Блаженство по Августину (СИ)

Объявить себя катехуменами, то есть оглашенными, дескать, рьяно готовящимися принять крещение, многие язычники, украдкой поклоняющиеся низвергнутым с алтарей демонам, сочли удобным и уместным. Таких и в городе предостаточно, но еще больше двоеверия и скрытого язычества в деревне. Недаром же суеверов-язычников с некоторых пор по-латыни начали называть «пагани». Иначе говоря, необразованными сельскими жителями, которые невесть что болтают; причем, поганцы, знать ничего не желают о голосе истины и правоверия.

Сомнительно и мнимо верующих катехуменов епископ не допускал как-либо ко святому причастию, в отличие от сторонников пелагианской ереси, профанирующих христианское таинство кому ни попадя. Однако же правоверным он позволяет причащаться без исповеди, полагая ее исключительно добровольным деянием и потребностью чистых душ, страждущих облегчить бремя плотских грехов и страстей.

В пастырской проповеди епископ поначалу привычно обрушился на языческие телесные суеверия, но понемногу обрел вдохновение и вошел в пристрастные разъяснения касательно отличий демонской магии, чародеяний от подлинных искусств и наук, чье неуклонное развитие и разрастание предопределено Божественным Провидением. Глянул и приметил рослого страховидного катехумена, косолапо переминавшегося с ноги на ногу отдельно от толпы у ворот. То ли одноглазый Полифем со страниц Гомера, то ли просто деревенский кузнец, живущий силой и художеством рабочих рук, навел епископа на оглашение мысли о предопределенном Божьей волей овладении людьми таинствами огненной плавки и ковки металлов, начиная от самородной меди и серебра, поступательно, прогрессивно перейдя к бронзе и железу. Заодно пастырь строго осудил простонародное суеверие, связывающее кузнечное дело с колдовством и демоном Вулканом, коего греческие язычники именуют Гефестом. Тогда как историю из давно минувших времен о Прометее, принесшем-де людям небесный огонь, металлы и оживлявшего глиняного болвана, епископ Августин логично вывел в иносказании злоключений смертного плотского человека, кого преследовали дикие и суеверные поганцы, злодействуя по наущению древнейших демонов-мракобесов — всяких Вулканов и Юпитеров, лжеименно выдававших себя за богов.

Вдохновенно и красноречиво ораторствуя, пастырь всей разумной душой впитывал благолепное внимание паствы. Порой ему казалось, словно бы не он окормляет слушателей, оглашает их словом истины, но все, внимающие увещеванию пастырскому, молчаливо, в душевной глубине и полноте помогают ему, ничтожному проповеднику, обрести неслыханную, невиданную силу апостольского убеждения и католического православия в совместных молениях о спасении душ праведных и благочестивых. Потому он и видел, созерцал в подобные минуты озарения подлинное благочестие кого угодно из оказавшихся тут в сельской экклесии всех рабов Божьих, их религиозные помышления, предпочтения, почитания… Словно бы мысли их и тайные помыслы ему ясно слышны.

Вон вилик Каркион впотай поклоняется идолу египетской Исиды в подземном капище с тремя наложницами и ближними рабами-надсмотрщиками. Его дочь Амальтеа истово верует во Христа Спасителя. Объявившийся вместе с кавалерией из Тевесты константинопольской торговец Кериот, скрытный гонец кого-то из кесарского окружения, — вообще восточный безбожник и скептик-эмпирик. В то же время двоим контуберналам Ихтиса крещение в лоне Церкви Христовой двулично и околично не запрещает совместно пребывать в членах весьма сокровенного, как говорится по-гречески, эсотерического легионерского культа персидского Митры.

Наставь уместно, о Господи, на путь спасения души их!..

Завершив душеспасительную проповедь, где он не чуждался просторечной, едва ли не кухонной латыни, проницательный верою Христовой епископ торжественно, нараспев, путем литании, огласил Никейский символ веры, дабы отделить православных овец от еретических козлищ арианского заблуждения. Затем с братским священным поцелуем причастил в двух видах всех, того пожелавших тех или иных приверженцев истинной апостольской Церкви Христовой.

