Солнце над Бабатагом

— Спроси ее, что она делает? — сказал Лопатин Темир-Булату, знаком останавливая свой отряд.

— Говорит, целебные корни ищет. Сын ее Абиль-джан, говорит, ногу покалечил. Болезнь очень опасная, — начал переводить молодой татарин.

— Спроси, как ее зовут. И где она живет. Скажи, что мы хотим помочь ее сыну, — сказал Лопатин.

Но, выслушав женщину, переводчик только покачал головой.

— Нехорошо говорит. Знаем мы вашу помощь, говорит. Уже были тут ваши и один падарсак последний бурдюк с катыком распорол саблей…

Лопатин нахмурился, но ничего не сказал. Сделав знак рукой, он двинул свой отряд вперед по дороге.

Кишлачный аксакал Базамат Ходжа, строгий на вид бородатый человек лет пятидесяти, как и все остальное население Санг-Гардака, оказался неграмотным. Он повертел в руках бумагу с печатью, присланную юрчинским ревкомом и обязывавшую его отвести помещения для гарнизона, и, узнав от Темир-Булата о ее содержании, заявил, что свободных хороших дворов в кишлаке нет. Можно расположиться в доме сбежавшего к басмачам бывшего эмирского чиновника Чола-бая, но дом разрушен, и сначала нужно его восстановить. Глины для этой цели вокруг сколько угодно. Такое неприветливое отношение красноармейцы встретили впервые. Однако Дмитрий Лопатин не стал возмущаться, а попросил аксакала показать разрушенный дом. Оставив лошадей коноводам, он прихватил с собой Темир-Булата и направился за аксакалом. Но не прошли они и нескольких шагов, как чуть было, не были сбиты с ног целой ватагой ребятишек, которые с криком «Бури! Бури!» бежали по улице.

Вдоль подошвы большой серой горы быстро двигались три бурые точки. Посмотрев в бинокль, Лопатин понял, что видит волчицу с двумя крупными уже волчатами. Волчица что-то несла на спине. Несомненно, это была овца. Лопатин взял у подошедшего ординарца свою снайперскую винтовку и прицелился, использовав под упор развалины дувала. Прибор показал расстояние в тысячу двести шагов. Прогремел выстрел. Тут же передняя крупная точка словно раскололась на две. Одна из них осталась на месте, а другая стала медленно удаляться. Не обращая внимания на то, что подле него толпились подбегавшие жители, среди которых было немало и женщин, Дмитрий продолжал бить по цели. После следующего выстрела второй волк закружился на месте, а третий, круто остановившись и, видимо, не понимая, что происходит, поднял жалобный вой. Лопатин выстрелил.

— Ура! Мерген! Молодец! — послышались за ним голоса, когда последний волк повалился, и не успел он оглянуться, как взлетел в воздух, подброшенный десятками рук.

Видя вокруг радостные лица бойцов и жителей кишлака, Лопатин радовался и вместе с тем жалел, что с ним нет Харламова, разделившего с ним бурный восторг народа в памятный день уничтожения диких кабанов под Юрчами.

Наконец его бережно поставили на ноги.

Аксакал Базамат Ходжа теперь уже не с той строгой миной, с какой встречал его раньше, а приветливо обратился к нему.

— Что он говорит? — спросил Лопатин, чувствуя, что разговор шел о чем-то приятном.

— Говорит, такому хорошему командиру, великому стрелку и его товарищам нельзя жить в плохом доме. Он приглашает всех жить у себя, — сказал Темир-Булат с нескрываемой радостью. — Говорит, барана резать будет для угощения русских солдат. Хорошие люди, говорит, — продолжал он, улыбаясь и показывая ровные, ослепительно белые зубы.

Лопатин подал команду, и бойцы, перестроившись по два, повели лошадей за аксакалом, который направился вверх по улице.

Навстречу им вышла из-за угла женщина с кетменем на плече. В другой руке она несла целый пук каких-то кореньев. Лопатин сразу узнал свою давнишнюю знакомую, не пожелавшую разговаривать с ним. Аксакал остановился и вступил с ней в разговор, то и дело показывая на Лопатина. Явственно ощущая на себе дружелюбные взгляды глубоких черных глаз женщины, изредка бросаемые на него, Дмитрий искренне жалел, что до сего времени не сумел овладеть местным языком.

— Товарищ командир, вас зовут, — произнес Темир-Булат, когда аксакал сказал ему что-то.

Лопатин подошел.

