Великая грешница или Черница поневоле (СИ)

Глянули и обмерли: ляхи все ближе и ближе подступали к мельнице.

- Взрываем, Никола, - с твердой решимостью произнес Слота.

- Так, ить, погибнем.

- Погибнем. Ради святой Руси погибнем... Давай попрощаемся.

Отважные крестьяне, простолюдины, страдники, крепко обнялись и шагнули с факелом к бочкам.

Чудовищный, оглушительный взрыв потряс овраг. Поляки с ужасом побежали вспять, вспять от адского места, чувствуя, как под ногами дрожит земля.

Вместе с подкопом была уничтожена значительная часть вражеских батарей и укреплений, десятки пушек и пищалей защитники обители захватили как военную добычу. Даже деревянные сооружения были разобраны, унесены в монастырь и изрублены на дрова, которых стало не хватать.

Ян Сапега пришел в неистовство и поклялся жестоко отомстить троицким сидельцам.

Архимандрит же Иоасаф с братией видели в этом обстоятельстве особый промысел Божий и со слезами на глазах пели благодарственный молебен Всесильному Защитнику слабых и невинных.

Г л а в а 13

ЗАГОВОР

Федор Михалков вернулся из сечи без единой царапины, а вот Василий Пожарский был довольно серьезно уязвлен саблей в предплечье, и пока добирался до монастыря, потерял много крови. В монастырской Гостевой избе над ним сразу начал колдовать лекарь Амвросий, старый инок, известный своим искусным врачеванием.

Изведав о ране Пожарского, Ксения тотчас сорвалась в Гостиную.

- Васенька, милый, что с тобой?

Амвросий не удивился появлению инокини: все уже ведали о "греховной" связи известной царственной черницы.

Лицо Пожарского выглядело бледным и усталым, но при появлении Ксении оно озарилось светлой, беззаботной улыбкой.

- Не волнуйся, царевна (при посторонних людях Пожарский называл Ксению "царевной"). Малой царапиной отделался.

- Не лихачь, князь. Еще бы полвершка и сабля бы в кость вонзилась, - строго произнес лекарь.

- Бог милостив.

- Какой же ты бледный, родной мой. Тебе больно?

Лекарь, помазав рану какой-то едкой пахучей мазью, принялся делать перевязку, а Ксения все сердобольно причитала:

- Беда-то какая, Васенька. Вся Гостиная людьми забита. Тесно здесь. А можно недужного, отец Амвросий, в мою келью забрать?

- Сие не в моей воле, инокиня, сие архимандриту решать, да и то сомневаюсь, - изрек лекарь.

Но архимандрит не отказал: он ведал о насильном постриге Ксении в монашество, о ее любви с отроческих лет к князю Пожарскому, а посему решил для себя: "Бог рассудит".

Полюбилась пастырю Ксения и своим изумительным рукоделием, коя сотворила для обители два сокровища ризницы. Это - покровец на гробницу Сергия Радонежского, вклад царя Бориса “от усердия и трудов дочери его царевны Ксении Борисовны в 1601 году”, и интидия (одежда на жертвенник), «вышита собственными трудами и пожалована в обитель преподобного Сергия царевною Ксению Борисовной Годуновой в 1602 году».

Сейчас же на словах архимандрит милостиво молвил:

- Князь Пожарский - зело достойный воин. Он промыслом Божиим и предоброго чудотворца Сергия свершил смелый подвиг, благодаря коему спасена святая обитель.

Иоасаф, единственный из монастырской братии, ведал о тайной вылазке князя Василия в стан врага. Ольга же истолковала слова пастыря по-своему:

- Да, да, отец игумен. С врагами князь Василий дерзкий и горячий, а посему и получил тяжкую рану. За князем нужен повседневный уход, иначе он может умереть!

Инокиня опустилась на колени и со слезами на глазах попросила:

- Дозволь мне, рабе грешной, перенести князя в мою келью. Дозволь, отец Иоасаф!

В глазах келейницы была такая неистребимая мольба, что архимандрит невольно подумал: "Ох, не зря глаголют монахи о безоглядной и нетленной любви Ольги и Василия, ох, не зря".

- Встань, дочь моя. Забирай князя в свою келью и борзо поставь его на ноги. Сей раб Божий зело надобен обители.

