Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод

Как государь пестовал Ирину Годунову для собственного сына, так Малюта пестовал царских отроков и Бориса Годунова для самого себя. Ненавязчиво старался стать полезным: то посоветует что с лошадиной упряжью, то покажет, как стремя подтянуть, чтобы нога в нём ладно себя чувствовала, то какому приёму хитрому обучит Ивана-младшего, то устроит веселье с Васькой Грязным, чтобы и царевичи посмеялись, и маленькие Годуновы вместе с ними. Жена Григория Лукьяновича только ахала, поняв, куда метит супруг. Если Борис Годунов станет зятем Скуратова, а его сестра Ирина снохой самого государя, то и Малюта вроде родственником Ивану Васильевичу будет... Ох и сладкие то были мысли!..

Но Скуратов и без родства до гробовой доски верен будет государю, даже если тот велит в кипятке свариться, чтобы повеселить, Малюта из кожи варёной вылезет, а царя повеселит. Такой уж он человек, если верен, то до конца!

Митрополит Афанасий долго не выдержал, безо всякого позволения вдруг снял с себя митрополичьи знаки и вернулся в монастырь. Царь негодовал, но поделать ничего не мог. В оба уха ему подпевали верные слуги — Басмановы, Вяземский, Грязные и, конечно, Скуратов, куда ж без него?

Святители быстро избрали на место сбежавшего Афанасия казанского архиепископа Германа. Выбрали небывало — жребием. Никто не хотел на митрополичье место, попросту боялись.

Но и Герман оказался не таким, каким его хотел бы видеть Иван Васильевич. Избранный невиданным прежде образом Герман завёл речь... о милости и понимании. В первое мгновение Иван Васильевич недоумённо пялился на нового митрополита: этот-то куда лезет?! Поняв, что Герман искренне, разозлился, и уже через день опальный святитель отъезжал в дальний монастырь.

Малюта поддакивал:

   — Ишь ты какой! Страшным судом государю грозить... Да разве тем должен митрополит заниматься? Он должен поддерживать правителя во всех его благих начинаниях...

Москва снова без митрополита. Государь злился:

   — Что же, на Руси честного святителя нет, что ли?!

И вдруг вспомнил рассказы ещё Макария о боярском сыне Фёдоре Колычеве, принявшем постриг в Соловецкой обители под именем Филиппа и ставшем её игуменом. Сам он Колычева не помнил, слишком мал был, когда тот при матери служил. Когда приезжал игумен на Соборы, не до него было государю... Но о делах Соловецкой обители Иван Васильевич наслышан, помогал и после пожара, и потом, когда уже Филипп во главе её встал. Переписку государь вёл с новым игуменом, благоволил деятельным монахам и их главе, дивился разумности Филиппа. Вот про кого никто дурного сказать не может! И в святости усомниться повода никогда не давал, и хозяин хороший... Что ещё нужно?

   — Филипп, соловецкий игумен, вот кто нам нужен!

От этого имени вздрогнули и Вяземский, и Басманов.

Если оно не очень испугало Малюту Скуратова, то потому, что ему было всё равно, кто будет митрополитом, для того важнее государя никого нет и быть не может. На земле нет. Хотя, если бы Малюту спросили, верит ли он в Бога, Скуратов ответил бы, что верит в государя, а потому кто против государя, тот против Бога, и всё на этом. А вот Вяземский и Басманов ужаснулись, кажется, лучше было бы вовремя приструнить Германа. Если честно, то Афанасий Вяземский рассчитывал, что Иван позовёт в митрополиты Новгородского архиепископа Пимена, с которым у боярина особые отношения. Кого же, как не его? А вот безукоризненный Филипп Колычев совершенно не устраивал и Басманова тоже. Такого враз не приструнишь и не сковырнёшь, как Германа. Но Филипп ярый противник опричнины, об этом даже заочно известно, а что будет, когда этот святой отец своими глазами увидит опричные деяния?! Неужели государь не понимает, что получит вместе с Филиппом сильное противление своей власти?

