Люди остаются людьми

— И не работаю и не учусь, все планы рушатся, и все из-за прописки.

— Грузчиком пойдешь?.. — Парень быстро допивает пиво, вытирает ладонью рот. — И прописка будет, и сыт будешь Я тебе сурьезно говорю.

— Пойду, конечно. Только из этого ничего не выйдет.

— Посмотришь. Айда!

И парень ведет меня через дорогу под какую-то арку, потом наверх по крутой каменной лестнице. Я, разумеется, не верю, что меня возьмут даже в грузчики, — это было бы слишком большое счастье, — но попытка, как говорится, не пытка. Вообще я собрался продавать сапоги, чтобы сколотить деньги на билет и уехать к маме — что же мне остается? Ну, еще одна попытка, пусть…

Мы идем по полутемному каменному коридору, напоминающему тоннель. В конце его — электрическая лампочка. Парень подводит меня к фанерной будке с освещенным окошечком.

— Здорово, начальник!

— Здоров, Ванюша! — отвечает из окошечка человек в расстегнутой телогрейке. — Кого опять волокешь?

— Кадры волоку. Оформи его в нашу бригаду. Это моя личная просьба. Понял?

— Паспорт есть? — спрашивает меня человек в телогрейке, вероятно, начальник кадров.

— Есть. Пожалуйста.

— Так оформи его, Коля. Я тороплюсь. — И, потрепав меня по плечу, парень исчезает в полутьме тоннеля.

— Ладно, возьмем, — заглянув в паспорт, говорит начальник кадров Коля. — Прописка треба?

— В том-то и дело, — говорю я довольно равнодушно, потому что я еще не верю в успех.

— Ладно. Пропишем в общежитии за городом, там это легче. Коменданту поставишь пол-литра. Нынешним вечером сможешь выйти на работу?

— Смогу.

— Тогда минуту. Сейчас я дам тебе направленно. А грузчиком работал?

— Работал. — «Камни-то таскал в Маутхаузене», — думаю я.

— Образование какое?

— А какое надо?

— Никакого не надо. Ладно.

Он пишет химическим карандашом через копирку, а я стою у окошечка и удивляюсь. Я все еще не верю в свое счастье, но уже опять удивляюсь. Ведь есть же люди: подобрали на улице человека и устраивают его жизнь!

— Готово, — объявляет Коля, начальник кадров. — Вот направление, будешь работать на хорошем объекте, на хлебозаводе. А это пока вместо паспорта. — Он протягивает мне бумажку, похожую на квитанцию. — Давай четыре рубля на прописку.

Я отдаю ему четыре рубля — у меня остается последняя трешка — и благодарю его.

— Ванюшке скажи спасибо, — отвечает Коля и захлопывает окошечко.

Я выхожу на улицу уже не таким, каким вошел сюда: я и счастливый и равнодушный, верящий и еще больше не верящий, удивленный и уже ничему не удивляющийся.

Таким, чувствую, я никогда не был.

Что-то внезапно ломается во мне — я сам еще хорошенько не пойму, что, не умею себе объяснить. Словно вдруг отмирает какой-то важный жизненный нерв, дававший прежде и силу и радость. Я не знаю, что это и почему это так и именно сейчас, когда жизнь, казалось бы, поворачивается к лучшему. Может, я просто очень устал?

…В проходной хлебозавода я предъявляю направление, и мне объясняют, как пройти в раздевалку грузчиков. В раздевалке — она в подвальном помещении, рядом с душевой, — я вручаю направление бригадиру, пожилому сутулому человеку. Он молча показывает мне на узкий шкафчик, в котором висит потрепанная спецовка.

Ванюшки пока не видно. Грузчики, переодевшись, уходят наверх. Я отправляюсь с одним из них, рыжим, веснушчатым парнем. Мы заходим в небольшую комнату со столом и низким, очень широким шкафом. Грузчики сидят на скамейках — человек двенадцать. Все в спецовках, выпачканных мукой и засохшим тестом. Я сажусь рядом с рыжим. Он закуривает папиросу.

— Новичок?

— Да.

Появляется бригадир и молча усаживается к столу. Почти зсе курят. Бригадир тоже закуривает: сворачивает толстенную «козью ножку». Мы сидим так минут двадцать. Ванюшки все нет. Бригадир, растерев окурок подошвой, дремлет, упершись локтями в колени.

— Где ты до этого работал? На железе? — спрашивает меня рыжий.

— Почему на железе?

— Да тощий ты больно. Хлеба хошь?

