Рубикон. Триумф и трагедия Римской республики

Естественно, что ни один из римлян не забывал об этом. Он мог иногда стенать, упоминая свой город, однако никогда не переставал прославлять его имя. Ему казалось совершенно естественным, что Рим, сделавшийся владыкой мира, благословен богами и получил свою власть из их рук. Ученые с высоты своих познаний услужливо подсказывали, что римский народ обладает городом, «лишенным крайностей — жары, иссушающей дух, и холода, леденящего мозг; и уже самим положением своим представляющим наилучшее место для жизни, занимая счастливую середину, к тому же находящуюся точно в самом сердце мира». [22] Однако умеренный климат представлял собой не единственное преимущество, которым предусмотрительные боги наделили римский народ. Он владел холмами, которые легко было оборонять; рекой, обеспечивающей доступ к морю; источниками воды; а свежие ветры сохраняли здоровым климат долин. Читая хвалы римских авторов родному городу, [23] никогда не догадаешься, что размещение его на семи холмах противоречило их собственным принципам городского планирования, что Тибр был подвержен сильным наводнениям, что в долинах Рима свирепствовала малярия. [24] Любовь римлян к своему городу была такой, которая превращает очевидные недостатки любимого в его достоинства.

Такое идеализированное видение Рима являлось постоянной тенью убогой реальности. Оно помогало сочинять неописуемую смесь парадоксов и величин, в которой ничто не воспринималось таким, каким было в действительности. При всем «дыме, богатстве и шуме [25]» своего отечества римлянин никогда не переставал воображать себе ту примитивную идиллию, которая, по его мнению, некогда существовала на берегах Тибра. Пока Рим раздувался и напрягал мышцы, противодействуя напряжению, вызванному его же экспансией, кости старого города-государства иногда явно, а иногда и не очень выступали под шкурой современной метрополии. Воспоминания в Риме хранили с усердием. Настоящее постоянно было занято поисками компромисса с прошлым, неустанным стремлением к соблюдению старинных традиций, упрямой преданностью мифу. Чем более многолюдным и развращенным становился город, тем более римляне стремились уверить себя в том, что Рим остается Римом.

Дым от жертвоприношений богам продолжал подниматься над семью холмами, так как, это было в далеком прошлом, когда деревья «всякого рода» полностью покрывали один из холмов города — Авентин. С тех пор леса успели исчезнуть с территории Рима, и если от жертвенников его к небу, курясь, восходили струи дыма, то такие же струи поднимались над несчетными очагами и печами домов и мастерских. Задолго до того, как можно было разглядеть сам город, далекая бурая дымка предупреждала путника, что он приближается к великому городу. О близости его свидетельствовал не только городской смог. Соседние города, в архаическом прошлом обладавшие звонкими именами и соперничавшие с Республикой, ныне стояли заброшенные, съежившиеся до горстки постоялых дворов, покоряясь властному притяжению Рима.

Продолжая свой путь, странник видел новые поселения, появившиеся возле дороги. Не справлявшийся с ростом населения Рим начинал трещать по швам. Трущобные городки тянулись вдоль всех основных торговых путей. Здесь же находили свой приют и покойники — кладбища, протянувшиеся в сторону морского берега и на юг, вдоль великой Аппиевой дороги, пользовались печальной известностью благодаря своим разбойникам и дешевым шлюхам. Тем не менее не всякая гробница была предоставлена времени и тлену. Приближаясь к воротам Рима, путник мог ощутить, как к городской вони время от времени примешиваются запахи мирры и кассии, запахи, сопутствующие смерти, которые ветерок приносил ему от затененной кипарисами гробницы. Чувство единения с прошлым нередко возникало в Риме. И так же, как кладбищенская тишина, давала приют разбою и проституции, даже самые священные и осененные временем уголки не были защищены от посягательств настоящего дня. Возле гробниц всегда вывешивались объявления, запрещающие предвыборную агитацию, однако «граффити», выцарапанные на стенах надписи, появлялись несмотря ни на какие запреты. В городе Риме, престоле Республики, политика представляла собой заразную болезнь. Выборы можно было назвать неуместными только в покоренных городах. И Рим, подавивший политическую жизнь в прочих обществах, теперь сделался основной сценой всемирного театра амбиций и честолюбивых стремлений.

