Спитамен

Люди рассказывали прямо-таки невероятные вещи о дружбе Спитамена и его коня… Говорят, однажды по пути с одного из отдаленных пастбищ Спитамена застал сильный ливень. Черная туча опустилась так низко, что окутала горы, и они исчезли во тьме. Спитамен услышал позади себя странный шум, который, быстро приближаясь, переходил в грохот. Он понял, что это сель несется вдоль ущелья, вырывая с корнем деревья, подхватывая, как песчинки, громадные валуны, развернул Карасача и быстро направил его в гору. Но налетевший поток сбил коня с ног. Спитамена с головой накрыла желтая вода, понесла, переворачивая, грозя разбить о камни. На какой-то миг он успел высунуть из воды голову, увидел, что Карасач выбрался на сушу, и закричал: «Караса — аач!..» — и его опять потянуло вниз, он уже захлебывался, но все же удалось опять всплыть, и он увидел рядом с собой бросившегося за ним в поток Карасача. Рванулся изо всех сил и ухватился за его гриву. Спитамен и конь отчаянно боролись с течением, которое несло их все быстрее и быстрее, уже был слышен шум водопада. Помог ли Ахура — Мазда, к которому Спитамен мысленно обращался с мольбами, только ноги Карасача на какой-то миг коснулись дна, он рванулся из последних сил к берегу, выскочил на сушу и вынес своего друга, и долго не останавливался, пока не унес бесчувственного Спитамена подальше от страшного места…

А еще рассказывают, как однажды Спитамен ехал степью, вдоль границы, где плодородные земли, пригодные для пастбищ, смыкаются с пустыней и где на протяжении столетий ведется спор между Ахура — Маздой и Анхра — Майнью, кому владеть тем узким пространством: то заносят его пески, то отступают, и там вновь прорастает зеленая сочная трава, и в тени саксаулов в жаркий полдень хоронятся сайгаки. Вдруг весь горизонт закрыла желтая туча, которая разрасталась, темнела, поднималась все выше и выше и вскоре обволокла солнце. Подул горячий ветер, и среди полудня наступила ночь. Песок больно сек по лицу, и не было возможности открыть глаза. Стоит остановиться хоть на минуту, тебя вмиг занесет песком, и на том месте, где ты только что был, вырастет бархан. Ни один путник, следуя мимо того бархана верхом на коне или на верблюде, и не догадается, что под ним чьи-то кости… Спитамен отпустил поводья, предоставив Карасачу свободу, вверив ему свою судьбу… Не успел самум стихнуть, а Карасач благополучно доставил хозяина к старым развалинам брошенной чабанами кошары, где оба они и нашли укрытие…

Утверждают, что Карасач никому из посторонних не позволяет садиться себе на спину. Если только Спитамен собственноручно передаст кому-либо из друзей повод, Карасач не сбросит седока. Однако вряд ли кто мог похвастать, что садился на Карасача. Ибо даже сыновьям — близнецам по шести лет, а младшему четыре — Спитамен говорит: «Не трогайте Карасача, катайтесь на своих рысаках!..»

В округе только и разговору, что нет на свете коня, равного Карасачу по сметливости и чуткости. Если во время отдыха хозяина где-то крадется зверь или приближается кто со злым умыслом, конь бьет о землю копытом и ржаньем предупреждает хозяина, чтобы он был начеку.

Злые языки твердят, что и сердце Одатиды, дочери дахского вождя, удалось завоевать Спитамену лишь благодаря этому коню.

В день одного из великих празднеств Спитамен был приглашен принять участие в скачках, устраиваемых старейшинами живущих по соседству дахов. Наслышанные о Карасаче, они специально прислали к Спитамену гонца с приглашением. И многие главы дахских родов выставили лучших своих коней, чтобы посрамить Спитамена и его любимца.

Карасач, однако, не подвел хозяина и друга, он оставил далеко позади себя скакунов лучших кровей, на которых возлагали надежды надменные старейшины, жаждущие славы.

