В дни Каракаллы

Воспользовавшись неожиданно представившимся поводом, легионы взбунтовались. Этого следовало ожидать. Как обычно бывает в подобных случаях, воины расправились с ненавистными центурионами, разгромили склады и упились вином. Но и все народы вздохнули свободно в надежде на лучшие времена. Слишком был невыносим гнет этого человека, безумца и хитреца, соединившего в своем характере ничем не сдерживаемую жестокость, унаследованную от отца, и склонность к интригам, полученную от матери.

Разумные и порой отмеченные гениальностью планы мешались в голове августа с бредовыми мечтами, а минутные капризы сулили смерть тысячам людей. Горе было вознице, если его победе слишком бурно рукоплескала толпа во время ристаний, и мог считать себя обреченным легат легиона, если ему по-товарищески улыбались воины. А иногда человек погибал потому, что императору вдруг потребовалось состояние неудачника, приглянулась его красивая жена или вдруг в мозгу у августа возникло опасение, что этот римлянин может ему быть опасен в будущем, хотя тот ни в чем не проявлял честолюбия. Сколько раз в цирке, когда побеждала квадрига зеленых, его противников, август вызывал смятение, избивая ненавистных крикунов как государственных преступников! Сколько голов упало под мечом палача только потому, что императору нужны были деньги для подачек воинам парфянских легионов! Система соглядатайства опутала республику, как паутина. Уже люди задыхались, и весь мир шумно возликовал, когда из города в город, из селения в селение, до самых отдаленных африканских оазисов и медвежьих углов Германии, стала распространяться и передаваться из уст в уста весть о жалкой гибели Каракаллы. Однако для людей, которые правили Римом, обогащались и не отказывались ни от каких наслаждений, нужно было, чтобы кто-то взвалил на свои плечи тяготы власти и помог держать в повиновении чернь и рабов. Эту тяжесть семь лет нес Антонин и, как наемный актер, не очень удачно сыграл краткую роль в императорском пурпуре.

Многие сенаторы были на Востоке. Каракалла всюду возил самых влиятельных из них за собою, не решаясь оставить в Риме во время своего отсутствия в полном составе коллегию, еще сохранившую в римском народе тень влияния. Вечером того дня, когда произошло убийство императора, сенаторы, оказавшиеся в Эдессе, собрались в одной из городских базилик, чтобы обсудить положение вещей и решить вопрос о заместителе Антонина. По распоряжению Макрина, помещение оцепили воины II Парфянского легиона, на префекта которого, предавшего своего господина, так рассчитывал убитый император. Воинов щедро одарили и беспрестанно угощали вином, которое приносили в амфорах рабы префекта претория. Солдаты громкими голосами требовали для него пурпур, надеясь на новые милости, и сенаторы со страхом смотрели друг на друга, чувствуя себя в базилике как в мышеловке.

Единственным соперником для Макрина был старый Адвент, прославленный победами над варварами и любимый в легионных лагерях за свое простое, солдатское происхождение. Он некогда служил в рядах. Но старый воин ничего не предпринимал, чтобы захватить власть, и даже решительно отказывался от нее, когда его друзья и некоторые сенаторы тайно понуждали его к этому. Военачальник ссылался на свои преклонные годы, хотя главным образом его скромность объяснялась тем, что старик не обладал в достаточной степени воображением, чтобы представить себя во главе государства, полубогом, преемником столь славных мужей, как Траян или Марк Аврелий. Чтобы выяснить положение, сенату удалось отложить выборы на несколько дней. Впрочем, сам Макрин колебался до последней минуты, принять ли высшую власть, вспоминая об участи Каракаллы и ясно представляя себе все трудности управления. Он отлично знал о скудости денежных средств в государственной сокровищнице и предвидел впереди тяжелую войну с парфянами.

