Когда уходит земной полубог

Князь Михайло улыбнулся, заметив средь штабных драгунского полковника Корнева, и решил твёрдо: вот мы и покажем царю-батюшке, что труса не празднуем. И приказал коротко: — Вперёд, к Ламеланду!

Царское письмо, которое Роман доставил ещё в Або Голицыну, было самое грозное. Царь гневался, что галерная флотилия медлит и не идёт на Аланды. На словах повелел передать Голицыну, что зело удивлён его Неспешностью.

   — Июль на дворе, а они все такелаж проверяют. Боюсь, не труса ли они празднуют перед сэром Норрисом? — Пётр был сердит и напутствовал своего посланца: — Подложи-ка ты князю Михайле горячих угольков под зад!

Но в Або Роман на месте убедился, что Михайло Голицын уже готов выйти в море.

Письмо царя командующий прочёл вслух при Романе, и, похоже, оно его задело, особливо царский укор по поводу потери дозорного шлюпа у Аланд, захваченного недавно шведскими галерами.

«Зело удивительно, — писал Пётр, — в отдалении галерного флота такой азартный разъезд иметь!»

   — А что тут удивляться! — открыто вознегодовал Голицын на царские упрёки, не опасаясь даже посланца. Впрочем, в армии всем было ведомо, что Михайло Голицын один из немногих генералов, которые позволяли себе оспаривать царское мнение. — Я без дальних разъездов и караулов на море, яко слепец без поводыря! Так и передай государю! Держал и держать буду сторожевую брандвахту у Аландских островов! — В возбуждении Голицын, прихрамывая, мерил взад и вперёд тесную каюту.

«Откуда хромота-то? — подумал Роман и вспомнил, что Голицын ещё под первым Азовом был ранен татарской стрелой в пятку. — Яко Ахиллес!»

Роман не развалился перед командующим в креслах, что позволяли себе иные царские посланцы, а стоял перед ним по уставу, навытяжку. К Голицыну он относился с любовью и уважением, как и большая часть русских офицеров. Ведь по боевым делам сего генерала можно было вести отсчёт всем главным викториям петровской армии: Азов, Нотебург, Доброе, Лесное, Полтава! А что касается Финляндии, то здесь Роман и сам под началом князя Михайлы служил, знал его в деле. Помнил, как после его блистательных викторий под Пелкиной и Лапполой удалось отбоярить шведов из этой полуночной страны. Да и к солдатам князь Михайло относился по-отечески. В армии всем было ведомо, что свою денежную награду за Лапполу Голицын отдал на покупку новой обуви для солдат своего регимента. С таким генералом в бой идти почётно и славно! И Роман, хотя и мог теперь ехать в Петербург на заслуженную побывку, сам напросился, чтобы Голицын взял его с собою в поход. Оказалось, что и князь Михайло помнил отважного драгуна ещё по битве при Лапполе, и посему просьба полковника Корнева была уважена — в морской поход на Аланды кавалериста взяли.

К шведской эскадре вице-адмирала Шёблада подошли 26 июля, у острова Фриксберг.

   — У Шёблада по-прежнему пятнадцать вымпелов, — хмуро доложил не забывший вчерашней стычки Джемисон.

   — Вижу! — весело отозвался Голицын, разглядывая Р подзорную трубу боевой строй шведской эскадры.

   — Заметьте, князь, среди них — линейный флагман и четыре фрегата. Причём два фрегата двухпалубные и могут потому почитаться за линейные корабли. Кроме того, на взморье маячат три галеры, шнява, тяжёлый галиот, две бригантины и три шхербота! — настойчиво бубнил Джемисон. — Заметьте, на всех больших судах у шведов стоят противоабордажные сетки! А вот далее, ига плёсе у Лемланда, красуется вторая эскадра шведов! У Вахмейстера три линейных корабля и двенадцать фрегатов, не считая мелочи! А на горизонте, видите в подзорную трубу, маячит целый лес мачт. Это уже непобедимый британский флот сэра Джона Норриса!

«Кому же ты сам-то служишь?» — удивился на эти восторги Джемисона князь Михайло и, останавливая его красноречие, распорядился:

   — Дать на сегодня гребцам роздых. Завтра, ежели ветер стихнет, непременно атакуем шведа!