Он вынимает из кармана спецовки теплую, залепленную мукой краюху, и я вмиг съедаю ее.

— Братва, у кого есть хлеб? — обращается рыжий к своим товарищам.

— Вон в шкафу, пусть возьмет, — говорит грузчик с бесцветными глазами. — Стой, я достану.

Он приносит полбуханки хлеба, еще горячего и тоже залепленного мукой, и подсаживается ко мне.

— Где ты так оголодал?

— На каком объекте работал? — подняв голову, строго спрашивает бригадир.

— В Москве еще нигде не работал, — говорю я.

— Тоже присылают! — отворачиваясь, бурчит бригадир.

— Воды нет? — вполголоса спрашиваю я у грузчика с бесцветными глазами. Я вижу, что он сочувственно следит за тем, как я ем.

— Пойдем покажу.

Он ведет меня в большое прохладное помещение, набитое мешками, затем по лестнице вниз. Внизу такое же складское помещение, только потеплее, и в нем, кроме мешков, еще какие-то механизмы с приводными ремнями; полуобнаженные люди ссыпают муку в деревянные люки.

Я пью из маленькой колонки, снабженной железным блюдцем — над ним бьет прозрачный фонтанчик.

— Меня зовут Алексей, — сообщает грузчик. — А тебя?

Я говорю ему, как меня зовут.

— Грузчиком совсем не работал?

— Специально нет. Но грузить во время войны приходилось, камни в основном.

— В плену, наверно?.. Я тоже был, поэтому и спрашиваю. Я нашего брата, пленягу, сразу вижу. — У Алексея на носу рябинки, глаза будто выгорели на солнце. — Ты учти: бригадир не любит новичков, особенно которых присылает отдел кадров. Если бригадир не захочет взять и отстранит — все, никто его не заставит.

— Эй! — кричат нам с лестницы. — Машины пришли!

Алексей подхватывается, как солдат по тревоге. Я спешу за ним.

— Присматривайся, как работают другие. — Больше ничего он не успевает или не хочет сказать мне.

Наверху распахнуты ворота, напротив них стоят машины с мешками. Четверо грузчиков открывают борта, остальные выстроились цепочкой, по пять человек в каждой. Я встаю в хвост одной цепочки, Алексей идет к другой. Бригадир, заложив руки за спину и сильно сутулясь, наблюдает.

Рыжий — он передний в моей цепочке — подходит к кузову. Двое, те, что открывали борта на нашей машине, берут мешок за углы, махом подбрасывают его, рыжий подскакивает, и мешок плотно ложится ему на плечо и затылок. Рыжий, чуть придерживая мешок одной рукой и помахивая второй, свободной, легко и быстро идет мимо цепочки в глубь склада. Потом я слышу, как мягко шлепается мешок о каменный пол.

— Сашка, ровнее опускай, — говорит рыжему бригадир.

Рыжий Сашка встает за мной. Мимо нас проходит второй грузчик — так же быстро и легко, — и опять шлепается мешок о пол. Проходит, точно проплывает, третий, потом четвертый.

— Набегай! — кричат мне те, что на кузове. Холодный, шершавый мешок ударяет меня, я вцепляюсь в него обеими руками, но он съезжает на спину, я сгибаюсь и тащу его в глубь склада.

Сваливаю рядом с другими мешками и снова становлюсь в хвост.

Сашка опять за мной.

— Ты не боись мешка, — говорит он мне. — Иди на него! Чтобы ты управлял им, а не он тобой.

Бригадир, не меняя позы, искоса поглядывает на меня.

А мешок вновь ударяет. И вновь, согнувшись, тащу его на спине и сваливаю на пол.

— На шею бери! — учит Сашка.

Третий мешок чуть не ломает мне шею. Но я тащу. А бригадир только поглядывает. Четвертый снова съезжает на спину. Я тащу.

— Набегай! — кричат мне с кузова.

Я набегаю. Холодная тяжесть бьет по плечу. Тащу на плече. Уже прошибает пот.

— Иди на него. Смелей! — подталкивает меня сзади Сашка.

Я иду. Мешок, кажется, вдавливает мне голову в плечи. Голова слегка гудит. Я сваливаю…

Я стою в очереди. Как приятно постоять с полминуты! На восьмом мешке (я считаю) начинают заплетаться ноги. А бригадир, нахохлившись, все поглядывает;, как надсмотрщик, и молчит. Десятый мешок. Опять на голову. Что-то хрупает. Черт с ней!