Светочи Чехии

— О чем это вы говорите? Я только что приехал из Моравии и ничего не знаю, — спросил священник-гусит.

— А вот слушай, удивительный случай! Пан Николай надеялся, что если он, которому король оказывал столько доверия, и верный народ чешский обратятся непосредственно к Вацлаву с просьбой, то он отменит несправедливые меры, возвратит хоть часть отнятых у нас церквей и восстановит свободу причащения под обоими видами. Для этого был выбран день, когда король с королевой и со всем двором отправлялся к св. Аполлинарию слушать обедню. Вдруг значительная толпа мужчин и женщин окружила королевское шествие; тут пан рыцарь почтительно изложил народное желание, а народ, со слезами, стал умолять короля. Добрая королева была растрогана до глубины души; ну, а сам-то старик, кажется, струхнул, разобиделся, разгневался и на нашу почтительную просьбу ответил приказанием задержать пана Николая. Бог знает, не поплатился ли бы наш друг головой за свой смелый поступок, если бы советники Нового города, испуганные волнением, охватившим население, не вступились за него; тогда Вацлав ограничился изгнанием пана Николая из города.

— Ко благу нашего святого дела, так как пан Николай работает теперь среди поместных людей и убеждает их не сворачивать с пути спасения, — с громким смехом заметил Ян из Желива.

— И я уверен, что мы восторжествуем, если только не будем стоять дураками, дожидаясь, пока нас не перебьют.

Брат Ян только что упоминал о раздорах, которые „магометане” сеют в семьях, и о распускаемых ими о нас клеветах. Значит, правда, что они приписывают нам разные мерзости? — спросил моравский священник Винок.

— Правда ли? — воскликнул Ян из Желива. — Вся страна наводнена их писаниями, в которых они прямо высказывают, что мы в жбанах таскаем с собой причастие, детей крестим в лужах или канавах и предаемся отвратительнейшим оргиям. Прозвища вроде „ядовитых змей”, „паршивых собак” и „бешеных волков” — самые сладкие, что они нам дают. Ну, а что касается раздоров, вносимых ими, Боже мой! Рознь — в каждом доме, куда только один из поганых просунет свою лисью морду.

— Увы, да! Вы глубоко правы, брат Ян, и у меня в семье — два печальных примера того зла, которое сеют католики, — со вздохом заметил сидевший рядом с Милотой рыцарь. — Один из моих братьев — ревностный христианин, душой и телом предан учению Гуса, а жена его окончательно под влиянием своего духовника, — настоятеля св. Петра. Он так настроил эту дуру, а вместе с нею и ее двух детей, — сына и дочь, — что они втроем бежали из дому, от мужа и отца, как от чумы. Несчастный был вне себя, но беда на этом не кончилась… Не знаю, известно ли вам, брат Винок, что теперь в Праге, во всех почти церквах, по две приходских школы…

— Я слышал об этом мельком, но подробности и причины этого мне неизвестны.

— Причина — самая простая! Все приходы — под королевским патронатом и Вацлав может ими распоряжаться по произволу; школы же содержатся на средства граждан, а те отказались отдать их католикам. Тогда священники устроили другие — в колокольнях и церковных пристройках. Такие-то две школы существуют при церкви св. Петра. Столкновение и ссоры между школьниками постоянны и на днях произошло настоящее побоище. Ученики утраквистской школы, — я и забыл вам сказать, что нас всех прозвали „гуситами” и „утраквистами”, — выходили после уроков, когда на них напали ученики-католики, натравленные, несомненно, их духовным отцом. Сперва мальчишки только переругивались; затем пошли в ход кулаки, а кому-то пришло в голову ударить в набат; тогда уже в драке принял участие народ. Нападающие, испугавшись, обратились в бегство; среди них был и Данек, сын моего брата, который тоже пустился наутек. Между тем толпа все прибывала. Бежавший перед Данеком его же товарищ со страху голову потерял; думая, что за ним погоня, он оглянулся и, приняв приятеля за преследователя, всадил ему нож в горло, да на месте и уложил. Народ рассвирепел и, понимая, кто подстрекатель, бросился на церковный дом. Мать Данека, увидев труп своего сына, обезумела от горя, и первая пустила камнем в своего милого духовника; достойному же отцу настоятелю едва удалось бежать, а иначе его бы непременно удавили.

