Держава (том третий)

«Если до леса доберёмся без приключений — зыряне не станут петь на верховом остяцком наречии, а олени им подпевать, то всё сложится удачно», — загадал Северьянов.

Доехали в тишине…

«Ну и Новогодье! Надолго его запомню», — подумал он.

— Николай, чего затих? — нарушил девственную тишину раскинувшейся за лесом равнины, обернувшись на скользящие следом по гладкому смёрзшемуся снегу нарты.

Но ответа не услышал. Лишь олени трясли, словно дразнясь, языками, а мимо проносились заснеженные берёзки, кустарники и горбились по обочинам тракта бугры засыпанных снегом пней.

Нарты летели по открытому месту между берёзовой рощей и замёрзшей речушкой.

«Спит должно быть, — подумал о товарище Северьянов, — вместо того, чтоб любоваться проезжаемой местностью», — хохотнул он.

— Привала, однако, — остановил оленей проводник. — Олешкам мням–мням надо…

— А тебе — буль–буль, — закончил за него Василий.

Тот, не поняв тонкого большевистского юмора — дитя тундры, что с него взять, согласно покивал головой, и зачем–то привязав на шею оленям по полену, отпустил их на свободу.

Северьянов с удивлением глядел, как, учуяв под снегом мох, они копытом раскапывали верхний слой и чуть не с головой ныряли в глубь, дотягиваясь до корма.

Спросить — зачем нужно полено, он не успел, увидев, что черпнув чайником снега и поставив его на костерок, зырянин, запрокинув голову, забулькал из бутылки. Другой жадно глотал слюну, глядя на столь приятное действо.

«Явно не оленье молоко пьют». — Эй–эй, мужики, вам самим по полену на шею надо повесить, — поднялся с нарт Северьянов. — А ежели отрубитесь?!

— Моя норму знает, однако, — успокоил его наслаждающийся пока только зрелищем пира зырянин.

— Да разя столько выпьешь?! — сделал пролетарское умозаключение подошедший к костерку Николай. — Где мы? — вопросил он, глядя на торчащие из снега оленьи задницы.

Но те проигнорировали его вопрос.

— Сам что ли не видишь, — отчего–то развеселился Василий. — Девяносто шесть градусов северной широты и сорок — западной долготы.

— Чаво, однако? — очумел Николай. — Какой ещё широты? — оторвал взгляд от оленьих седалищ, устремив его в бездонность неба.

— Завтра к вечеру остяцкое кочевье будет, — отдышавшись, стал вещать первый зырянин, блаженно икая, поглаживая живот и любуясь зрелищем пьющего товарища, которому на душе тоже скоро захорошеет. — Олешков сменим. Сейчас они только «разошлись».

И правда, неутомимые животные, подкрепившись, чем бог послал, и передохнув, целеустремлённо и ровно побежали по узкой тропе казавшегося заколдованным леса.

«Вёрст с десяток в час пробегают, — прикинул Василий. — И отдыхают редко».

Как и говорил зырянин, к вечеру следующего дня наткнулись на кочевье, где до рассвета всё стойбище булькало спирт, угощая русских жареной олениной.

Утром пятеро остяков с помощью лассо пленили нужное количество животных из стада, и небольшой караван вновь тронулся в путь.

Перед дорогой Николай пожаловался Северьянову:

— Не те остяки стали. Работник дядьки Прокопа рассказывал, что гостю следует на ночь дочь прядложить для сугрева али жану…

— А тебе даже оленя не предложили, — хмыкнул Василий. — До Петербурга терпи. Там жандармы опять камеру предложат. В ней и согреешься.

Через десяток дней стали попадаться обозы, и путешественники вскоре добрались до небольшого горного предприятия.

Распростившись с проводниками и подарив им меховую одежду, уже в цивильной добрались до Богословского завода, где проходила узкоколейка.

— Жандарм, дядь Вась, жандарм, — побледнел от страха Николай.

Но страж порядка даже не глянул в их сторону.

Через день в пассажирском вагоне пермской железной дороги отправились в Петербург.

* * *

В начале января полковник Герасимов был приглашён на доклад к председателю Совета министров Столыпину, сохранившему должность министра внутренних дел.

Прибыв загодя, жандармский полковник поразился, столкнувшись в вестибюле с Петром Аркадьевичем, в низко нахлобученной шапке и штатской шинели с бобровым воротником и меховыми лацканами.

Едва поклонившись жандармскому полковнику в знак приветствия, с трудом скинул шинель на руки швейцару и, сняв шапку, резко махнул ею, стряхивая налипший снег.

