Последние хозяева кремля. «За кремлевскими кулисами»

И словно подтверждая это, а заодно и то, что идет борьба за власть,

12 марта та же „Правда” помещает рассказ о некоем Клавдии Свечнико-ве, партийная карьера которого очень напоминает брежневскую. Свеч-никова, который был снят со своего партийного поста, восстанавливает партком, и, газета подчеркивает, что поскольку он был избран партийным комитетом, только он имеет право сместить его. Из чего опять же читателю предлагалось сделать вывод, что хоть и ходят слухи о болезни Брежнева, сместить его имеет право только ЦК.

Андропов смелеет. Он играет со своей жертвой, как кот с мышью. Он не убирает Брежнева. Ему выгоднее, чтобы Брежнев сам убрал себя.

Обычно испытывавшие трудности в добывании сведений обо всем, что касается семьи Брежнева иностранные журналисты на сей раз таких трудностей не испытывают. Более того, включив свои приемники, советские граждане с удивлением замечали, как мгновенно, словно по команде, прекращалось глушение, когда из-за океана начиналась передача о скандале, в котором замешана семья генсека.

Из рассказов одного из моих московских знакомых, работавшего в учреждении, занимавшемся глушением и расположенном на Котельнической набережной, мне уже давно было известно, что глушение входит в сферу деятельности КГБ.

В конце февраля генсека поражает сердечный приступ. Но, едва оправившись, вместо того, чтобы, как всегда в марте уехать на отдых в Крым, он вылетает в Ташкент.

Черненко необходимо, чтобы он был на людях. Ему нужен Брежнев, какой угодно, но лишь бы двигался. Ведь только показывая генсека, можно убедить всех, что он еще держит власть, а, следовательно, и обладает силой передать эту власть тому, кого сам предназначит себе в наследники. Он убеждает Брежнева в том, что только так он способен спасти себя и свою семью.

Четыре дня в Ташкенте оказались тяжелой нагрузкой для Брежнева. В Москве его выносят из самолета на носилках. Генсек исчезает из виду. Это как раз то, что нужно Андропову. Ирония заключается в том, что пройдет ровно год и он точно так же внезапно исчезнет.

Теперь ранней весной 1982 года он стремится подогнать события. Ему надоело ждать. У него нет времени, хотя об этом, кроме него и его врачей еще никто не знает.

По Москве опять начинает ползти молва: ’’Слышали, Брежнев умер”, ’’Говорят, что в Ташкенте на него было совершено покушение”, ’’Специально подстроили так, что обвалилось перекрытие...”. Хорошо информированные источники подтверждают это западным дипломатам.

В Нью-Йорке ’’Ньюсуик” помещает на обложке расколотый бюст Брежнева. Все материалы номера говорят о конце брежневской эры.

Но она еще не кончена. Черненко совершает невозможное. Всеми похороненный Брежнев появляется на спектакле во МХАТе.

Пьеса, которую пришли посмотреть, принадлежала перу Михаила Шатрова и называлась ’’Так — победим”. Главный режиссер театра О. Ефремов уже в течение долгого времени добивался разрешения на выпуск спектакля, подготовленного еще к 26-му партийному съезду. Все, казалось бы, было решено. Спектакль, который еще никто не видел, даже выдвинули на Ленинскую премию. И вдруг — запрет.

* Переждав какое-то время, Ефремов добился приема у Черненко.

— Не могу идти против отдела пропаганды... Это их сфера, — глядя куда-то в сторону, отрывисто выталкивал слова Черненко.

Ефремов, которому много раз приходилось играть роли простоватых, неудачливых парней, и на сей раз избрал этот образ. Сменив тон, он, как бы махнув на все рукой, произнес:

— Стало быть, не судьба... А пьеса хорошая... Отличная пьеса. Мы бы вам ее одному показали. А что, Константин Устинович, приходите, для Вас и сыграем, а...?

Внимательным взором Ефремов уловил, как что-то на мгновение изменилось в казалось бы бывшем до того бесстрастном выражении лица Кучера.

Не услышав возражений, Ефремов понял, что его молчаливо поощряют проявить настойчивость. Ему неизвестно, что и пьесе Шатрова отведена своя роль в другом, большом Кремлевском спектакле.

— Так когда разрешите, Константин Устинович? — спросил Ефремов.