Случайно я еще раз оказался очевидцем больших событий, видел все, что произошло по дороге в Карры, и даже пошел посмотреть на труп Марциала, брошенный в песках на добычу шакалам. Я смотрел на бесчувственное нагое тело, потому что с Марциала уже успели снять тунику с узкой красной полосой и воинскую обувь с медными украшениями, и думал, что благодаря случаю этот безвестный центурион, такой же как и тысячи других, вошел в историю и, пожалуй, обессмертит свое имя в будущей книге Вергилиана, вместо того чтобы закончить дни в полном благополучии, оставив после себя многочисленное потомство и приличную его званию эпитафию на гробнице.

Мы пустились в обратный путь со скифами, несшими на плечах тело императора, прикрытое трагическим палудаментом.

Позади, уже не осмеливаясь сесть на коней и мулов, брели участники паломничества в Карры. Только скифы мрачно ехали на конях и переговаривались на своем странном языке, возбужденные происшедшим. Каждую минуту можно было ожидать от них каких-нибудь безумных поступков. Опасаясь худшего, некоторые из сопровождавших императора в его благочестивом путешествии исчезли как дым: среди них были евнух Ганнис и, как это ни странно, Филемон Самосатский. Зато Гельвий Пертинакс, зоил и насмешник, не щадивший даже богов, следовал за носилками и шептал Вергилиану:

– Погиб второй Геракл! Но, увы, не в огне, не на поле брани и не в борьбе с Немейским львом, а в отхожем месте!

– Еще не известно, чем все это кончится, – тихо сказал Дион Кассий, поглядывая исподлобья на скифов.

Пертинакс оглянулся по сторонам.

– Кончится это тем, что выберут нового августа. Такого, знаете, полубога, вроде не очень твердого в орфографии Адвента, или хитрую лису Макрина, и все пойдет своим чередом. Кому субсидию, кому право трех детей, кому теплое местечко в официи продовольствия, где всегда можно погреть руки. И все будут довольны. Много ли нужно смертному?

– Дело не в теплых местечках, а в судьбах республики, – мрачно заметил услышавший последние слова Корнелин, которого всегда раздражали хорошо подвешенные языки.

Пертинакс многозначительно рассекал перстом воздух.

– Если выражаться высоким слогом. А в сущности, все сводится к тому, чтобы урвать жирный кусок мяса на этом пиру богов, который называется римским владычеством над миром. От Эфиопии до Скифии.

– Это, пожалуй, тоже из области высокого стиля, – сказал Вергилиан.

– Почему? – удивился Пертинакс.

– Потому, что ни для кого не тайна, что эфиопы и скифы уже не опасаются Рима и считаются с римской властью постольку, поскольку это им выгодно. Скоро никаких легионов не хватит для их укрощения.

– Так в этом же и есть назначение Рима, – вмешался врач Александр, которого только теперь заметил Вергилиан, хотя именно он удостоверил смерть императора, приложив ухо к его переставшему биться сердцу.

Пертинакс обнял Александра с хитрой улыбкой.

– В чем назначение Рима?

– Рим должен править миром для общего блага. Без Рима все придет в замешательство, пшеницу заглушат на полях плевелы, дороги сделаются непроходимыми от разбойников, варвары разрушат акведуки и академии.

– Может быть, это и так, – поморщился Пертинакс, довольный, что теперь возможно стало, не опасаясь преследований, высказывать самые сокровенные мысли, – но это значит, что варварам и всем, кто будет разрушать подобные сооружения, не нужны ни акведуки, ни дороги. По крайней мере в настоящее время.

– Да, кажется, они живут счастливее нас и без акведуков, – поддержал Пертинакса Вергилиан и получил в ответ сочувственную улыбку.

Корнелин был другого мнения:

– Люди – как дети. Ими нужно руководить, иначе они разрушат самый дом, в котором живут.

– Ты рассуждаешь правильно, префект, – заметил, все так же тонко улыбаясь, Пертинакс, – но, вероятно, существуют же какие-то законы, которые управляют не только поступками людей, но и судьбой народов?

Корнелин, которому были не по вкусу эти философские рассуждения, тем не менее не желал расставаться со своей излюбленной темой:

– И все-таки Рим вечно должен существовать на благо человечества.

– Не надо думать только, что Рим – это Рим на Тибре. Он – не географическое понятие, а некая идея порядка, организация хаоса. С такой поправкой я принимаю твои слова.