Исповедовать кого-либо во грехах епископ в тот полдень не намеревался. Грешно, право же, этак пренебрегать пастырским долгом, но уж очень ему не терпелось поскорее заняться свитками и книгами, изъятыми у евреев благонамеренным воинством. Хотя по поводу персидского суеверия он дал себе обетование непременно произнести и принести пастве опровержение.

Однако не так-то просто небрежному и нерадивому пастырю отделаться, скрыться от благочестивейшей паствы. Только-только Аврелий двинулся по направлению к гостевым покоям, как ему решительно заступил дорогу вексиларий Секст Киртак.

— Извини, святейший. Но тебе срочно следует принять исповедь одного хорошего человека.

— Ты, что ли, вздумал покаяться, мой добрый Секст?

— Нет, твое святейшество. Кузнец Марий Гефестул к тебе подойти не смеет. Между тем греческий пес вилик обвиняет благочестивого нумидийского катехумена в колдовстве за изготовление гибкого железа.

— Железо? Какое острее острого??!

— Оно самое, прелатус! Не сомневайся, я ведь гвоздями и ножами-бритвами давно торгую. Гладий-иберик он сковал не очень, но бритва на загляденье, блестит и сверкает!

— Бритва, говоришь? Хорошо, тащи этого страхолюдного Полифема вместе с его железом в консульский триклиниум. Да побыстрее! Не то я вас обоих так прокляну, тот самый Люкифер озадачится, какой вечной адской муке вас подвергнуть, негодников суесловных.

— Послушание и повиновение, святейший!

По пути к ученым занятиям епископ распорядился подать тушеных овощей и вина для легкой трапезы. А у вилика Каркиона сурово поинтересовался: все ли тот уразумел в пастырской проповеди. Ибо прежде вера, засим разумение, не так ли мой добрейший Каркион?

Получив от перепуганного грека утвердительный ответ и ожидаемое подтверждение богословской истины, святейший епископ внушительно и милостиво кивнул, широко на весь атрий единоперстно благословил чад, домочадцев и гостей хозяина. После чего скрылся за тяжелыми дверьми консульских покоев, отворенных ему двумя контуберналами центуриона Горса Торквата, вооруженными с головы до ног, со щитами, в панцырях-лориках и в шлемах.

В триклинии епископу Аврелию отдал четкое легионерское приветствие сжатым кулаком уже центурион Горс, не промедлив и мгновенья с рапортом:

— Проверили и тряхнули иудеев скрупулезно, Аврелий! Сверху донизу.

— Садись, отведай от плодов нашей гиппонской лозы, Горс. И рассказывай.

— Обошлись с иудеями и иудейками милосердно, по-христиански. Пристойность соблюли.

Мужчин обыскивали в синагоге. Даже разрешили ермолки не снимать, чтобы не нарушать еврейский обычай. Все оказались обрезанными.

Мятежников с необрезанной крайней плотью среди них не случилось. Я так разумею, мы искали уклоняющихся от римского правосудия дважды крещеных еретиков, не правда ли, святейший прелатус?

— Истинная правда, сын мой.

— В тот же час женщин отдельно раздели и проверили на другом краю деревни. Мужчин-киркумкеллиан среди них не нашли.

Зато отыскали кое-какие сокровища в потаенных женских местах. Глупые женщины почему-то думают, мол, мужчин их пещерки интересуют только с одной целью. Потому и прячут золото и серебро во тьме, среди непроходимых зарослей, какие еврейки взращивают в промежности.

Мы проверили, прелатус. У всех женские створки ничуть не обрезаны. Чепуху болтают, будто им их режут для плодовитости, лучшей детородной проходимости и осеменения. По правде сказать, чуть подпортили рукоятями кинжалов нескольких девственниц. Но не напрасно: у одной там треснуло, щелкнуло, кровь чуть пошла, а с ней и золотые кругляши.

— Ах мой Ихтис, иногда вы, легионеры, точно дикие варвары в покоренной стране!

— А я и есть грубый варвар, прелатус.

— Не наговаривай на себя напраслину, центурион, коли ты у меня в риторской школе учился, пусть и недолго. Продолжай докладывать.

— Послушание нам и повиновение, святейший прелатус! Все книги, свитки, клочки пергамента и папируса собрали, упаковали, сберегли.