Держава (том второй)

— В белый свет, словно в копеечку, не пали, — крикнул он. — Целься, будто на стрельбище, — услышал, как охнул рядом Егоров и схватился за окрасившийся пурпуром лоб. — Петьку перевяжи, — велел Дришенко и замер, увидев Натали. — Ты с ума сошла… Ты что здесь делаешь? — на этот раз реально перепугался он.

— Как и ты, выполняю свои обязанности, — ловко и профессионально быстро перевязала раненого. — Ничего страшного. Пуля прошла по касательной. Ты сам–то как? — с тревогой окинула взглядом Акима, неосознанно улыбнувшись на шутку солдата:

— Да у Егорова, сестричка, голова как гранит. Пуля чиркнет — и пролетит.

— Мой земляк, не стану во время боя называть его фамилию, хотел сказать: «голова как гранит — литр выпьет, не болит». — Артём, помоги сестрице раненого до перевязочного пункта довести.

— Я не пойду! — стал отказываться Егоров. — Голову перевязали, а рана даже не болит. Спужался просто.

— Ты с командиром «пужайся» спорить, — как можно строже произнёс Аким. — Сказано: отправляйся с сестрой на перевязку, значит — отправляйся, — увидел, что Натали оказывает помощь раненому в руку Козлову. — Знакомого что ли приветствовал, в кисть пуля попала? — Натали, забирай их обоих в медицинскую палатку, — попросил сестру милосердия. — В штыки их, ребята, — поднялся в полный рост, и выстрелил в подбежавшего со штыком наперевес японца.

Рота с громовым «ура!», кинулась на врага.

«Как же я уйду, а вдруг его ранят, а меня рядом нет, — перевязывала ещё одного солдата. — Вот его–то точно надо вести на перевязочный пункт… Да и Акиму спокойнее без меня станет», — попросила Козлова помочь ей довести пострадавшего.

Бой, между тем, продолжался.

Отборная гвардейская бригада генерала Асады, в полный рост — гвардейцы не ползают, шла в атаку на русский полк.

Штыковая была молниеносна и яростна. Русские и японские солдаты, с криками «ура» и «банзай», с ненавистью кололи друг друга штыками, били прикладами и стреляли.

Видя перекошенные от ненависти лица, Рубанов и сам проникся бешенством боя. С яростью размахивая дареной шашкой с павловским орлом на лезвии, забыв о страхе и смерти, рубил японских гвардейцев, хрипя, как и его солдаты «ура» и стреляя из револьвера.

Гора трупов выросла перед окопом, и оставшиеся в живых японцы вначале медленно, а затем всё быстрее и быстрее покатились вниз.

Атака была отбита. Наступило короткое затишье. Вновь начала работать артиллерия.

«Три сосны по–прежнему целы, — отметил зачем–то Аким, и глянул на далеко уплывшее и закрасневшее от солнечных лучей облако. — Сколько на нём кровоточащих душ… Так. Хватит лирики. Я же не Брюсов», — настроил себя на суровый военный лад, и оглядел своих бойцов.

Егоров, белея перевязанной головой, осматривал винтовку и щёлкал затвором. Дришенко плюнул на палец и определял им остриё штыка. Сидоров настраивал взвод на бой, велев бойцам осмотреть сумки с патронами и доложить, у кого не осталось.

— Ребята, — вдохновлял он нижних чинов, — если что, опять японца в штыки возьмём… Не дрейфь, братцы… Как это?.. Будьте спокойны, словно капуста на огороде, растущая под самым склоном горы…

— Что по–японовски — ни сы! — вспомнил перевод Дришенко, развеселив бойцов и Зерендорфа.

И тут Рубанов увидел, что японские цепи крадутся в обход высоты, а многочисленные колонны, с винтовками наперевес, будто Павловский полк на параде, выходят из бобового поля и направляются к ним.

«Сейчас корректировщик подполковника Пащенко заметит косоглазых, и наши пушкари угостят японезов шрапнелью, подумал он, — а японские цепи встретит 23‑й полк».

Через минуту так и произошло.

Японцы залегли, спасаясь от рвущейся над головами шрапнели. Их атака захлебнулась. Напрасно офицер, размахивая длинной широкой саблей, поднимал солдат в бой.

— Ежели Кашталинский подбросит нам хоть один батальон, глаза у япошек округлятся, — произнёс Зерендорф, поднимая винтовку одного из убитых солдат.