— А что? Ведь и вправду надо посмотреть. А то вот решаем не глядя.. Не по-ленински это... Не по-ленински.

Вскоре Черненко появился в ложе МХАТа.

Спектакль он одобрил и разрешил выпустить.

— Из слов Ильича, — он подчеркнул имя вождя, но непонятно было о каком Ильиче идет речь, — из слов Ильича, — повторил он, — секрета делать нельзя.

Театр праздновал победу. Но на следующее утро раздался звонок.

— Нет, — сказал помощник Суслова, — Михаил Андреевич не разрешает показ пьесы Шатрова.*

’’Нет” Суслова касалось не столько пьесы, сколько тех выводов, к которым зритель мог придти после ее просмотра.

Уж очень несвоевременным считал кто-то в Москве появление такого спектакля, переносившего в двадцатые годы, когда больной Ленин раздумывал над своим политическим завещанием. Намек на современность был довольно прозрачным. Ильич диктовал свою волю. Сталин завещание скрыл. К чему это привело — известно, потому не следует повторять ошибок прошлого и надо выполнить политическое завещание Ильича II, прочащего себе в наследники Черненко. Намек на то, что новый Сталин грядет с Лубянки, тоже ни от кого не укрылся.

Ефремову стало ясно, что пьесу Шатрова со сцены его театра вытеснила политическая драма, главные действующие лица которой находятся в Кремле. Первый и второй акты этой драмы оставляли в неведении о том, какой будет развязка. Предстоял третий акт, перед которым возникает длительный антракт. И тут опять вспыхивает закулисная борьба. Кремлевские старцы, как старые актеры провинциальных театров, подсиживают друг друга, ревниво следя за тем, кто какую получит роль.

Роль, которая достается Черненко, многим кажется главной. Ведь уже с начала февраля по всем идеологическим вопросам дано указание обращаться к нему. Да и на официальных приемах Черненко занимает место Суслова — между Брежневым и Тихоновым. Из этого следует, что Черненко уже обеспечил себе второе место в партии, а с ним и престолонаследие.

* Ефремов вновь добивается приема у него.

— Я хотел бы узнать, Константин Устинович, — спросил Ефремов, — не изменили ли вы своего решения?

— Я своих решений не меняю, — коротко отвечает Черненко.

Для него это очередная возможность произвести выстрел по противнику в той дуэли, которая идет между ним и Андроповым.

Итак, 3 марта 1982 года на сцене МХАТа начался третий финальный акт политической драмы.

На сцене, где мечтала Нина Заречная, где грустил дядя Ваня, где видели ’’небо в алмазах” рвущиеся в Москву три сестры, где с последним стоном падал вишневый сад и где дно жизни обнажали герои Горького, разыгрывался спектакль, выходивший далеко за пределы театрального зала и вмещавший в себя совсем иные страсти, главная из которых — жажда власти. Ради нее с чисто старомосковской, а то и татарской жестокостью плетутся интриги, о которых зрители МХАТа могли бы получить отдаленное представление, просмотрев „Бориса Годунова” или „Царя Федора”.

Только что оправившегося от очередного удара генсека доставляют в театр.

Когда раздвинулся занавес со знаменитой ’’Чайкой” Брежнев поначалу не разобрал, что происходит.

В тишине громко прозвучал его вопрос:

— Кто это?.

Потом, обрадовавшись, как ребенок, он закричал:

— Узнал! Это Ленин, а это — Сталин.

Рассуждения Ленина, якобы обеспокоенного тем, что после него в стране возникнет не ’’настоящий” социализм, а казарменный — прошли мимо внимания генсека. Зато увидев больного Ленина, он вытащил платок, стал громко сморкаться и заплакал.

— Ильич плачет, — передавали за кулисами артисты.

— Какой?

— Тот, что в ложе.

В конце Брежнев и члены Политбюро, встав, аплодировали артистам. Яростно отбивал ладони Черненко. Улыбаясь, снисходительно хлопал

Андропов. Эти аплодисменты должны были, как подпись под завещанием одобрить волю генсека: ’’Вот так мы победим”, — отдавалось в мозгу Черненко.’Так — победим” — неплохое название, — думал Андропов. Черненко мог аплодировать сколько угодно, но он не замечал того, что видел шеф КГБ. *