Однако даже исписанные всяческими надписями гробницы не могли приготовить путешественника к тому бедламу, который начинался за городскими воротами. Улицы Рима прокладывали вне соответствия с каким бы то ни было планом — такой мог бы составить разве что свихнувшийся на дальних перспективах деспот, а римские власти редко имели в своем распоряжении больше одного года. В результате город рос хаотично, повинуясь неуправляемым импульсам, потребностям и порывам. Сойдя с двух основных транспортных артерий Рима, Виа Сакра и Виа Нова, посетитель города мог скоро оказаться в безнадежной «пробке». «Мимо спешит взмокший на жаре подрядчик со своими носильщиками и мулами, камни и деревянные балки раскачиваются на веревке, свисающей с огромного крана, плакальщики на чьих-то похоронах борются за пространство с крепко сбитыми телегами, там несется обезумевший пес, тут валяется в грязи свинья». [26] Оказавшийся посреди такой круговерти путник почти неминуемо должен заблудиться.

Попасть в подобную ситуацию могли даже сами горожане. Выйти из нее можно было только запомнив какие-то заметные ориентиры: скажем, смоковницу или рыночную колоннаду, а лучше всего храм, достаточно большой, чтобы подняться над лабиринтом узких улочек. К счастью, благочестие в Риме не оскудевало, и храмы в нем находились в большом изобилии. Почтение римлян к прошлому означало, что древние сооружения сносились редко, даже в тех случаях, когда открытые пространства, посреди которых они стояли, давно исчезали под кирпичом. Храмы высились над трущобами и мясными рынками, в них таились неизвестно кому принадлежащие изваяния в тогах, и ни у кого не поднималась рука снести и их. Эти сохраненные в камне остатки архаического прошлого, ископаемые, уцелевшие от первых лет существования города, наделяли римлян столь отчаянно необходимой опорой и выдержкой. Вечные, как населявшие их боги, храмы эти казались брошенными в шторм якорями.

Тем временем со всех сторон, под стук молотков, грохот колес фургонов и скрежет гравия под ногами город бесконечно перестраивался, ломался и возводился снова. Застройщики неусыпным оком искали новый способ выжать дополнительное пространство, а значит, и новую выгоду для себя.

Хибары разбегались по пожарищам как сорняки после дождя. Невзирая на всяческие старания городских чиновников содержать улицы в порядке, они постоянно оказывались загроможденными какими-нибудь торговыми прилавками или навесами бездомных. Наибольшие перспективы в городе, давно ограниченном своими древними стенами, сулило устремление к небу. Многоквартирные дома поднимались повсюду. Во II и I веках до Р.Х. землевладельцы, конкурируя друг с другом, поднимали их все выше и выше, — вопреки недовольству закона, поскольку сооружения эти оказывались страшно непрочными и шаткими. Однако контроль за требованиями безопасности был слишком слаб, чтобы преградить путь к наживе, которую сулило строительство многоэтажных трущоб. Распиханные по крохотным, тонкостенным комнатушкам шестиэтажного дома жильцы ожидали неминуемого обрушения дома, который неизменно возрождался, но уже с большим количеством этажей.

На латыни эти многоквартирные сооружения именовались словом insulae, или «острова» — тем самым многозначительно напоминая о том, что стояли они посреди жизненного моря, расплескивавшего свои волны на улицах города. Здесь самым отчаянным образом проявляло себя отчуждение, рожденное городскими просторами. Обитатели инсул знали свою неприкаянность, отсутствие корней в обществе не понаслышке. Даже первые этажи инсул обыкновенно были лишены канализации и водопровода. И тем не менее сточные артерии и акведуки становились предметом гордости римлян, когда они стремились прославить свой город, сравнивая практичность своих общественных сооружений с бесполезными причудами греков. Клоака Максима, чудовищная сточная магистраль Рима, служила городу своим нутром еще до основания Республики. Акведуки, построенные на средства, награбленные на Востоке, не менее ярко демонстрировали склонность римлян к коммунальному быту. Протянувшиеся на расстояние до тридцати пяти миль, они доставляли в сердце города прохладную воду с гор. Даже греки иногда выражали свое восхищение. «Акведуки доставляют столько воды, что она течет как в реке», писал один из географов. «В Риме не было дома, в котором не нашлось бы цистерны, водопроводной трубы или журчащего фонтана». [27] Очевидно, маршрут «туристической поездки» этого грека не пролегал по трущобам.