Теперь говорила уже женщина, показывая то на себя, то на него.

— Извините, говорит, что так грубо ответила на ваше предложение лечить ее сына. Говорит, будет очень рада видеть в своем доме такого гостя, как вы. Ее зовут Фульгара… Товарищ командир, а ведь я ее знаю! — продолжал переводчик. — Это у нее в прошлом году Кастрыко разрубил бурдюк с катыком.

— Какой это Кастрыко? — спросил Лопатин.

— Еще до вас. Командир взвода в третьем эскадроне. Пропал без вести. Или басмачи утащили. Или сам перешел. Кто его знает.

— Та-ак, — протянул Лопатин. — Ну теперь мне все понятно. Мы расплачиваемся за чужие грехи. — Он посмотрел на Фульгару. Глаза ее светились ласковой улыбкой. — Передай, что я очень рад познакомиться с ней, Это во-первых. А во-вторых, скажи, что как только я поставлю гарнизон, то приду посмотреть ее сына.

Двор аксакала оказался настолько обширным, что в нем поместились все лошади. Для людей аксакал отвел мужскую половину дома, а сам с четырьмя сыновьями перешел в войлочную юрту, собранную тут же в абрикосовом саду. Собирали юрту пять совсем молодых девушек.

Тем временем во дворе началась обычная суета. Бойцы устраивались, протирали орудие, ставили в козлы винтовки. В стороне вкапывали в землю большой котел для варки пищи.

Проверив состояние своего небольшого отряда, Лопатин позвал Темир-Булата и вместе с ним направился в дом Фульгары.

На кошме в полутемной комнате лежал на спине мальчик лет пятнадцати, покрытый до шеи стеганым ватным одеялом. Встретив страдальческий взгляд больших, черных, блестящих глаз, Лопатин понял, что видит сына Фульгары Абильджана, так он был похож на свою мать, которая, войдя вместе с аскерами присела у изголовья раненого и принялась ему что-то нашептывать.

— Спроси, как это с ним случилось? — сказал Лопатин, тоже присаживаясь на кошму подле мальчика.

Оказалось, что третьего дня Абильджаи пахал на волах. Испугавшись волков, волы резко повернули, и острый конец омача глубоко вошел в ногу мальчика, который сгоряча добежал до кишлака, но тут от сильной боли потерял сознание. Местный табиб наложил ему тугую повязку выше колена, а рану присыпал золой целебного корня.

Выслушав переводчика, Дмитрий откинул одеяло. На него пахнуло тяжелым смрадом. Левая, зияющая рапой оголенная нога мальчика покоилась на двух чурбаках.

«Плохо, — подумал Лопатин. — Надо резать. И резать немедленно. Скоро начнется гангрена, и мальчик умрет. Надо попытаться спасти ему жизнь».

— Иди принеси медицинскую сумку, — сказал он Темир-Булату, приняв твердое решение произвести операцию. — И скажи Фульгаре, пусть вскипятит воду.

Оставшись наедине с Абильджаном, Лопатин еще раз пожалел, что не знает местный язык. К большому несчастью, он был лишен лингвистических спбсобностей и языки ему давались с трудом.

Он молча осматривал рану и ясно видел, что срастание икры невозможно. Необходимо ее удалить. Сухожилия же остались нетронутыми, и можно было рассчитывать на наращивание новых мышц.

Так он сидел и раздумывал, пока Фульгара остуживала вскипяченную воду, а Темир-Булат разбирал медицинскую сумку.

Лопатин распечатал санитарный пакет.

— Ну, брат, крепись, — говорил он Абильджану, промывая рану раствором борной кислоты и еще раз замечая, что сухожилия были целы. — Джигитам плакать нельзя. Еще немного — и все. И будешь опять бегать, как миленький. Переведи ему, Темир-Булат.

Лопатин проделал операцию, наложил марлю и начал бинтовать ногу раненого, с радостью отмечая, что несмотря на страшную боль, мальчик, хотя и скрипел зубами, но ни разу даже не вскрикнул. Только крупные слезы изредка скатывались по его загорелым щекам.

— Ай, джигит! Ай, молодец! — приговаривал Лопатин, конечно не помышляя о том, что спустя много лет, во время ужасной войны случай вновь сведет его с этим мальчиком, тогда уже ведущим хирургом полевого госпиталя…

— Здорово у вас получилось, товарищ командир, — сказал с восторгом Темир-Булат, когда Лопатин закончил бинтовать и бережно опустил ногу мальчика.