны на подлость. Я знаю чистое, великодушное сердце юного Александра! Он не перенесет этого удара!

— Я не белоручка, правда, — сказал Пален. — К тому же государственная необходимость часто требует сильных средств. Что же касается подлостей, то я не знаю, кто на что способен, а только мы вместе с вами, генерал, охраняли дворец, когда князь Платон Александрович беседовал с покойным властителем.

— Покойный! Ух, гора с плеч! — громко и радостно сказал один из офицеров, не бывший в кабинете. — Только вслушайтесь в это слово — «покойный»! Даже все как-то не верится! Все жду, что вот он войдет и раздастся его сиповатый голос! Нет, царство небесное императору Павлу Первому, — перекрестившись, заключил офицер, — но да будет же он и последний, и да избавит нас Бог от второго такого.

— Amen! — сказал Пален. — Но долго ли мы будем тратить драгоценное время на пустые разглагольствования? Надо обсудить, как нам теперь быть. Я полагаю, что без обуздания самовластия какою-либо конституцией невозможно обойтись. Не взяв записи с Александра, мы сделаем только половину дела.

— Конституция! Конституция! — закричали офицеры.

— Набросок сенатора Трощинского, — сказал князь Платон Зубов, — в коем он излагает план аристократических институций и политических вольностей благородного дворянства, имеется при мне.

— Да почему Александр нами должен править? И почему вообще такое предпочтение одному семейству этих немцев? — крикнул полковник Бибиков Измайловского полка, пользовавшийся репутацией превосходного офицера и хорошо принятый в самых знатных семьях столицы. — Восстановим древнее народоправие!

— Нет, конституцию! Конституцию! — закричали другие.

— Этого я не допущу! — вдруг решительно сказал Талызин. Пользуясь юностью и неопытностью монарха, пред глазами которого поставили ужас кровавой расправы с его отцом, которого запятнали мнимым соучастием в сем злодеянии, вы хотите связать его волю и править Россией, как вам заблагорассудится! Нет, этого не будет! Я сейчас иду к Александру, уведомлю его обо всем происшедшем и употреблю все мое влияние, чтобы он не связывал себя никакими обязательствами и оставался самодержцем, доколе не уничтожит в России рабство, не освободит миллионы крестьян от крепостной зависимости и тогда свободному народу, по сердцу бабки своей, даст свободные, истинно народные учреждения.

И Талызин поспешно пошел к великому князю.

Все промолчали.

— Надо идти вслед за ним и предупредить! — сказал наконец Зубов.

— Оставьте его, — возразил Пален. — Являться первым с таким известием не особенно благодарная роль. Пусть этот осел подготовит Александра. А самодержцем он никогда не будет. Я держу его в руках. Я могу возвести на престол и низвести кого мне угодно. Но мне надоел этот дурак Талызин. Не мешало бы его убрать.

— Да, но как это сделать? — задумчиво сказал князь Платон Зубов.

— Я его знаю и сумею забрать в замшевые руки, — отвечал Пален. — На днях я устрою обед для совещания и объединения всех нас, освободителей России. Я устрою так, что он не откажется, приедет. А тогда, — с ужасающей гримасой заключил Пален, — мы угостим его винцом, от которого у него кишки выйдут через горло. Но это, конечно, между нами, господа?

— Я решительно протестую против этого нового преступления, — возмутился полковник Бибиков.

— О, я пошутил, полковник! Я только пошутил! — сказал граф Пален. — Неужели вы считаете меня способным на такие дела?!..

XIX. Междуцарствие

Пален и Бенигсен медленно и торжественно направились в апартаменты великого князя Александра Павловича.