Семь смертных грехов. Книга первая. Изгнание

Вадим Николаевич лежал неподвижно. Мимо шли войска, обозы, беженцы, дезертиры — шинели, шубы, бекеши, рясы, бурки, мундиры. На откосах валялись груды чемоданов, корзин, портпледов, винтовок и даже пулеметы. Части перемешались. Обозные повозки, телеги, линейки, экипажи, каким-то чудом преодолевшие тоннель, грохотали по шпалам, стараясь обогнать друг друга. Колеса соскальзывали с рельсов, проваливались в колдобины, застревали между шпал. Измученные лошади поминутно останавливались, поводя опавшими боками, нечувствительные к ударам палок и плетей; затем, собравшись с духом, они неистово, из последних сил, рвали оглобли и постромки.

— Оставь меня, Николай, — проговорил старый князь.

— О чем вы? — возмутился Николай Вадимович. — Не хочу и слышать! Не может быть и речи! Все, что суждено, мы переживем вместе.

— А что у тебя там? — старик показал глазами на саквояж.

— Как что? Деньги, драгоценности — все!

— Ничего это не стоит сейчас.

Подошел вдруг неизвестно откуда взявшийся бородатый ефрейтор. Сбросил с хребта кофр — это было точно находка — сказал уже с неприкрытой издевкой:

— Полагали, сбежал небось с барахлишком? И не говорите, господа, вижу. Станем рассчитываться? Или дальше прикажете его волочь?

Генерал от изумления сел. Николай Вадимович, подумав, отцепил и отдал солдату часы с цепочкой. Сказал с глупым пафосом, выдававшим все смятение его души:

— Веди нас, Сусанин!..

Генерал встал, но ноги не удержали его, и он рухнул на колени. Сел, мотая головой, точно медведь, сказал:

— Оставь меня, Николай. Не выдерживаю: сил нет.

— Вставайте, отец! Умоляю вас. Мы поможем. Нас двое, правда, солдат?

— Если по правде, я чемодан-то брошу — на кой вам, извиняюсь, тряпье волочить, когда человек помирает? А замест чемодана я генерала на руки возьму. Вес, считай, один, а генерала мне несть куда как благородно будет.

— Но я даже не помню, что у нас в этом кофре, — суматошился Николай Вадимович.

— Оставь, Николай... — твердил старый князь.

— Да зачем ссориться? — взял на себя инициативу солдат. — Гляньте-ка, да побыстрей. А мы пойдем потихоньку. Понесу яго!

— Нет, нет! — заторопился испуганно Николай Вадимович, замахал руками. — Я отстану! Мы неизбежно потеряемся. Только вместе! — Он все же раскрыл кофр и принялся бесцельно рыться в нем.

А мимо все текла и текла, не мелея, полноводная человеческая река...

Ночью они вошли в Севастополь. Зарево пылающих складов освещало им путь. Где-то неподалеку фейерверком рвался боезапас. Доведенная до крайности, изможденная толпа безотчетно двигалась к набережным. Не без труда оторвавшись от потока, Николай Вадимович повел своих по улицам к зданию городской управы. Здание оказалось темным, точно покинутый корабль. Николай Вадимович долго дергал ручку звонка, стучал. В конце концов врата рая приоткрылись.

— Я князь Белопольский, из Симферопольской управы, — с достоинством представился Николай Вадимович. — Мне надо... поговорить.

Неожиданно в дело опять вмешался солдат. Он бухнул в дверь огромным кованым башмаком и приказал, опережая привратника и всовывая в щель бороду:

— Открывай, живо!.. Приказ имеется!

— Какой приказ! Какой приказ?! — засуетились за дверьми. — Нет приказа! Кто приказал?

— Я! — Солдат еще раз бухнул сапогом, и треснувшая, видно, филенка двери запела, зазвенела. — С нами генерал. Ясно? Старый! Умирает, ясно? Открывай, душа из тебя вон! А не то пальну! У меня энто живо!

Соскочила цепочка, и дверь открылась.

4

Врангеля захватывало все возрастающее лихорадочное возбуждение и стремление к активной деятельности.

— Еще приказ, Павлуша, — сказал он, передавая бумагу начальнику штаба.

Шатилов прочел: «В случае оставления Крыма воспрещаю порчу и уничтожение казенного имущества, так как таковое принадлежит русскому народу». Шатилов обалдело посмотрел на главнокомандующего: Крым был потерян, склады горели, отступающие войска уничтожали за собой мосты, составы, паровозы, железнодорожное полотно... Врангель встретил его взгляд спокойно, с улыбкой. И Шатилов, как всегда, понял своего друга — тот беспокоился уже об истории, хотел остаться в памяти людей добрым вождем, никогда не забывавшим заботиться о своем народе.

— Хорошо, я распоряжусь, — сказал он, отводя глаза. — Однако меня больше заботят французы.

— Я жду ответа от верховного комиссара графа де Мартеля.

Перечисляя все титулы француза, Врангель нарочито подчеркивал при всех важность и своей особы. «Но здесь, теперь, когда нас только двое... — подумал с внезапной неприязнью Шатилов. — Что это? Педантичность, ставшая второй натурой, или пускание пыли в глаза, нежелание трезво оценить нашу ситуацию?.. В случае оставления Крыма... Кого он хочет уверить, что у нас остались какие-то шансы? Меня?»

— Я уверен, французы, скоты, набивают себе цену, — сказал Врангель. — И поэтому тянут время. Вот послушай мое последнее им послание.

Врангель достал бумагу, лежавшую поверх других, развернул с хрустом — была у него слабость писать важные, по его мнению, документы на толстой александрийской бумаге, — на миг задумался, потер подбородок, точно засомневался вдруг, стоит ли, и начал читать с повелительными интонациями:

«В тот момент, когда события заставляют меня покинуть Крым, я должен иметь в виду использование моей армии на территориях, еще занятых русскими силами, признавшими мою власть. Оставляя за моими войсками их свободу действий в будущем, согласно тем возможностям, каковые мне будут даны в деле достижения национальных территорий, а равно принимая во внимание, что Франция явилась единственной державой, признавшей правительство Юга России и оказавшей ему материальную и моральную поддержку, — я ставлю мою армию, мой флот и всех тех, кто за мной последовали, под ее защиту...» — Внезапно Врангель прервал чтение и вопросительно посмотрел на начальника штаба.

Шатилов молчал, опустив глаза. Впервые он думал о своем друге и соратнике трезво, с некоторым даже пренебрежением: «Игрок... Да, он просто азартный игрок, которого сжигает стремление отыграться. Отыграться во что бы то ни стало, вопреки реальной обстановке, соотношению сил, человеческой логике, черт побери! Он не считает свою борьбу законченной. У него армия, он уподобляет себя Наполеону и надеется еще на «сто дней», которые помогут ему, высадившись неизвестно где, идти победным маршем на Москву. Он маньяк, никакие доводы на него не подействуют: таких лечит только время и собственные неудачи. Сейчас ему ничего не объяснишь, не докажешь».

— Все правильно, — ответил Шатилов, улыбаясь всем своим полным, милым лицом. — Там есть одно «их» лишнее, Петруша. Это пустяк... Ну, а что с флотом?

— Обещают, обещают! Но лишь в залог, не более! И два флага на всех кораблях и судах — обязательно! Одновременно! Русский — Андреевский — и французский! Это мое требование. Де Мартель и адмирал Дюмениль уступят, вот увидишь!

— Надеюсь. Слишком многое они уже вложили в правительство Юга России!

— Ах они бедные, несчастные! Скоты! Торговцы! Ни к чертовой матери!.. Однако как началась эвакуация?

— В полном порядке, — отозвался Шатилов, думая о другом. — Согласно плану, — он чуть не сказал «моему», но вовремя спохватился: Врангель очень не любил, когда что-либо заметное осуществлялось без его участия. — Прибыл на двух пароходах уголь из Константинополя. Распределили его на пять портов. Были приняты героические меры к разгрузке — отряды офицеров и чиновников при бойкоте местных грузчиков работали днем и ночью.

— При бойкоте, — Врангель поднял тяжелые веки. — Надеюсь, расстреляли зачинщиков?

— Нет, господин главнокомандующий. Зачинщиков слишком много. Боялись ненужных эксцессов.

— Эх, Климович, Климович!.. Ну да ладно, — милостиво кивнул Врангель. — Их не переделаешь, не научишь, раз мы бояться себя не заставили. Докладывай.

Шатилов, как отличный ученик на экзамене (вот она, выучка, вот настоящий штабист, не теряющий академического лоска даже в самых тревожных, самых трагических обстоятельствах!), принялся рапортовать о положении дел. В Севастополе с утра 30 октября началась погрузка тыловых учреждений; для частей 1-го корпуса выделены транспорты «Саратов» и «Херсон», на прочие суда грузятся учреждения и беженцы; охрана города и погрузка возложены на юнкеров Константиневского училища, коими командует комендант крепости генерал Стогов; погрузка штаба главнокомандующего закончена к середине дня. В Ялте, куда отходят части кавкорпуса генерала Барбовича, эвакуацией командует генерал Драценко. Там же грузится на пароход «Цесаревич Георгий» основная масса раненых и больных.