Гай Юлий Цезарь

Наши переговоры в Луке должны были оставаться тайной для всех, хотя бы до тех пор, пока не придёт время их осуществления, но уже сам факт этой встречи изменил всю ситуацию в Риме. Люди убедились, что союз цел и наши совокупные силы непреодолимы. В крошечный апеннинский городок явилось не менее ста двадцати сенаторов, жадно домогавшихся нашей благосклонности или, по меньшей мере, желавших продемонстрировать своё желание работать на нас за известное вознаграждение. Теперь мы могли позволить себе игнорировать наших явных врагов. Однако мы с Помпеем написали весьма любезное послание Цицерону: угрожать ему не было никакого смысла. Он прекратил свои выпады против спорных пунктов моего закона о земле, а в конце года произнёс великолепную речь в сенате в поддержку продления срока моего правления в Галлии. Несколько лет затем мы часто переписывались с ним, в основном на литературные темы, и, кроме того, я общался с Цицероном через его брата Квинта, которому я предоставил ответственный пост в штабе армии в Галлии, и в этом качестве он проявил себя прекрасно. Но, к сожалению, верить Цицерону до конца никогда нельзя.

Итак, за несколько дней мы пришли к согласию по таким вопросам, которые уже теперь казались полезными и в будущем обещали многое. Мы вроде бы покончили с завистью Красса к Помпею, которая всегда была слабым местом в нашем союзе. Даже досадная проблема с Египтом была легко улажена, когда нашлось применение и Помпею и Крассу в их будущей деятельности. Мы договорились, что трон царю Птолемею вернёт во время их консулата Габиний, наш с Помпеем друг, командовавший тогда армией в Сирии. Часть огромного вознаграждения, которое Птолемей обещал за это, естественно, будет поделена между нами. В те дни мне казалось, что ничто не способно расколоть наш союз. У каждого из нас теперь оказывалась своя сфера влияния, достаточная для удовлетворения неутолённой жажды деятельности, и успех любого из нас был на руку двум другим. Я был уверен и Помпей, хорошо знавший Восток, разделял моё мнение, — что война там завершится успешно для Красса. В таком случае богатства сплошным потоком хлынут в Рим. И я, благодаря своим завоеваниям, надеялся внести смой вклад и уже мечтал об архитектурных усовершенствованиях города, которыми начал заниматься ранее. А между тем завершилось строительство нового театра Помпея, самого грандиозного здания в Риме, которое во время его консулата будет освящено. Новый театр был построен на средства, вырученные за трофеи, полученные Помпеем во время его восточной кампании; мы рассчитывали, что Красс, когда вернётся победителем, увековечит себя и наш союз каким-нибудь новым крупным проектом. Мы действительно готовы были возвести новый Рим, город, ещё более прекрасный и процветающий, живущий в мире и за всё это благодарный нам. Сам я намеревался, завершив своё наместничество в Галлии, снова выставить свою кандидатуру на пост консула и, будучи избранным, конечно же при поддержке Помпея и Красса, спокойно, не встречая особого сопротивления, провести в жизнь необходимые реформы, к которым я, увы! только теперь приступил. Я никогда не чувствовал такой близости к Помпею, как в те дни. Он ждал, что моя дочь принесёт ему ребёнка, и то ли из-за этого, то ли потому, что Юлия сумела внушить ему уважение ко мне, Помпей относился ко мне необычайно дружественно, мило и с пониманием. Наше будущее казалось мне абсолютно безоблачным. Как же я ошибался!

Я, конечно, допускал, что не все мои блестящие предположения сбудутся, но никак не мог предвидеть того ужасного краха, который за этим последовал. Я знал, что война в Галлии будет жестокой, но не ожидал, что она будет такой продолжительной и тяжёлой и такой рискованной. Я сомневался, сможет ли Красс в его возрасте (ему было почти семьдесят) приспособиться к условиям войны на Востоке, но я никак не мог подумать, что он потеряет семь орлов, десять тысяч пленными и двадцать тысяч убитыми. Мог ли я знать, что Юлия умрёт во время родов или что Помпей примкнёт к моим врагам?

