След грифона

Длительное отсутствие Сергея Асю уже начинало раздражать. Вместо того чтобы бросить все и приехать домой, как это сделал Анатоль Пепеляев, ее Сергей где-то неизвестно с кем и неизвестно за что воюет. А она? О ней он подумал? Неожиданно она вдруг осознала и испугалась того, что если ее жених, сейчас полковник, дослужится до генерала, то она будет генеральшей. Генеральши в ее понимании – это подурневшие, полные и вздорные женщины преклонного возраста, окруженные многочисленными не только детьми, но и внуками. Ей стало казаться, что если она станет генеральшей, то на следующий день превратится именно в такую толстую, вздорную и неприглядную. Перед глазами был пример Нины Гавронской, теперь Пепеляевы, занятой заботами о детях, хлопочущей по хозяйству. Ася, казалось, наглядно видела превращение жены подполковника в генеральшу. Нет! Быть похожей на нынешнюю Нину она не хотела.

Было еще одно смутное, не поддающееся объяснению и пониманию новое свойство ее личности. Она становилась взрослой женщиной. Пробудившаяся в ней чувственность требовала развития. Она никогда никому, даже себе, не призналась бы, что хочет мужчину, но это было так. Нет, она не хотела кого-то случайного. Она хотела именно Сергея. Но этот Сергей предпочитает ей службу и долг. Кому службу? Какой долг? Революция в стране. Некому служить, думала она. Пепеляев тоже хорош. Издергался сам. Издергал бедняжку Нину. Собрал вокруг себя таких же оказавшихся не у дел офицеров, и что-то обсуждают. Неясно что решают, вместо того чтобы просто трудиться и приносить пользу себе и людям. Почему у нее не возникает вопроса, что делать? Потому что она занята делом! Вот и все.

С этим моряком она познакомилась после лекции в университете. Это был не офицер. Простой матрос. Она обратила на него внимание не из-за привлекательной внешности. Это присутствующие барышни, не стесняясь, бросали взгляды на высокого широкоплечего блондина с вьющимися волосами, выбивающимися из-под бескозырки. Нет, Ася тоже отметила, что моряк привлекателен. Но любознательность слушателя поразила. Моряк постоянно задавал вопросы лекторам и почти не пропускал лекций. Причем, это было понятно, спрашивал он не для того, чтобы обратить таким образом на себя внимание. Он внимательно слушал объяснения. Он, как настоящий студент, конспектировал лекции, тогда как большая часть присутствующих просто слушала. А в тот день моряк, так его теперь называла про себя Ася, стал спорить с профессором.

– Вы, молодой человек, – обращался к нему профессор университета, – весьма фривольно рассуждаете об истории. Историческая наука не терпит двусмысленности. И дело историка прежде всего заключается в том, чтобы узнать и понять самому, а затем и поделиться своими знаниями исторических фактов с обществом.

– Заметьте, профессор, именно с обществом, – сильным от природы голосом говорил моряк. – А если общество имеет классовый характер, то и историческая наука тоже классовая. Из этого вытекает, что и история носит характер классовый. Для вас Степан Разин – разбойник, а Емельян Пугачев – самозванец, а для народа они оба революционеры.

– Меня, и не только меня, поражает то, с какой легкостью вы уподобляете бунтарей революционерам, а также то, что вы считаете народом только менее образованную часть населения России, – поставленным, интеллигентным голосом отвечал профессор.

– Я малообразован только потому, что, не окончив гимназии, пошел трудиться, чтобы дать возможность учиться младшим в семье. А потом был отправлен воевать за интересы той части общества, которую вы называете просвещенной и образованной, – гремел на всю аудиторию моряк.

– Хорошо, молодой человек, – не смутившись, продолжал профессор. – Ваши рассуждения совершенно логично и неминуемо приведут вас к выводу, что нужно переписать историю. Я согласен, что историческая наука – часть господствующей идеологии. Но кто вам сказал, что у бунта есть государственная идеология? Какая идеология в русском бунте? «В бессмысленном и беспощадном бунте», говоря словами Пушкина.

