Королева Виктория

Британское правительство потребовало, чтобы послов немедленно освободили, или мы отзовем своего посла из Вашингтона. Правительство было готово к жестким мерам, и я их поддерживала. Лорд Джон Рассел прислал мне черновик ультиматума, который он собирался послать.

Я никогда не забуду Альберта в теплом халате с алым бархатным воротником и с выражением суровой решимости на бледном лице.

— Это не годится, — сказал он, прочитав черновик.

— Альберт, — сказала я с упреком, — ты должен сейчас же лечь. Ты слишком нездоров, чтобы заниматься делами.

— Ситуация очень опасная, — отвечал он. — Ультиматум не может быть отправлен… в таком виде.

— Но мы не можем позволить этим… головорезам… брать на абордаж наши суда.

— Есть особые обстоятельства. Нам не нужна война с Америкой. Нам нужен мир… мир в Англии.

— Конечно, нам нужен мир, но мы не позволим им диктовать себе на море или на суше.

— Дело в том, как составлен ультиматум. Я уверен, что американцы не хотят с нами воевать. Им достаточно междоусобной войны. Но ты должна понять, что, послав такой ультиматум, мы не оставляем им выбора. Его надо составить по-другому.

— Лучше скажи об этом Расселу. Нет… не лучше. Тебе лучше лечь и отдохнуть.

— Я не могу отдыхать. Я должен переписать документ. Я думаю, мы сможем избежать неприятной ситуации.

— Милый Альберт, ты болен.

Он зажег маленькую лампу под зеленым абажуром на письменном столе и принялся за работу. Кончив писать, он облокотился на стол и положил голову на руки.

— Виктория… любовь моя, — сказал он. — Я чувствую такую слабость. Я с трудом могу держать перо в руке.

— Я говорила тебе не делать этого, ты вновь не послушался меня. Он слабо улыбнулся.

Позже я узнала, что то, что он сделал, спасло нас от очень неловкой ситуации, которая могла бы привести к войне. Это дело с захватом «Трента» стало одним из тех, что редко упоминаются в учебниках истории, и роль в нем Альберта забыта многими; но это был еще один пример того, как много сделал Альберт для блага страны.

На следующий день ему стало хуже, и сэр Джеймс сказал мне, что он желал бы устроить консультацию. Доктор Бейли, работавший вместе с сэром Джеймсом и о котором Альберт был очень высокого мнения, недавно погиб в железнодорожной катастрофе. А со времени истории с Флорой Гастингс я подозревала, что сэр Джеймс утратил уверенность в себе.

— Так вы находите, что принц серьезно болен? — спросила я с тревогой.

— Мне бы хотелось посоветоваться, — уклончиво ответил он.

— Ну так посоветуйтесь, — сказала я.

Он в тот же день пригласил еще одного врача, и я ужаснулась, увидев, что это был доктор Дженнер, специалист по тифозным горячкам. Пока доктор Дженнер осматривал Альберта, я с трепетом ожидала приговор.

— У принца не тиф… — сказал доктор Дженнер.

— Слава Богу! — воскликнула я.

— …в настоящий момент, — продолжал доктор Дженнер. — Но, мэм, я не могу скрывать от вас, что есть такая возможность, что он разовьется. Нам следует быть готовыми к этому.

Мной овладел ужас. Тиф! Самая страшная болезнь! Сколько людей умерли от нее. Но не Альберт… нет! Этого не может быть.

Но Альберту стало еще хуже. Бесполезно было закрывать глаза на очевидные факты. Он постоянно находился в состоянии беспокойства. Он сказал, что будет спать в отдельной постели.

— Нет, нет, — закричала я. — Я не хочу спать. Я хочу быть с тобой все время.

Он улыбнулся. Я думаю, он знал, он давно уже знал! Я хотела расплакаться, но слез почему-то не было. Он увидел, как я расстроена, и попытался успокоить меня.

— С тобой все будет хорошо, малютка, — сказал он. — Ты любишь жизнь. Я никогда не любил ее… так, как ты. Мне только больно от мысли покинуть любимых.

Ему стало получше, и наши надежды ожили. Он сказал, что хотел бы послушать музыку. Я послала Алису в соседнюю комнату и попросила сыграть, оставив дверь открытой. Она играла, а он улыбался.

— Милая Алиса, — прошептал он. — А Викки знает… обо мне?

— Я не писала ей, что ты болен. В ее положении… она бы расстроилась.

