Меч Зарины

И я люблю тебя, Стриангей, ― ответила Зарина. ― Я полюбила тебя в тот час, когда ты, враг мой, даровал мне жизнь, пощадил меня, хоть я и не просила пощады. Я доказала свою любовь к тебе вот этим пиршеством и встречей, какую никогда никому не оказывала. Но мы должны жить в разлуке, Стриангей. Я была бы достойна презрения, если бы согласилась поехать к тебе. Ты вернешься к жене своей Рете, дочери царя Астибара, женщине красивой и достойной. Ты был крепок духом в битвах с врагами, будь же крепок духом и в минуту испытания. Не губи своего доброго имени. Мы и в разлуке будем друзьями». Стриангей простился с Зариной, но не покинул ее царства. Он написал ей о своей вечной любви и казнил себя собственным мечом. Вот какой была сакская царица Зарина! ― сказала мать. ― Прославилась она не только умом своим и бесстрашием: благородство и справедливость украсили ее и сделали еще прекрасней в глазах людей. Да сохранят боги память об этой женщине.

Зарина восхищенно смотрела в глаза матери, когда-то живые и ясные, а сейчас уже потухшие и слезящиеся.

― Вот почему вы назвали меня Зариной! ― прошептала девушка.

Но мать, словно не расслышав дочери, продолжала:

― Давно это было, но память о царице Зарине живет, и мы дали тебе ее имя, чтобы ты была такой же смелой, умной и благородной, как она.

― Я запомню это, ― обещала Зарина.

― Надо быть смелой и гордой, ― говорила мать, вглядываясь в красивое смуглое лицо дочери. ― Зарина казнила Мермера за его жестокость, а вот не ушла к любимому Стриангею, потому что была гордой. Такими должны быть сакские женщины, так они созданы богами.

* * *

В долине Яксарта снова все оживилось, как бывало всегда после битвы. Охотники ушли на промысел зверя, воины принялись мастерить повозки, налаживать упряжь, выделывать кожи, ставить новые шатры. Девушки расшивали пестрыми цветами войлочные ковры, пряли тонкие мягкие ткани из шерсти. А Зарина не знала, куда себя девать. Фамир не шел со свадебным да-рами. Значит, забыл. Значит, пленила его китайская принцесса.

«А ты не печалься, Зарина, недостойно дочери вождя слезы проливать», ― говорила сама себе девушка. Но печаль глубоко засела в сердце. Как вытащить это жало?

― Время излечит твой недуг, ― уговаривала мать.

«Уйду-ка я в степь, в табуны, буду объезжать горячих, непокорных коней, ― решила Зарина. ― Там забудется печаль, пройдет обида...»

Хорошо было в степи под ясным синим небом, среди душистых трав. Хорошо было объезжать непокорных коней, приручать их, подчинять их своей воле. Зарина просыпалась вместе с солнцем, вскакивала на коня, водила табун на водопой, объезжала пастбища, присматривала за резвыми жеребятами. Она охотно помогала женщинам готовить кумыс и вместе с ними таскала кобылье молоко в больших ведрах, сделанных из овечьих шкур. А ночью, когда все укладывались спать, девушка любила сидеть у костра вместе со старым табунщиком Шираком.

― А помнишь, ― рассказывал Ширак, ― тебе было не больше пяти лет, ты играла с ребятишками под повозкой, а я прискакал на рыжем горячем коне... Ты высунула голову из-за колеса и с любопытством посмотрела снизу вверх на моего коня. Тут я схватил тебя и посадил в седло. Ты не расплакалась, не растерялась, а вцепилась в гриву коня своими маленькими ручонками и стала сердито понукать его. Видно было, что не впервые села на коня. И конь понес тебя по степи... Мы все смотрели, что будет ― не свалишься ли, не разобьешься ли?.. Ничего, не разбилась. А когда конь вернулся к повозке, ты не захотела сойти на землю. Расплакалась! Мы тогда решили, что из тебя выйдет хорошая наездница.

― Кажется, вышла? ― смеялась Зарина.

Так, вспоминая детство, Зарина забывала свою печаль. А когда собирались у костра молодые табунщики и проводили вечера в песнях и плясках, она вместе с ними веселилась от всей души. Зарина очень любила танец «Укрощение коня». Юноши и девушки становились в круг и медленно двигались по солнцу. Плясать против солнца считалось грехом. И вот, двигаясь по солнцу, они пели протяжную песню. А потом танцоры выходили в круг и принимались укрощать невидимого коня. Хорошо у них получалось. И весело, и смешно.