Дальше моряк и вовсе поразил Асю. Он не стал в запальчивости продолжать спор, как это делают ораторы на нынешних митингах, а вдруг сказал, точно пристыдил профессора:

– Я, как и все присутствующие, пришел сюда не митинговать. Меня куда больше интересует соотношение исторических взглядов Карамзина и современных нам историков.

– Кого именно из современных историков вы имеете в виду? – примирительно улыбаясь, спросил профессор.

Как настоящий профессор, он с готовностью прощал студентам, а теперь и вольнослушателям, все, что угодно, при наличии у последних жажды знаний.

– В этом контексте меня интересуют Ключевский и Соловьев, – сказал моряк.

Ася рассеянно слушала оставшуюся часть лекции. Взгляд ее невольно возвращался к красивому моряку. Ей было ясно, что это очень непростой моряк. Внешне он был как все другие моряки – молодым человеком, подчеркнуто независимым, даже развязным и разухабистым. Но его речь говорила о начитанности и непростом пути самообразования, которым он, вероятно, шел. Кто такие эти современные историки Ключевский и Соловьев, сама Ася не знала. Новым для нее оказалось и слово «контекст».

Она в задумчивости вышла из главного университетского корпуса и вместе с другими пошла по дороге, с двух сторон окруженной деревьями, посаженными тридцать лет назад. Место это очень громко называли Университетской рощей. Называли скорей иронично. Трудно было представить, что этот искусственный молодой лес, состоящий из самых разнообразных деревьев, произрастающих на территории страны, когда-то станет настоящей рощей. Вдруг кто-то сзади взял ее за руку. Ася вздрогнула и обернулась. Перед нею стоял тот самый моряк. Но вел он себя иначе, чем на лекции. Нагловато улыбаясь, без тени смущения он разглядывал девушку. От него пахло табаком. Она невольно опять вспомнила о некурящем Суровцеве.

– Мадмуазель, позвольте представиться, вольный альбатрос революции Павел Железнов! – моряк протянул крепкую мужскую ладонь.

Асе нравилось, что за последний год люди стали общаться без лишних церемоний, но сама она весьма робко протягивала руку при знакомстве. Опять же Сергей при встрече всегда целовал ей руку. И только наедине они сразу же бросались в объятия и сливались в настоящем поцелуе. «И опять, и снова Сергей!» – с раздражением подумала она. И, точно назло своим мыслям о женихе, протянула моряку руку в ответ.

– Ася, – неожиданно громко для себя и для моряка представилась она.

– Что-то и вправду есть в тебе мелкопоместное и мелкодворянское. Тургеневское что-то. Действительно Ася.

Она в очередной раз поразилась начитанности этого моряка. Но прежде всего поразило это странное сочетание несовместимого. С одной стороны, он был явно не глупым человеком, но с другой стороны, манеры его были именно матросские – простоватые, грубоватые, широкие, как клеш матросских брюк.

Но он как-то очень естественно, за минуту разговора, приучил ее к обращению на ты, которое могло покоробить любую барышню того времени. Почему-то из его уст это не звучало грубо. Они весь вечер бродили по весеннему Томску. Ася еще и еще раз убеждалась, что моряк не только хорош собой, но и умен и начитан. Как выяснилось, он окончил только пять классов гимназии, а остальное, как он выразился, «добирал сам». И это Ася тоже поняла. Ей нравилось, что он внимательно слушает ее. Если на работе она обучала детей и подростков, то сегодня неожиданно для себя получила взрослого благодарного ученика. Знания Железнова носили бессистемный характер, и если сравнивать с Сергеем... «Опять Сергей!» Ася, не понимая почему, снова разозлилась на Суровцева. И тут же устыдилась сама себя. Она гуляет по Томску с абсолютно незнакомым молодым человеком, да еще и с матросом, правда, не под руку, как с кавалером, но все равно гуляет. А Сергей, может быть, сейчас в опасности. А вдруг он ранен? А вдруг он... Она заспешила домой: