Блаженство по Августину (СИ)

Обретя необходимое расположение духа, епископ подхватил посох, с благоговением поднял дорожный ковчежец-реликварий и вышел в просторный открытый атрий-перистиль, украшенный мраморным изящными колоннами с юга и севера, центральным бассейном-имплювием и бессчетным количеством растений в глазурованных горшках. Парадную хозяйскую нишу-таблин рачительный вилик расположил у западной стены, а за низким парапетом в глубоком восточном таблине устроил настоящий церковный алтарь, воздвиг немалый крест с терновым венцом в ознаменование крестных мук Спасителя, распорядился возжечь светильник, установил даже картибул с дорогим стеклянным блюдом для воскурения фимиама.

В истовой набожности вилика Каркиона епископ Аврелий глубоко сомневался. Поскольку для лицемерного грека случись что не составит никаких угрызений совести заменить крест из атласского кедра на каменного истукана какого-нибудь языческого демона или демоницы. Наверняка что-нибудь эдакое сокрыл с глаз долой в секретном подземелье. Подобно тому нынче прячут поселяне старых кумиров, идолов, ларов, пенатов, частенько зарывая их под порогом. Если дорвется до империума какой там ни будь безбожный кесарь навроде проклятого Юлиана Апостата, язычники по-фарисейски тут же выставят старые государственные бесовские изображения всем на обозрение.

Хозяина в атрии епископ не обнаружил. Определенно, тот очень занят размещением на постой в кесарском имении внезапно нагрянувшее многочисленное воинство с востока и запада.

Увидав епископа, две молодые кухонные рабыни, набиравшие воду из колодца у имплювия, немедленно бросились на колени. Значительно замешкавшись, их примеру последовал угрюмый раб-привратник у ворот.

Очевидного еретика из донатистов епископ не затруднился милостиво благословить издали. Зато к смиренным сестрам по вере он снисходительно приблизился, обеим дал прикоснуться поцелуем к священной реликвии и позволил почтительно сопроводить себя к алтарному камню для ее достойного размещения.

После чего епископ подозвал поближе неугомонного весельчака и опытнейшего эксплоратора Секста, делавшего хитрый вид, будто сладко задремал, как новобранец на посту у ворот. Притворно позевывая, разведчик вразвалку подошел к прелатусу Августину, мгновенно обрел лихую легионерскую выправку и четко доложил об обстановке в кесаревом сальтусе Дилекта. Получив серьезные указания, испытанный контубернал центуриона Ихтиса и прелатуса Аврелия вернулся к воротам и вновь принялся изображать спящего кота, вполглаза наблюдающего за птичками, мышками и прочей живностью, годящейся в добычу, в провизию, в провиант. Иного смысла существования всех сельских жителей: язычников, еретиков и тому подобных существ — ветеран Секст Ливий Гней Киртак по-христиански не находил. Вон и пресвятейший безгрешный епископ Августин в проповедях говорит, что Бог создал мир для человека, чтобы тот им умел ловко попользоваться.

Возможно, праведнейший гиппонский предстоятель толковал Книгу Бытия несколько иначе, но воин Киртак из народа гетулов, понимал ученого соплеменника именно так. И греха в том не видел, если свято блюсти воинские традиции, исполнять приказы военачальников, знающих, чего от них ждут подначаленные. Если нельзя пустить захваченное селение или город на поток и разграбление, то всласть попользоваться его жительницами можно. С одной из курочек-египтянок разведчик Киртак уже поимел петушиное дельце сегодня под утро, хотя и носит он среди соратников кличку Зимородок, а дома в Гиппоне ходит в отцах семейства, почтенным и уважаемым квиритом, солидным торговцем скобяным товаром. В походе о многом можно позабыть.

Выйдя из северных ворот атрия, Аврелий с удовлетворением припомнил, как греки называют птицу-зимородка. Хотя, каким таким был его ученик Алкион в подростках и в легионерах, он вспомнить не пожелал. Повернул направо к конюшням, принял и ответил на легионерское приветствие двух других контуберналов. С добрым утром его также поприветствовал еще один старый очень даже боевой соратник, с кем он не расставался и когда путешествовал по морям в Тингитанскую Мавретанию или с разодранным ветром парусом плыл в Киренаику.