Вдруг Басманова осенило: неужто Иван Васильевич на это и рассчитывает? Конечно, подчинив себе такого митрополита, государь станет в десяток раз сильнее. А если не удастся? О таком думать не хотелось, тем более что государь схватился за такую мысль. Вяземский хорошо знал, что если что-то западёт в голову Ивана Васильевича, то лучше выполнять, не то пожалеешь. И всё равно он не понимал, для чего государю такая головная боль?

За 18 лет до конца.

МИТРОПОЛИТ ФИЛИПП

   — Уйди! Сгинь! Исчезни!

Руки Ивана Васильевича пытались оттолкнуть видение, губы посинели от хрипа. Так отмахиваются от чего-то очень страшного.

Что же так испугало царя?

Он увидел митрополита Филиппа, с которым, хотя и отправил в дальний монастырь, справиться так и не смог!

11 февраля 1507 года в Деревском имении бояр Колычевых была радость — у Степана Ивановича по прозванию Стенстура родился сын, наречённый Фёдором. Мальчик крепенький, голосистый. Подняв младенца над головой, счастливый отец изрёк:

   — Славен будешь!

Отец оказался прав, но он и не подозревал, какая необычная судьба ждёт его сына, и, уж конечно, не думал, что тот станет митрополитом Московским и будет причислен к лику святых!

У всех Колычевых прозвища, но не обидные, а очень даже приметные. Отец Степана Ивановича Иван Андреевич прозван Лобаном за большущую голову и выпуклый лоб. Самого Степана прозвали в честь шведского правителя Стенстура, славного своей разумностью. Видно, и Колычев был таким, недаром его позже определили дядькой-воспитателем Юрия — младшего сына великого князя Василия Ивановича и Елены Глинской. Слабоумный Юрий души не чаял в своём дядьке Степане.

Все Колычевы честно служили московским князьям ещё со времён Ивана Калиты. Вот и Иван Андреевич Лобан-Колычев погиб, защищая Ивангород от нежданного нападения ливонцев. Был он наместником новгородским, а потому владения имел в новгородских землях и женился там же.

Сыновья его служили в Москве, потом у князя Андрея Старицкого, Иван Иванович Умной-Колычев даже думу у того ведал, за что потом и поплатился жизнью вместе со своим князем.

Но тогда в 1507 году о страшных днях и не думалось. Степан Стенстура-Колычев вместе с братьями верно служил великому князю Василию III Ивановичу и его первой жене княгине Соломонии. Никто не ждал беды изнутри, власть виделась крепкой и надёжной. А что до ливонцев или татарских набегов, так на то и воеводы. Всё казалось: вот с Казанью справятся, потом ливонцев побьют, чтоб не налезали всякий год на псковские земли, и заживут лучше некуда. Но вышло не так...

Маленький Федя — мальчик очень серьёзный. В боярском доме детей полно, у Семёна Ивановича родичей немало, но Федя выделялся среди всех своим внимательным взглядом и постоянным старанием всё обустроить. Если остальные могли разбросать игрушки, то мальчик их собирал, складывал, в играх всем распределял роли. Взрослые дивились — даже старшие дети маленького Федю слушались.

А ещё в храме не по сторонам глазел, а внимательно слушал всё, что говорил священник. Это тоже изумляло родителей, особенно когда Федя принялся расспрашивать о Деве Марии и младенце Иисусе. Заставил пересказать историю его рождения и смерти на кресте несколько раз и после того долго молчал. А потом вдруг спросил у матери: отдала бы она его вот так же? Боярыня Варвара широко распахнула глаза и в ужасе замахала на сынишку руками:

   — Что ты, Федя, Господь с тобой!

Не отдала бы — решил для себя мальчик и не понял, рад он этому или нет.

Повзрослев, Фёдор стал ещё более серьёзным, он рано принялся учиться буквицам и счёту, потом помогать отцу распоряжаться холопами и хозяйством. Так же рано пошёл на службу, но вынужден был её оставить. Не потому, что был бестолков или ленив, а потому, что пришло правление Елены Глинской с родичами и опала легла на семью князей Старицких, которым служили Колычевы. Дядя Иван Умной-Колычев был в думе у князя Андрея Ивановича Старицкого, за что попал в тюрьму. Троюродные братья Андрей Иванович и Гаврила Владимирович в Москве были биты кнутом и после казнены.