Королева Жанна. Книги 4-5

— Представляю вам графа Демерля.

Д'Эксме стоял бледный от счастья — Принцепс все еще держал его за руку; но ему пришлось выдержать нелегкий взгляд герцога Марвы. И еще две пары глаз смотрели на него без всякой любви — маркиз Перн, его отец, и старший брат, наследник фамилии. Д'Эксме был перебежчик, предатель — так сказал им сюзерен, герцог Марвы. Свежий граф Демерль спокойно ответил на их ненавидящее взгляды. Он служил Принцепсу и не боялся их.

Зато и они не боялись его — они служили герцогу Марвы.

Лианкар был награжден богатейшими феодами, получил Голубое сердце, получил Святую Деву; все это сопровождалось наивозможно большим шумом и блеском — но фактически Лианкар не получил ничего. Он числился членом совета Лиги — вот и все. Его отстранили от дел. Но это мало кто видел, потому что держал он себя как член триумвирата. Он остался герцогом Марвы — сильнейшим и богатейшим сеньором Виргинии, и его приемная в Отель де Бургонь была набита народом ничуть не менее плотно, чем приемная Принцепса в Мирионе. Блестящие ряды марвских гвардейцев в знакомых всему Толету брусничных супервестах следовали впереди и сзади его кареты, а командиром над ними он поставил молодого маркиза Перна, старшего брата д'Эксме — в пику Принцепсу.

Мало-помалу получили свое и остальные. Отряды «святой дружины» были все-таки распущены; чтобы ублажить служивших там дворян, всех их взяли в гвардию и в армию на офицерские должности, а капитан Дикнет с острова Ре был даже назначен командиром преторианской роты черно-красных мушкетеров Лиги.

Само собой понятно, что победа означает не только награды, но и возмездия, и если первым официальным актом Лиги были похороны, то первым ее неофициальным, чисто прагматическим актом — были казни. Они даже предшествовали похоронам — потому что похороны требовали подготовки, а для казни долго готовиться было не нужно. Все члены Маренского дома, по списку Принцепса, были взяты на другой же день и без суда, без всякого шума, обезглавлены в подземелье Мириона, а их тела зашиты в мешки и спущены во Влатру. Принцепс послал в Эй и в Таргоньель специальных людей с необходимыми полномочиями и заданием — удушить епископов, виной которых была их маренская кровь. Этим, в сущности, ограничивался круг его врагов. Он казнил Марена единственно затем, чтобы потом об этом не забыть. Оставалась, правда, главная из дома Марена — но о ней-то он помнил очень хорошо.

Однако если круг его врагов был исчерпан, то другие еще имели врагов и сводили с ними счеты, благо была возможность. И днем и ночью по улицам вели, везли, волокли арестованных; толстые подземные своды Таускароры содрогались от криков пытаемых; на Аранском плацу стучали смертные топоры, с хряском ломались кости на колесах. Арестовывали по приказу Лианкара, Уэрты, Гразьена, других сильных людей; все это делалось, естественно, именем Лиги и Принцепса. Вождь ведь никогда не знает, сколько голов летит его именем, во имя охраны его персоны и идеи, носителем которой он является. Не знал этого и Фрам; он просто не интересовался этим.

Хватала людей и святейшая церковь, и хватала больше всех. Двадцать пятого июля на Аранском плацу зажегся первый костер — зрелище, давно не виданное в Толете. Застенки монастыря Укап, Альгрина, Таускароры — были переполнены. Шевалье Сео все просил и просил у Кейлембара новых отрядов стражи, ссылаясь на то, что, несмотря на все его старания, Таускарора похожа на въезжий двор: узников приводят и уводят, ворота приходится держать раскрытыми, черные, невзирая на запрет, ходят с оружием… Кейлембар только злобно ругался в ответ. У него не было достаточно стражи, чтобы дать ее коменданту Таускароры. Приходилось закрывать глаза на вооруженных чернецов, по крайней мере до тех пор, пока не будет покончено с Иоанной ди Марена. (Кейлембару было непонятно, какого черта Принцепс медлит кончать с ней, но Принцепсу, вероятно, виднее.) Узники инквизиции почти все проходят по ее делу. И без того епископ Толетский лезет к нему с претензиями: мурьянов-де убивают прямо на улице. Кейлембар топорщил усы: «Почему вы думаете, что это делают непременно лигеры? В Толете достаточно всяких бродяг и ворья, но мне некогда, ваше преподобие, воевать еще с ними А если ваши ходят вооруженные, так пускай же, пес их ешь, обороняются».