И после скачек весь день длились состязания, устраивались игры. Всадники на всем скаку должны были, выстрелив из лука, попасть в выпущенного перед ними голубя, или разрубить на несколько частей подброшенную тыкву, или пронзить копьем аркан, натянутый поперек пути, да еще успеть поднырнуть под него, чтобы не быть сброшенным с седла под злорадный хохот толпы. Азартнее других местных джигитов выглядел в этих играх молодой стройный юноша, почему-то прикрывший нижнюю часть лица белой кисеей. Кто-то обмолвился, что у него на губах высыпала лихорадка, оттого и закрывается, уберегаясь от пыли. А кто-то, посмеиваясь, заметил, что скорее всего у него не растут усы и борода. Но как бы то ни было, юноша этот блестяще выполнял все, что предписывалось правилами игры, и после каждой удачи оборачивался к Спитамену, и тот ловил на себе его огненный взгляд: дескать, а ну, попробуй-ка и ты!.. И Спитамену подумалось, что этот хрупкий с виду юноша решил посостязаться именно с ним, и, когда он обернулся к нему в очередной раз, Спитамен вызывающе рассмеялся, улыбнулся и юноша…

А вечером на широкой поляне были разведены костры. Вождь распорядился, чтобы закололи несколько быков, лошадей, овец и принесли их в жертву божествам, а заодно щедро угостили гостей.

Во время пира Спитамен случайно увидел дочь дахского вождя, прекрасную Одатиду, которая лишь мелькнула, проследовав через поляну мимо костра; она была в длинном бархатном платье, лицо до самых глаз закрыто белой вуалью. Освещенная пламенем костра, она мимоходом глянула на Спитамена и растаяла в темноте, а он узнал эти большие черные миндалевидные глаза, полные задора, в них и сейчас были усмешка и чувство превосходства… Так вот что за «юноша» принимал сегодня участие в состязании — стрелял метко из лука, на полном скаку рассекал саблей на четыре части подброшенную тыкву!.. Из серебряного кубка, который держал в руках Спитамен, пролился мусаллас [23], и он заметил, что все давно уже выпили и наполняют сосуды во второй раз. Смутясь, он поднес кубок к губам. Однако перед ним так и стояли эти глаза…

Покидая пир, Спитамен думал об Одатиде. Всю дорогу молчал, и друзья, сопровождающие его, обеспокоились, уж не заболел ли он…

И утром, едва проснулся, сразу подумал о ней. С той поры мысль об этой девушке ни на минуту не покидала его. Он лишился сна, аппетита, не принимал участия в игрищах. То отец, то мать входили к нему, одиноко лежащему на войлоке, и пытались дознаться, что с ним происходит, здоров ли он. После долгих колебаний, намеками, сын поведал им о причине своей тоски.

На второй день отец созвал к себе аксакалов и держал с ними совет, прежде чем попросить кого — либо из них отправиться к отцу Одатиды, вождю дахов, и довести до его сведения, что Спитамен отныне в состоянии идти по жизненной стезе только рука об руку с его прекрасной дочерью.

Однако не сразу согласились аксакалы выполнить это поручение, не день и не два провели в спорах, прежде чем отправились сватать дочь вождя соседнего племени: ибо даже они, аксакалы, не помнили, чтобы их предки с этим племенем водили дружбу. А вот стычки с ним, заканчивавшиеся кровопролитием, бывали часто. И отец, и седобородые дядья пытались отговорить Спитамена, но он стоял на своем. Повздыхали аксакалы, развели руками и скрепя сердце отправились к чужакам, далеко не уверенные в удаче и боясь, как бы не пришлось возвращаться ни с чем…

Вождь племени дахов, приняв от гостей подарки и узнав о цели их визита, оказал им знаки внимания, положенные по обычаю, однако ответа давать не торопился, а созвал на совет старейшин племени. Три дня совещались они, а чтобы гости не скучали, возили их по предместьям, показывали им пастбища, табуны, музыканты и певцы развлекали, демонстрируя свое искусство. Наконец на исходе третьего дня сваты были вновь приглашены в дом вождя, и отец Одатиды сообщил им о согласии выдать дочь за юношу из их племени.

Воодушевленные удачей и уверенные, что они будут вознаграждены дорогими подарками, поспешили сваты обратно…

Ровно через месяц были созваны гости из обоих племен на общий пир, который длился семь дней и семь ночей и где были соблюдены традиции и обычаи того и другого племени…

Много времени спустя Спитамен узнал, что в принятии решения старейшинами немалую роль сыграла сама Одатида.