Спитамен

— Понять его можно, — улыбнулся Спитамен. — Говорят, она очень красива, — и подумал про себя: «Но не более, чем моя Одатида».

— Ты прав, — подтвердил старец. — Рядом с ней меркнут луна и звезды. В сердце бедного художника закралась болезнь, именуемая любовью, и вряд ли выздоровление наступит скоро…

— Художнику, вдохновленному любовью, не лучше ли взять в руки кисть и резец, нежели меч?.. В моем войске вряд ли найдется для него дело…

— Перо, кисть и резец созданы для труда, радующего сердца людей; меч создан для пролития крови. Однако тем и другим должна одинаково искусно владеть одна и та же рука… Знаю, тебе надо спешить, но задержись еще на минутку и наберись терпения, чтобы выслушать притчу из Священной книги, — старец извлек откуда-то из-под лохмотьев инструмент с длинным грифом и, перебирая пальцами струны и прикрыв глаза коричневыми, как скорлупа ореха, веками, стал читать нараспев: «Заратуштра у Ахура — Мазды спросил: „О Ахура — Мазда, дух святой и вдохновенье, ты единственный создатель, любимый и почитаемый! До встречи со мной, Заратуштрой, с кем из подданных своих ты беседовал? Кого первого научил преклонению Митре, Солнцу?“

И Ахура — Мазда ответствовал: „С прекрасным златоликим Митрой, обладателем неисчислимых стад, имел я беседу до встречи с тобой, о благочестивый Заратуштра. И то, что все сущее на Земле должно поклоняться Солнцу, было для Митры откровением. О премудрый Заратуштра сын Вивахванта, прими и ты мое учение, стань проповедником его и покровительствуй тем, кто поверит в него“.

На что премудрый Заратуштра сказал: „О единственный и всемогущий Ахура — Мазда! Способен ли я вникнуть в твое учение и стать его проповедником, если я неграмотен, а значит, беззащитен и беспомощен?..“

Ахура — Мазда ему в ответ: „Верь мне, и к тебе снизойдет озарение. Холь и лелей мир, который создал я. Да приумножат богатства, дарованные мной, подданные Митры. Сумей убедить их — и они поверят. А поверив, защитят“.

И Ахура — Мазда дал Заратуштре четырех видов оружие: золотое перо — чтоб написал „Авесту“, золотую кисть — чтоб увековечивал памятные события в красках, золотую плеть — чтоб держал подданных в повиновении, и золотой меч — чтоб мог защитить Учение и приявших его…»

Грубые пальцы старца быстро перебирали струны, он торопился и говорил, захлебываясь, проглатывая слова, будто боялся, что у молодого охотника не хватит терпения выслушать его до конца. А закончив, потупил голову, прядь седых волос упала на его желтый морщинистый лоб. Инструмент вновь исчез среди лохмотьев.

Минуту, другую и тот, и другой молчали. В чаще пели птицы, у реки, в зарослях, призывно промычал олень. Ласковый ветерок шевелил на старце лохмотья. Спитамен поцеловал тыльную сторону ладони, вскинул руку к солнцу и плавно опустил ее.

— Да славится имя Ахура — Мазды, — промолвил он и обратился к старцу: — Судя по твоему усталому виду, дорога твоя была не легкой. Будь сегодня моим почетным гостем, достопочтенный отец.

— Благодарствую. Я и так тут задержался слишком долго. Меня еще ждет немало дел. Если угодно Небу, мы еще встретимся…

— В таком случае подкрепи хотя бы силы тем, что осталось на дне моей охотничьей сумки.

— Да способствует делам твоим сам Ахура — Мазда. До свидания, дитя мое, будь здоров!.. — сказал старец и стал удаляться быстрыми шагами, постукивая длинным суковатым посохом.

— Хотя бы скажи, как тебя зовут?.. — крикнул вслед ему Спитамен.

— Дариёд!.. — на ходу обернувшись, бросил тот через плечо, и голос его, отскочив от одной скалы, взмыл к вершине другой, и горы повторили: «Дариёд… Дариёд… Дариёд…» — чтобы Спитамен не забыл этого имени.

Единственная фигура на еле приметной тропе быстро удалялась, полы рваного чекменя развевались, словно крылья, и казалось, что старец вот-вот снимется со склона, воспарит над долиной, горами. Спитамен долго смотрел ему вслед, пока он, то пересекая солнечные поляны, то ныряя в тени нависающих над тропою скал, вовсе не исчез с глаз…

Был или не был?.. Явился и исчез. Сам ли пророк то был или прообраз его?.. Быть может, его послал ко мне сам Ахура — Мазда?.. Почему я не спросил, где его искать, если у меня возникнет нужда позаимствовать у него мудрости?..

Карасач вскинул голову с белой отметиной на лбу, звякнув уздечкой, и тревожно заржал. Спитамен ласково потрепал ему холку и вспрыгнул в седло. Конь легко пустился рысью по тропе, по которой только что удалился старец.

— Эй, Дариёд, подожди — и!..

Но тот словно испарился! Под силу ли простому смертному так прытко преодолевать горные тропы, протоптанные дикими козлами да крадущимися по их следам волками?..

Спитамен остановил коня на возвышенности и оглядел склоны, на которых лишь наметанный глаз мог заприметить тропинки. Он увидел вдали лису, подкрадывающуюся к выводку горной куропатки, заметил на высокой скале замершего козла — вожака, оберегающего покой своего стада, от зоркого взгляда его не скрылся парящий высоко в небе орел, только одинокой человеческой фигуры нигде не было видно. Он тронул бока коня пятками и отпустил поводья. Карасач понял, что теперь их путь лежит домой, и пружинистой рысью сбежал с пригорка.

Детство Спитамена прошло в горах среди табунщиков, которые пасли лошадей его отца. Сидеть в седле он научился раньше, чем ходить, и не просто полюбил лошадей, а понимал их, будто знал их язык. У отца он был единственным ребенком, но не рос неженкой, а с раннего детства привыкал к труду и лишениям, и уже тогда в простых мальчишечьих играх проявлял ловкость и находчивость.

Спитамену было всего десять или двенадцать лет, когда он впервые принял участие в конноспортивных состязаниях, на которые собрались представители различных знатных родов, и каждому хотелось прославить себя и свой тотем. Но недаром же Спитамен рос среди коней, в табуне, вместе с жеребятами, ловил коруком [22] полудиких коней и заставлял их себе подчиниться; сломя голову носился верхом по краю бездонных пропастей. Оттого и вырос храбрецом, достойным своего отца. И на этих состязаниях безусый мальчишка, выиграв приз, посрамил бывалых наездников.

Но как только у юноши стали пробиваться усы, отец препоручил воспитание сына несущим у него службу воинам. И теперь каждый день Спитамена начинался с того, что он вместе с наставниками отправлялся в обширный сад, где была широкая площадка, скрытая от посторонних глаз деревьями и густыми кустами инжира и граната, и там упражнялся в стрельбе из лука, метании копья, а потом учился владеть мечом…

Карасач, на котором ездил Спитамен, имеет особую родословную. Отец Спитамена во время пребывания по торговым делам в Мидии увидел там необычайной красоты кобылу. Дорого запросили за нее. Но он не поскупился — купил. Вернувшись домой, спарил ее со знаменитым жеребцом из своего табуна, который на протяжении многих лет на всех состязаниях выходил победителем, не было ему равных ни в Согдиане, ни в Бактрии, ни в Скифии… А когда появился на свет жеребенок, такой же красавчик, как мать, такой же длинноногий, с гибкой лебединой шеей и маленькой изящной головой, крепенький и сильный, со звездочкой на лбу, хозяином были созваны на пир старейшины племени и в их присутствии, перед тем как гости разошлись, он торжественно подарил вороного жеребенка своему сыну.

Вот и выходит, юноша и жеребенок росли вместе, словно братья. Ни одному из слуг не доверял Спитамен ухода за жеребенком, сам чистил его скребком, сам купал в речке, расчесывал гриву, хвост, водил пастись в живописные места в горах, которые любил сам, там и трава была сочнее, и цветы душистее. Ему нравилось валяться в высокой траве и, глядя в небо, предаваться мечтам, слушать трели жаворонка. А если порой, убаюканный птичьими песнями, жужжанием пчел и пригретый солнцем, он засыпал, то Карасач укладывался с ним рядом и ждал, когда хозяин проснется… Когда Спитамен куда-нибудь спешил по поручению отца, то жеребенок увязывался за ним и бежал вприпрыжку следом. «Мой Карасач… Мой славный Карасач», — ласково приговаривал юноша, прижимаясь лицом к теплой бархатистой мордочке жеребенка. И тот вскоре стал откликаться ржаньем, едва только услышит свое имя. Стоило Спитамену, выйдя из шатра, крикнуть: «Эй, Карасач, где ты?..» — как вдалеке раздавалось звонкое ржанье, и молодой конь стрелой мчался к хозяину, распустив по ветру хвост и гриву, похожую на черный пламень…