На другой день, хотя ветер и переменился на вест, но сила его не убавилась. На собранной в адмиральской каюте военной консилии князь Михайло решил отвести низкобортные галеры, которые захлёстывала высокая волна, в глубину архипелага, к острову Гренгам, где «было место для наших галер способное».

   — Чаю, господа капитаны, ветер там стихнет и мы обретём гангутский штиль. Тогда сразу атакуем шведа! — заключил Голицын военный совет. И улыбнулся Джемисону: — Что ж, командуйте, капитан, «поворот все вдруг»!

Галеры дружно повернули и стали отходить к острову Гренгаму, через узкий пролив.

   — Русские уходят! — доложил вице-адмиралу Шёбладу капитан флагмана.

   — Вижу! — На смуглом лице Шёблада появился румянец, словно при виде бегущего оленя на удачной охоте.

   — Да они не уходят; сэр1 Они драпают! — радостно воскликнул экспансивный сухонький старичок в огромном парике до пупа, стоящий рядом с Шёбладом на капитанском мостике. Это был маркиз Сент-Илер, служивший попеременно на французском, голландском и некоторое время на русском флоте. С русского флота он был изгнан по именному распоряжению самого Петра, который по поводу фантастических прожектов маркиза наложил суровую резолюцию: «Посему мочно знать, что у оного советника не много ума, понеже всех глупее себя ставит».

Уйдя с русской службы, Сент-Илер поступил наконец на службу британскую, где рассчитывал найти большие возможности насолить царю. Британское адмиралтейство учло это горячее желание барона и определило его в советники к адмиралу Джону Норрису.

Однако беспокойный француз так надоел адмиралу-молчуну своей болтовнёй, что тот с удовольствием откомандировал его «для связи» на эскадру Шёблада.

И вот теперь беспечный маркиз давал советы на капитанском мостике шведского флагмана.

   — Не упустите русских, сэр! Поверьте, я знаю этих петровских сухопутных адмиралов. Сейчас этот князёк Голицын будет бежать от Гренгама прямо к финскому берегу под защиту батарей Або. Смотрите, сэр, как бы эта дичь не ускользнула от вас! Мой вам совет: вцепитесь им в хвост и щёлкайте русские галеры как орехи, одну за другой, из ваших тяжёлых морских пушек!

И Шёблад, то ли по молодости (после Гангута был изменен весь старший состав шведского королевского флота), то ли по охотничьей горячности, внял совету француза. Поставив все паруса, сначала фрегаты, а за ними и шведский флагман погнались вслед за русской эскадрой.

   — Шведы вошли в шхеры, господин генерал! — доложил капитан голицынской галеры.

   — Что ж, добрый почин! — Голицын весело рассмеялся, показывая под чёрными усиками удивительно ровные, прямо сахарные зубы.

Ему вдруг вспомнилась та атака под Добрым в 1708 году, когда он разгромил оторвавшуюся от королевской армии колонну генерала Рооса, То был добрый знак под Добрым! И недаром у его флагманской галеры имя «Доброе начинание», а Шёблад, как и Роос, оторвался от своих главных сил. Вот тот миг, который нельзя упустить! И Голицын второй раз за этот день приказал галерам «повернуть всем вдруг» и атаковать шведа в узком проливе.

Когда Шёблад увидел внезапный манёвр русских, он решил ответить контрманёвром и приказал своим судам развернуться бортом, дабы встретить атаку жестоким огнём морских орудий.

   — Я разнесу их вдребезги, маркиз! — высокомерно бросил он французу.

   — Конечно! Я же всегда говорил, что русский медведь не способен плавать! — Маркиз заложил белыми ручками свои розовые ушки, дабы не оглохнуть от рёва тяжёлых шведских пушек. Шведский флагман дал ещё залп, и было видно, как рухнули мачты на передних русских скампавеях.

   — Бей, бей! — триумфовал Шёблад.

Шведы отбили первую атаку. Мимо «Доброго начинания» проносились разбитые скампавеи передового отряда с полуразрушенными бортами, со сбитыми мачтами. Некоторые из них горели. Но по сигналу Голицына на фарватер выходили из шхер главные силы русских.

   — Сколько же их! — вырвалось у Шёблада.

И в эту минуту капитан флагмана испуганно доложил своему горячему адмиралу:

   — Ваше превосходительство! Там, справа, «Венкерн» и «Шторфеникс» сели, кажется, на мель!