Принцепсу он не докучал подобной ерундой. Принцепсу и без того было о чем подумать — он ломал голову над тем, где взять денег.

Принцепс лично ездил в закрытой карете в Дом без окон, к Ренару. Старый банкир лежал пластом: в день взятия Толета от сильного потрясения у него отнялись ноги, но речью он владел и был в полной памяти. Он наотрез отказался сотрудничать с Принцепсом.

— Вы можете убить меня, сударь, можете заточить — все это в вашей власти. Но денег моих вам не видать. Вы можете взять наличность, имеющуюся в доме, ее не так много — но денег моих, повторяю, вы не возьмете. Ибо, если вы хоть что-нибудь знаете о коммерции…

— Да, я знаю, — прервал его Фрам, — затем я и пришел к вам. Я нуждаюсь именно в вашем банкирском доме, мне нужно ваше имя, ибо самое имя — Ренар — стоит денег. Я понимаю, что, взяв наличность и заточив вас в Таускарору, я убью дом Ренара…

Старик слушал, закрыв глаза; руки его неподвижно лежали поверх одеяла.

— Неужели вы поверили моим манифестам? Это слова. Я ожидал, что вы поверите моим делам. Я ведь охранял привилегии вольного порта Шлем, я подтвердил все права купеческого Ахтоса. Грабил ли я когда-нибудь купцов? Черт возьми, я унижаюсь перед вами до перечисления собственных заслуг…

— И совершенно напрасно, — сказал Ренар, не открывая глаз.

— Я понимаю, купечество мои лозунги отпугивают, — сохраняя выдержку, продолжал Принцепс, — но, поверьте мне, я собираюсь вести ту же политику, что и Марена. Я отнюдь не враг Виргинии…

Старик молчал.

— Почему вы отказываетесь иметь со мною дело?

Ренар наконец раскрыл глаза и взглянул на него в упор.

— Вы дворянин?.. Да? И я дворянин. Конечно, вы можете сказать, что я всю жизнь корпел над счетами, я не знаю, как обнажить шпагу, но я, черт возьми, дворянин, я граф Мана, мой король Карл пожаловал мне рыцарские шпоры. И я клялся — служить ему и его законным наследникам. Королева Иоанна — моя королева. Вы же, ваше сиятельство, всегда останетесь для меня изменником и бунтовщиком. А теперь, когда я объяснился с вами на вашем языке, — надеюсь, нам не о чем больше говорить?

Принцепс поднялся со стула.

— Мне очень жаль, граф. Но я уважаю ваши клятвы. — И он поклонился старику.

Этот тяжелый разговор не выходил у него из головы. Принуждать Ренара у него, конечно, и в мыслях не было; но и надеяться на то, что время заставит старика образумиться, было довольно глупо. Разве уж очень долгое время пройдет. А деньги нужны были сейчас — и большие деньги. Невозможно же было тянуть их с господ, которых он только что наградил — и именно деньгами.

И вот однажды, в начале августа, в его приемной появился молодой человек, при шпаге, брыжах и вообще одетый очень изящно. Никто его не знал. Он пробился через толпу и испросил частной аудиенции. Все посмотрели на него с большим удивлением: это был либо наглец, либо сумасшедший. Далеко не каждый член совета Лиги удостаивался частной аудиенции. На лице дежурного офицера, к которому обратился молодой человек, отразились те же чувства, что и у других. Он довольно холодно ответил, что его сиятельство занят с голландским посланником. Но пришелец не отставал. У него были чудные золотые пуговицы на камзоле и чудное итальянское шитье на плаще; дежурный спросил сквозь зубы, о ком он должен доложить.

— Маркиз ди Меланж, первый советник банкирского дома Ренара, — ответил молодой человек.

Дежурный скрылся. Господа лигеры еще немного поразглядывали Хапайота и вернулись к своей беседе:

— Нет, вы подумайте, и посланник этот, Корнелиус ван дер Боэн — даже не дворянин! — а Принцепс проводит с ним целые часы…