Поднявшись во весь рост, он прицельно стал лупить из неё по офицеру.

— Не пойму, как Витька Дубасов по флюгеру попал? — не отвлекаясь от занимательного дела, буркнул он Акиму.

Командир наступающего японского полка с любопытством разглядывал русского смельчака в бинокль:

— В окопах русские офицеры, демонстрируя храбрость, любят стоять во весь рост… Они не понимают, что обнаруживают не только себя, но и своих солдат. Нанесите–ка по ним артиллерийский удар, — попросил стоящего рядом командира батареи, полковник.

Над головами роты стали рваться японские шимозы.

Так и не попав в офицера, Зерендорф пригнулся, отбросив винтовку и достав револьвер.

Где–то сбоку они услышали «банзай», то обошедшие сопку японцы заставили отступить солдат 23‑го полка. Те оставили часть окопов, отойдя вниз по сопке.

Генерал–лейтенанту Келлеру доложили об отходе полка, когда командир японской дивизии Мацуда приказал подвести на захваченные позиции пушки, и сосредоточить огонь по новым позициям 23‑го полка, и по батарее Пащенко, которая теперь оказалась в зоне видимости японских артиллеристов.

Келлер с ординарцем поспешили в 23‑й полк. Каменистая, извилистая, широкая тропа шла по роще, мимо кумирни и столетних дубов, уткнувшись, как раз, в батарею Пащенко.

Расположившиеся над ними орудия врага, прямой наводкой били по русским пушкам.

Игнатьев, сбросив китель и став к орудию вместо убитого наводчика, стрелял сам.

Над батареей беспрерывно рвались шимозы, поражая оставшуюся в живых прислугу.

— Молодцом, молодцом подпоручик, — бесстрашно стоял под обстрелом генерал, не почувствовав даже, как над головой разорвался снаряд, осыпав его шрапнелью.

Игнатьев и ординарец бросились к генералу, но он уже не дышал.

Пащенко кричал в телефонную трубку о случившемся, но в штабе дивизии ему сначала не поверили, подумав, что ослышались, а затем начальник артиллерии приказал снимать батарею и увозить в тыл.

Само собой, вместе с убитым генералом.

«А может, только раненым?» — надеялся Кашталинский, выхватив у начальника артиллерии трубку.

— Выносите всех раненых и отходите с перевала, — в растерянности заорал он. — Ведь оставить раненых на поле боя такой же позор, как бросить пушки или утерять знамя.

Алексей Григорьевич знал это не хуже генерала.

23‑й полк, не выдержав натиска врага, отступил с новых позиций, оголив фланг 11‑го стрелкового полка, которому тоже пришлось с боем отступить.

К тому же полковник Яблочкин получил приказ генерал–майора Кашталинского, отходить на Лянданьсанскую позицию, что находилась всего в 30 верстах от Ляояна.

Полк терял людей от артобстрела и винтовочного огня противника.

«Как там Натали? — переживал Рубанов. — Лазарет с ранеными должны вывезти в первую очередь».

«Господи! Спаси и сохрани Акима», — шагая рядом с двуколкой мимо кумирни, шептала Натали.

Раненый в двуколке стонал от боли, и она, как могла, успокаивала его, отвлекаясь от боя и на время забыв о Рубанове.

Яблочкин, отводя полк, приказал роте Зозулевского прикрывать отход.

«Самая лучшая рота полка, — подумал Владимир Александрович. — Всех представлю к наградам».

— Рубанов, мы остаёмся в заслоне.

— Приказ ясен, Тимофей Исидорович. Лечь костьми, но спасти полк.

— Что за пессимизм, Аким Максимович, главное, дать возможность лазарету подальше уехать, чтоб обстрелу не подвергнуться, — грамотно вдохновил поручика Зозулевский.

— Будем стоять до последнего, — скрипнул зубами Рубанов.

— Вот стоять–то как раз и не следует. За камушками укройтесь, и палите по супостату, — распорядился капитан.

— Медведь обязан сразить дракона, — перебрав в уме русские сказки и японские притчи, пришёл к выводу Аким.

— Вставить ему нефритовый стержень по самые бобы.., — попытался поднять боевой дух Зерендорф.

Но нижние чины ничего не поняли про бобы и стержень…