Викки снова ждала ребенка. Я подумала, если Альберт не поправится, это ее убьет. И даже в этот момент я ощутила уколы ревности, потому что он так любил ее.

У него начались сильные боли, я умоляла врачей сделать что-нибудь. Они дали ему опиума, и он впал в дремоту. Я сидела у его постели, глядя в любимое лицо. Как он изменился с тех пор, как мы рядом стояли у алтаря!

Ночью он спал хорошо благодаря опиуму, и на следующий день ему вроде бы стало лучше. Он попросил Алису почитать ему. Она принесла «Сайлас Марнер» и села рядом с ним, но внимание его рассеивалось, и он сказал, что книга ему не нравится.

Он беспокойно метался, и я не знала, что делать. Пять ночей я почти не спала. Альберту давали опиум, единственное, что его успокаивало. Он говорил теперь почти все время по-немецки, и мне кажется, он иногда воображал себя ребенком.

Я чувствовала, что сердце у меня разрывается. Я обращалась к сэру Джеймсу, а не к доктору Дженнеру, потому что сэр Джеймс все время хотел успокоить меня, убеждая, что Альберт поправляется.

Но наконец доктор Дженнер сказал мне, что у Альберта желудочная лихорадка… кишечная лихорадка. Я поняла, что это значит, хотя он не произнес страшного слова «тиф».

Я сидела у постели. Альберт знал, что я рядом, потому что он то и дело шептал по-немецки «милая женушка».

Дженнер предложил вызвать еще врачей для консультации. Это были доктор Ватсон и сэр Генри Холланд. Я боялась, что так много докторов напугают Альберта и он поймет, как серьезно его положение.

— Если бы Штокмар был здесь… — тихо сказал Альберт.

Я тоже этому верила. В этом старике была какая-то волшебная сила, которой, быть может, мы сами наделили его, но какое это имело значение? Для нас она существовала.

Мне нужно было возложить на кого-то вину. Поэтому я винила Штокмара за то, что он нас покинул. Если бы он был здесь, Альберт бы давно поправился. Я сидела у постели. Он опять забеспокоился о Викки.

— Она знает?

— Я написала ей, что ты болен.

— Ты должна была написать, что я умираю.

— Нет, — сказала я с яростной убежденностью, — нет. Вечером он попросил меня прийти к нему после ужина. Ужин! Какой мог быть ужин! Я пошла к нему. У двери меня остановил врач.

— Не задерживайтесь долго, ваше величество. Принцу нужен покой.

— Альберт… мой любимый Альберт. Он улыбнулся.

— Мне не разрешают остаться.

— Наверное, это последний раз, когда мы можем поговорить.

— Это все врачи. Они твердят, что тебе нужен покой. Я поцеловала его в лоб и вышла.

На следующий день Алиса послала в Кембридж за Берти. Альберт находился в состоянии, которое врачи называли кризисом.

Всю ночь мы ждали и ждали. Врачи говорили, что есть надежда, что он поправится. Было шесть часов утра. Я вошла в Голубую комнату. В свете догоравших свечей доктор выглядел очень серьезным. Альберт лежал, его прекрасные глаза были широко раскрыты, но он, казалось, не видел ничего вокруг. Я подошла к постели и посмотрела на него.

Вошли все дети — кроме Беатрисы — и поцеловали ему руку. Он тяжело дышал. Говорить он не мог, но губы его с усилием прошептали:

— Кто это?

— Это я, твоя маленькая женушка, — закричала я.

Я не могла там больше оставаться, Мне все стало ясно. Приближалась страшная трагедия. Сотрясаясь от рыданий, я выбежала из комнаты. Вскоре Алиса позвала меня.

Я встала на колени у постели, Алиса — с другой стороны. Берти и Елена стояли в ногах. Я знала, что в комнате были еще и другие. Его губы шевельнулись, и в последний раз он сказал по-немецки — милая женушка.

Он держал мою руку, и я чувствовала, как пожатие слабело. Я встала и поцеловала его в лоб.

— О мой дорогой… мой любимый, — прошептала я. И все было кончено. Альберт умер.

Мы были в трауре. Весь мир должен был облечься в траур по Альберту. Я не могла поверить в его смерть. Его нет. Как могу я жить без него. У меня были дети. Они объединились вокруг меня. Даже крошка Беатриса пыталась утешить меня. Милая Алиса была такая ласковая, такая любящая. Но что она могла для меня сделать? Никто больше не мог ничего сделать. Его не стало. Он был моей жизнью, и моя жизнь кончилась.