— Такие кровавые стычки оскверняют церкви, — прибавил Милота. — У св. Михаила католический священник убил гусита. Понятно, что, по их дурному примеру, и наши впадают в крайности.

— Нет, это не крайности, а справедливое возмездие, — крикнул Ян из Желива. — Мы уже можем насчитать многих мучеников, а пока еще ни одного воина, который мужественно защищал бы чашу и евангелие от поношений, а своих сподвижников — от клеветы и насилия. Ну, а вы, пан Ян, что думаете обо всем этом, — обратился он к Жижке, буквально не раскрывавшему рта во время разговора.

Спрошенный поднял голову и как-то загадочно усмехнулся.

— Я все слушал и вполне разделяю ваше мнение! Есть минуты, когда хороший удар топора, или просто бича, лучше самой красноречивой проповеди. Повелел же Бог истребить филистимлян и прочих врагов избранного Им народа, а насколько справедливее наша борьба с антихристом и его приспешниками! Но, чтобы ниспровергнуть чудовище, для этого надо выбрать подходящую минуту и надлежащий способ действий. А вот, о чем я раздумывал, глядя на гору Табор и собравшихся здесь бравых молодцев: разве это не крепость, созданная самим Богом? — он указал рукой на окружавшую местность. — Глубокие лощины, где шумят воды Лужницы, защищают ее с трех сторон лучше всяких рвов, а эта узкая полоса земли, ведущая вниз, — естественный мост, который оборонить легко! А собравшийся здесь народ! — Жижка махнул на стоявшую неподалеку толпу крестьян и горожан. — Взгляните на эти смелые лица железные кулаки и восторгом горящие глаза! Дайте-ка им в руки оружие, укажите цель, да воодушевите, — и вот вам непобедимое войско.

— Славно задумано и славно сказано, друг, — похвалил пан Николай. — Я убежден, что в нужную минуту Бог вдохновит тебя, как надоумил и тогда, когда Вацлав приказал обезоружить обывателей Праги!

Жижка громко захохотал.

— Да, шутка вышла отличная! Горожане растерялись и не знали в ту пору, что им делать, а мой совет — вооружиться и идти за мной к королю, пришелся им по душе. Никогда не забуду я рожу старого, когда я прибыл со своим войском и объявил ему, что верные пражане — в его распоряжении, готовые пожертвовать для него жизнью и достоянием, пусть только он соблаговолит приказать и указать, на кого надо идти.

— Ха, ха, ха! Случись это со мной, — я указал бы картезианцев, на Смихове! Вот где ютится змеиное немецкое гнездо, — с ненавистью проворчал сквозь зубы Ян из Желива.

— Старый Вацлав ограничился тем, что поблагодарил нас, похвалил за усердие и велел, как можно скорее, возвращаться в город. Но доказательство того, какого он натерпелся с нами страху, — это его поспешный отъезд в Кунратиц. Однако, нам пора кончить нашу беседу; вот женщины идут со сбором, — закончил Жижка.

— Пан Ян, я собираюсь устроить 30 июля крестный ход и мне надо бы повидать тебя и переговорить с глазу на глаз, — торопливо шепнул ему Ян из Желива.

Тот успел только кивнуть ему головой в знак согласие, так как в эту минуту к ним подошла кучка женщин, во главе с Анной и Маргой, неся в руках подносы, на которые присутствующие складывали свои подаяния.

Глава 12

Ночь с 28 на 29 июля спустилась над Прагой. В городе стояла тишина, все, казалось, спало. Улицы были пусты, и ни одного огонька не светилось в окнах.

Уснувший город не производил, однако, впечатление покоя и отдыха: отряды городской стражи чаще обыкновенного делали обходы, но едва они проходили, как из темных закоулков появлялись тени, и скользя вдоль стен, скрывались затем в домах, где их, по-видимому, ожидали, так как, по условному знаку, дверь открывалась и тотчас же захлопывалась за ними.

Это движение проявлялось и по соседству дома Вальдштейнов. Громадное здание тоже, казалось, погружено было в сон, но по темному и узкому переулку, прилегавшему с одной стороны к зданию, украдкой пробирались закутанные в темные плащи люди и, постучав три раза в маленькую, скрытую в стене дверь, исчезали внутри дома.