Помнится, последнее, чересчур бурное плавание коту Гинемаху по нраву не пришлось; пускай к кораблям он относится неплохо и в порту почасту пропадает, честно зарабатывая себе пропитание истреблением крыс. Сейчас, похоже, славнейший Гинемах вернулся после удачной охоты на сельских грызунов, сыто облизывается, хвост трубой, но всей тушей ластится к хозяину, намекая на ежеутреннюю порцию молока.

Даром, что ли, занесло нас в деревню, доминус? Коз, овец, кобылиц, коров в округе видимо-невидимо, несчитано-немеряно. Если охотиться на них возбраняется, пускай хоть молоко дают.

Корову или лошадь Гинемаху, конечно же, не одолеть, но вот задрать овцу или козу крупному лесостепному коту сервалу вполне по силам. Тигриные когти и пасть, полтора локтя в холке, три с лишним локтя в длину, не считая хвоста, вес добрых пятьдесят фунтов — делают его опасным хищником для мелкой дичи и слабосильного человека.

И кличку свою Гинемах, то есть Жен побивающий, он по праву заслужил в кошачьей юности. Ранее он значился Демафилом, поскольку ласкался ко всем без разбора, взятый на воспитание к людям слепым котенком. Но как-то раз некая карга сириянка оскорбила его действием, душевно огрев лопатой. Страшного оскорбления молодой сервал не стерпел, длиннейшими когтями деранул на обидчице гиматий и вырвал клок меха вместе с мездрой из того самого вышедшего у нее из употребления причинного женского места.

К женскому роду вольный лесостепной кот и раньше-то относился настороженно, как к собакам, будучи воспитанным, почитай в мужском, орденском монастыре. А тут эдакое дело, если тебя ни за что ни про что без разговоров начинают охаживать лопатой во дворе собственного дома. Глупой злой старухе повезло, вприпрыжку прибежал сам епископ Августин, ухватил рыже-серого разбойника за ошейник, оттащил, успокоил.

С тех пор Демафил стал Гинемахом, а пищу или молоко принимает только из мужских рук. Хозяину по-собачьи предан и способен защитить его не хуже сторожевого пса, что и доказал достоименный кот пару раз — ночной порой в Каламе и в Картаге.

У конюшен храбрый кот Гинемах приостановился, ушастой головой покрутил в сомнении. Лошадей, принимавших его за дикого хищника, он рассудительно берегся, под копыта не лез, а дружеские отношения расчетливо поддерживал только с вороным епископским жеребцом Коммодом, оттого что ездил у него на загривке. Опять же, если хозяин не берет на поводок, значит, ему там не место и кобылье молоко не про его честь. И от жеребят лучше держаться подальше — люди и лошади страшно раздражаются, когда он безо всякого вам коварства ходит кругами поблизости от лакомого лошадиного потомства…

Погрузившийся в размышления о скотьих повадках Аврелий шагнул из солнечного весеннего утра в сумрак конюшни… и резко отбил посохом удар, направленный ему прямо в грудь. Едва глаза приспособились к полутьме, увидал Ихтиса, поигрывающего виноградным жезлом центуриона и услыхал насмешливую похвалу:

— Вижу, мой славный ученик бдительности не теряет, изнеженным эпикурейцем покуда не обернулся в ученых занятиях.

— Ох не бережешь ты мнения о кротости и смирении имярек достохвального епископа, Ихтис. В пастыря мирного, церковного пестом военным целишь, пугаешь.

— Извини, Аврелий, за центурионские замашки. Привык, знаешь, разное воинство в напряжении держать и учить. Как ближних своих, строго и по-отечески. Прости, прелатус.

— Да я не во гневе, центурион, службу твою понимаю. К тому же разогнал ты всех — так мне, беспечному, видится.

— Твой Коммод опять буйствовал, ровно неукротимый Букефал царя Александра. Пришлось конюшенных рабов восвояси отправить. Они, скоты, и рады не стараться, не трудиться.

— Раз так, сам-один поработай, помогай достопочтеннейшему епископу Августину его боевого коня обихаживать. Не в службу, а в дружбу, мой добрый Ихтис.

— Почту за честь, Аврелий.