«Пешком, видимо, прогулялся, — по привычке наблюдать и анализировать, отметил полковник, бросив взгляд на породистое бледное лицо, на котором даже мороз не сумел вызвать румянец. — Живёт на нерве. То покушение в особняке на Аптекарском острове, то, в прошлом месяце, созданная неким Добржинским боевая дружина намеревалась провести «экс», дабы ликвидировать премьера. Слава Богу, группа боевиков была мною выявлена и нейтрализована, — перевёл взгляд на плохо действующую правую руку министра. — А это сам виноват. В дни юности на дуэли с князем Шаховским погиб старший брат Михаил. Существует семейное предание, что впоследствии Пётр Аркадьевич стрелялся с убийцей брата и получил ранение в правую руку. Старший брат был помолвлен с фрейлиной императрицы Марии Фёдоровны, Ольгой Борисовной Нейдгард, являвшейся праправнучкой генералиссимуса Суворова. Говорят, на смертном одре Михаил соединил руки брата и невесты. Брак оказался весьма счастливым», — отвлёкся от мыслей, направившись в приёмную.

Через несколько минут секретарь пригласил начальника Петербургского охранного отделения в кабинет.

Войдя, жандармский полковник щёлкнул каблуками и по–военному коротко кивнул головой.

Надменное лицо Столыпина ещё секунду сохраняло каменную неподвижность, потом он улыбнулся и указал на стул рядом со своим столом.

— Не утратили ещё выправку армейского поручика, — доброжелательно произнёс председатель Совета министров, подумав: «Не дворянин, из простых казаков. Когда учился в реальном училище, посещал революционные кружки. Потом взялся за ум. Всё как у Зубатова, которого, как мне доложил Рачковский, он терпеть не может. Мечтал стать инженером. Но судьба, как и положено, направила казака на военную стезю». — Сейчас бы уж капитаном были в резервном пехотном батальоне, — изволил пошутить премьер. — Полагаю, в данное время находитесь именно на своём месте. Времена наступили зыбкие, лукавые и для русского патриота — постыдные. Отвергая русскую культуру, мораль и старинные понятия служения отчизне, куда входят: самопожертвование, бескорыстие и подвижничество на благо родины, интеллигенция наша глумливо–снисходительно поглядывает на патриотов, забыв, что такое совесть и порядочность. Пример тому — Выборгское воззвание, редакционную комиссию коего возглавил бывший депутат Винавер. За основу взяли проект Милюкова. Сто шестьдесят семь бывших депутатов предали суду Особого присутствия Санкт—Петербургской судебной палаты. Процесс стал подарком для наших либеральных адвокатов, — нахмурился министр внутренних дел. — И они нашли, что в деяниях подсудимых не было статьи 129, что инкриминировал прокурор. «Вина «выборжцев», по мнению адвоката Пергамента… — на секунду замолчал.

Подумав, что Пётр Аркадьевич желает узнать его мнение, и сразу не сообразив, что сказать, полковник, не подумав, брякнул первое, что пришло на ум:

— По выражению Чехова, нет в мире такого предмета, название коего не могло бы стать еврейской фамилией, — и покраснел, уразумев, что допустил бестактность и даже глупость. И от растерянности ещё больше усугубил её: — Кони… Плевако… Ну что у адвокатов за фамилии. Есть, конечно, и нормальные: Соколов, Керенский… Да и то последний, наверное, букву «р» не выговаривает…

«Психология субалтерн–офицера запасного пехотного батальона со стоянкой в Тмутаракани ещё не совсем выветрилась у господина полковника. Да и у жандармов весьма своеобразное отношение к некоторым нациям Российской Империи».

Пропустив чеховско–жандармскую мысль мимо ушей, Пётр Аркадьевич продолжил:

— Согласно изощрённой в юриспруденции мысли Пергамента: они виновны в составлении, а не распространении воззвания… С точки зрения Уголовного уложения в этом кроется громадная разница. Так вот. Этот самый Пергамент вышиб слёзы у присутствующих на процессе, заявив: «Венок славы подсудимых так пышен, что даже незаслуженное страдание не вплетёт в него лишнего листа…» — «Неплохо сказал», — позавидовал в душе присяжному поверенному. — Моральная победа была на их стороне, но прокурор и судьи — на моей. И сумели осудить бывших депутатов на три месяца тюремного заключения. Какие важные люди почтили своим присутствием «Кресты». Бывший губернатор Бессарабской губернии князь Урусов, ставший кадетом и подписавший воззвание. Князь Долгоруков. Профессор Муромцев, князья Оболенский, Шаховской, и в компании с ними кадеты Семён Яковлевич Розенбаум, господин Штейнгель… Да нет такого предмета… Просто фамилия, — оборвал пытавшегося что–то сказать полковника. — Вспомнил наконец упомянутых вами присяжных поверенных с нормальными фамилиями… В прошлом году Соколов пригласил Керенского на процесс над прибалтийскими террористами и он стал знаменитостью среди демократов.