* * *

Хоть боль от раны давала себя знать, но Василий был чрезмерно доволен: за ним ухаживает сама Ксения! Теперь она постоянно перед его глазами. Какая же это радость! Она скинула свой подрясник, облачилась в мирское платье и обратилась в ту самую Ксению, которую так привык лицезреть когда-то князь Василий. Боже мой, каким счастливым блеском наполнились его глаза! И все шутил, шутил:

- Всю жизнь мечтал иметь такую сиделку. Спасибо за рану поляку.

Ксения нежной рукой перебирала его густые русые волосы и приговаривала:

- Глупенький ты мой. Лях и вовсе тебя мог загубить. И до чего ж ты неугомонный. Ну, зачем ты все наперед рати выскакиваешь? Обо мне бы подумал. Господи, сердце мое пожалей!

- Всегда жалею, ладушка, даже в сече о тебе думаю. Надо бы в самую гущу супостатов кинуться, а я все бочком да в сторонку.

- Да уже ведаю, как ты от ворога оберегаешься. Хоть бы скорее сечи закончились.

Когда недужного навещал Федор, Ольга уходила к Надейке и всегда ее спрашивала:

- Твой-то как?

- Пока, слава Богу. Сказывает, что к нему вороги и подходить страшатся, да не верю я ему: за спинами ратников отсиживаться не станет. Страшно мне за него, все молюсь.

- Вот и мне страшно, Надеюшка. Такая уж наша женская доля, - вздохнула Ольга, а затем горестно молвила:

- Уж так мне жаль Пелагею, жену погибшего Слоты Захарьева. Какого отважного супруга потеряла, спасителя нашего. Славный был человек, все рушниками моими любовался.

- Священники его имя каждую службу поминают, а наш пастырь большие деньги Пелагее пожаловал, а та не приняла.

- Вот и от нас с Василием денег она не взяла. Сказала: передайте на воинство. Какая глубокая и великодушная натура!

А Федор, тем временем, рассказывал Василию последние новости: архимандрит, по случаю успешной вылазки, отслужил торжественный молебен и указал вынуть из погребов бочонки с медом; каждый ратник получил по доброму ковшу хмельного пития, каждого обуревала радость.

- А казначей Иосиф Девочкин?

- Ходит с озабоченным лицом. Сам слышал, как его спрашивали: "Аль, какие заботы гложут, отец Иосиф?" Ответил: "Да как же без забот? На мне, почитай, весь монастырь. Худо обители без келаря, да и пастырь наш в преклонных летах. Как без забот?"

- Злоба его гнетет, а не заботы. Поди, места себе не находит, что не изведал о цели последней вылазки.

- Наверняка, Василий. И до вылазки и после нее к казначею зачастил трубач Мартьяс.

Михалков уже изведал, что молодой, статный красавец прибыл в Троицкий монастырь вместе со свитой бывшей ливонской королевы Марии Старицкой.

- Любопытно, что понадобилось трубачу у нашего казначея?

- Мне думается, Василий, что Мартьяс удобный человек для Иосифа Девочкина, ибо тот выходит со своей боевой трубой в каждую вылазку.

- Но если он изменник, то, как он передает ляхам сведения? Мартьяс всегда на виду.

- Зато после вылазки не спешит возвращаться в монастырь.

- Как изведал, Федор?

- У воевод пять трубачей. Пришлось сторожко потолковать. Примечали, что нередко отстает. То у него живот прихватит, то нога стерлась. Сядет у кустарника - и давай портянку перематывать.

- А в кустарнике может вражий лазутчик оказаться. Мы ведь, когда отходим, по кустарникам не шарим.

- А может, и по-другому, Василий. Мартьяс в условленном месте записку оставляет.

- От кого?

- Может, от казначея, а может, от самой Марии Старицкой, коя до сих пор зла за то, что ее сослали в монастырь.

- Эх, Маржарета бы к нам на помощь. Он хоть и с авантюрной жилкой, зато располагает собачьим нюхом.

- Гасконец был бы кстати, - согласно кивнул Федор.

Друзья некоторое время помолчали, а затем Федор, глянув на перевязанную рану, сдержанно улыбнулся.

- Ты у нас как Христос на распятии. Когда-то в твое правое плечо пуля Рубца Масальского посетила, а ныне левое - рубанула сабля, и в обоих случаях кости остались невредимы.