Весёлыми и уверенными в своём союзе расстались мы друг с другом в Луке. Красс возвращался в Рим, Помпей держал путь в Сардинию следить за поставками зерна. Я получил известие о готовящемся восстании среди галльских племён на берегу Атлантики. Юный Публий Красс командовал там войсками. Я уже обещал ему послать его во главе небольшого галльского кавалерийского отряда служить вместе с отцом, когда начнётся война в Парфии. Помню, я тогда вёз ему кучу нежных посланий от отца, и сам я, отправляясь в свою Галлию, ощущал любовь и тревогу за старого Красса, который всегда готов был ссудить меня деньгами и поддержать в пору моей трудной и небезупречной юности. Я больше никогда не встретился ни с Крассом, ни с Помпеем Великим. Лишь спустя восемь лет судьба привела меня увидеть позорно отрубленную голову Помпея и его перстень с выгравированным на нём львом с мечом в лапах, который он постоянно носил.

Глава 8

УСПЕХИ НА ЗАПАДЕ

Почти три года подряд я упивался своими успехами в Галлии. Правда, две наши экспедиции в Британию не оправдали наших надежд на большой барыш, зато вместе с нашим переходом через Рейн они создали огромный авторитет мне и моей армии. Но потом появились признаки намечающихся волнений, хотя никто тогда не мог сказать, насколько серьёзными они окажутся. Такого мощного восстания могло бы и не быть, если бы не предательство одного ничем не примечательного галла и не глупость, непростительная глупость, допущенная одним из моих военачальников.

В те годы очень важно было не спускать глаз с белгов и с границы, которая проходила между ними и германцами. Белгов возмущало всё растущее значение эдуев, ремов и других племён, которым я покровительствовал, и у них всегда, если бы они надумали поднять восстание, была возможность завербовать в свою армию германских наёмников, от которых их отделял только Рейн. Обычно группой войск — резервом на случай неожиданных выступлений, пока я сам разбирался с племенами Атлантического побережья или Британией, — командовал Лабиен, которому я полностью доверял. Он был опытный командир и не допускал ошибок.

К тому времени галлам стало ясно, что наша армия расположилась у них надолго. Это не могло не вызван, недовольства, но я делал всё, чтобы ослабить горькие ощущения у этой нации воинов, и объяснял им те преимущества, которые они получали в результате тесною сотрудничества с нами. Я никоим образом не нарушал законов, традиций и религий племён; я учтиво, с подчёркнутой почтительностью относился к их магистратам. Но я бывал и очень суров в случаях, когда предательство или умышленные нарушения установленных соглашений при водили к жертвам с нашей стороны.

Вернувшись в Галлию после моей встречи с Помпеем и Крассом, я узнал, что на Атлантическом побережье венеты и некоторые другие племена открыто восстали против нас и вопреки всем правилам цивилизованного поведения захватили нескольких наших агентов, в том числе командиров высокого ранга. Среди галлов венеты славились как владыки морей. Они могли выставить флот более чем в двести кораблей, и их суда были куда лучше приспособлены к плаванию в местных условиях, чем любое из тех, что мы в то время умели строить. Понимая, что мне придётся сразиться с ними на море, я приказал, пока не наступил сезон, начать строительство нашего флота на Луаре. Сам же я в это время отправился воевать против наземных крепостей венетов. Эта кампания оказалась самой тяжёлой и самой бесплодной из всех моих экспедиций. Мы оказались вовлечёнными в десантные операции, к которым не были подготовлены и для которых не имели нужного оборудования. Крепости венетов обычно располагались или на самом мысу полуострова, или на длинной косе. При высоком приливе они превращались в острова, при отливе их так же надёжно защищали движущиеся пески или трясины. Иногда с невероятным трудом моим солдатам удавалось построить дамбу или насыпь для осады на уровне стен крепости. Но все наши старания оказывались напрасными, потому что господствовавший в море противник, дождавшись очередного прилива и собрав все пожитки, просто садился на корабли и отбывал по морю в ближайшую крепость соседа. Их слишком малые потери при тех усилиях, которые затрачивали мы, убедили меня в том, что успешное завершение кампании возможно только в случае полного их разгрома в морском сражении. Поскольку они были прекрасными, опытными моряками и отлично знали своё сложное побережье и противоположный берег Британии, я не очень-то верил в удачу. Но наша неудача стала бы крушением всего: стоило нам хоть один раз позволить кому бы то ни было побить себя, по всей стране начались бы волнения. Если мы хотим хотя бы выжить, нам необходимо оставаться в глазах всех непобедимыми.