До поздней осени Зарина не покидала табуны. Она все реже вспоминала о Фамире, но где-то глубоко в сердце жила мысль о нем.

ФАМИР НЕ ПРИДЕТ!

Как ни старался Фамир забыть о Голубом Цветке и думать только о Зарине, мысль о странной хрупкой девушке из далекого царства Чжоу не покидала его ни днем, ни ночью. Словно какая-то колдовская сила влекла его к белому шатру, где звучали нежные струны лютни и совсем особенный тоненький голосок выводил слова незнакомой песни. Ему запомнился аромат благовоний, он представлял себе ее 1рациозные, плавные движения, совсем особенные. Она не походила на быстрых, резких и угловатых сакских девушек.

«Зачем она мне? ― спрашивал сам себя Фамир, но не спешил с ответом, а поразмыслив немного, говорил себе: ― Отец жадный, скаредный и злобный, ничего не пожалел, хитростью добыл этот благоуханный цветок. Почему же я должен отказаться от него? Пойду еще раз посмотрю на нее».

Фамир снова пришел в белый шатер и, чтобы показать свое расположение, бросил к ногам принцессы добытых на охоте диких уток. Служанка, смеясь, подобрала приношение и, подняв ладони, дала понять госпоже, что гость оказался щедрым, доставил десять уток.

Голубой Цветок показалась Фамиру еще лучше, чем в первый раз, когда он посетил ее шатер вместе со старым Мадием. Фамир явно нравился девушке, и она улыбалась ему мило и застенчиво. А когда он подал ей лютню и попросил спеть, она с готовностью запела свои любимые песни. Фамир был восхищен, об этом говорили его глаза.

― Он очень красив и добр, ― говорила принцесса служанке. ― Как мне грустно, что я не умею говорить на языке его племени! Но я научусь. И тогда он поймет мои песни, узнает о моей родине. Ты не соскучилась, не хочешь домой? ― спрашивала принцесса Цай Э. ― А мне каждую ночь снится дом, и я слышу голос моей доброй матушки. Она говорит: «Не печалься, мой Голубой Цветок, будь умницей, не грусти». Но как только я хочу рассказать ей о нашей жизни, так просыпаюсь, и сердце тревожно бьется.

― А ты не вспоминай о доме, думай о своей будущей жизни, ― советовала служанка. ― Посмотри, как много благ дарит нам доброе божество. Пройдет немного времени, и мы счастливо заживем. А когда ты станешь женой князя Фамира, ты попросишь его поехать вместе с тобой в долину Хуанхэ, и тогда мы снова увидим дорогих и близких нам людей. Ты не должна предаваться печали, печаль не украшает нас. От печали появляются морщины на челе.

― Однако мне скучно в этом шатре, ― жаловалась принцесса. ― Не могу придумать, чем бы заняться. Дома все было по-другому, всегда находились какие-то дела. То одевались, выезжали на прогулку. То меняли платье к обеду. То ждали знатных гостей. Как ты думаешь, моя добрая Цай Э, пристойно ли мне поиграть с детьми, которые толпятся у шатра? Я бы охотно поучила их петь. Они так милы, эти маленькие смуглые девочки с тоненькими косичками! Они так ласково мне улыбаются!

― Помилуй, госпожа, это невозможно! Что станут о тебе говорить? Это недостойно принцессы. Нельзя забывать о своей знатности.

― Глупости! Глупости! Глупости! ― закричала вдруг принцесса. ― Вот теперь я уже твердо решила, что соберу у себя маленьких девочек и стану им показывать вышивание, а заодно и песенки споем... И пусть они узнают, как хороши песни моей родины и как искусны вышивальщицы в долине Хуанхэ. Не возражай, глупая! ― Принцесса вдруг заплакала. ― Как ты смеешь мне возражать! Ты уговорила меня покинуть мой дом, я не слышу родной речи и не вижу близких мне людей. Я никогда больше не увижу нежных листьев молодого бамбука. Вокруг меня все чужое, а ты не велишь мне петь мои песни и вышивать моих фениксов! Сейчас же позови ко мне девочек, которые стоят за дверью! Вытащи белую ткань и пестрые шелка. И не говори мне больше о том, что это непристойно...

― Все будет по-твоему, моя юная госпожа. Я не хотела тебя огорчать, я хотела только напомнить тебе о твоей знатности.