Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

   - Не слышу, - помотал головой княжич.

Посидели в тишине. Послышались шаги. Скрипнула дверь. Взошла великая княгиня, с ней невысокий сухощавый старец с малой белой бородой, большими добрыми глазами. Подойдя к Юрию, возложил лёгкую длань на детское чело:

   - Георгий! Эко вырос! Будущая жизнь твоя - великое терпение. Чаще молись и помни: Господь гордым противится, смиренного любит, покорному благодать даёт. - Потом обратился к Евдокии Дмитриевне: - Не прошу твою милость ночевать в обители, дочь моя. Знаю: надо до рассвета поспевать в Переяславль. Пусть все несчастья опоздают. Пошлю для охраны иноков, которые покрепче.

Великая княгиня поклонилась:

   - Спаси Бог за утешения, что дал мне, преподобный отче. Тотчас со спокойным сердцем пущусь в путь. Только охраны не потребуется, не тревожь иноков. Отсюда до переяславских стен рукой подать.

   - Правда твоя, - кивнул игумен.

Благословил гостью и её служанку с княжичем Андреем.

Все покинули избу.

По двору сновало множество людей с пылающими факелами. Ночь казалась Юрию волшебным продолжением сна о несжигающем огне. Вот он усажен в прежнюю карету. Там уже и Домникея с малышом, и старший братец Васенька с горящей свечкой. Матунька устроилась в подушках. Осей, прежде чем захлопнуть дверцу, спросил:

   - Трогать?

И услышал:

   - С Богом!

На сей раз Юрий не заснул. Он слушал матунькин рассказ о Киприане, про коего расспрашивал Василий. Свеча в руке старшего братца догорела и погасла. Голос Евдокии Дмитриевны звучал в темноте, под стук колёс, под всхрап коней, под щёлк бичей возничих. Он звучал, лаская уши, как музыка. Пусть суть рассказа не всегда была ясна неподготовленному княжичу, однако же внимал он прилежно, и в памяти запечатлелись главные события.

Когда Юрию было четыре года, умер первосвятитель русский Алексий. Ещё до его смерти король польский Казимир и князь Литвы Ольгерд просили грека-патриарха дать им особого митрополита, чуждого для княжества Московского. Патриарх прислал им Киприана. Прежде предстательствовал в православии один митрополит, как бы объединяя две Руси, восточную и западную. Теперь же два первосвятителя подчёркивали раздвоение страны, когда-то, до Батыева разгрома, однородной и единой. Великий князь Дмитрий был тем очень недоволен. По смерти Алексия он не признал владыку-чужака, хотя и единоверного. Душа просила своего, родного. В Царьград для посвящения послали к патриарху архимандрита Спасского монастыря, осанистого богослова Михаила, прозвищем Митяя. Этот бесстрашный гордый человек, где на конях, где в лодьях, проехал всю Великую Кыпчакию, то есть Орду, не раз высвобождался с Божьей помощью из лап неверных, Сумел снискать благоволенье темника Мамая, получил милостивый ярлык его племянника, хана-куклы Тюлюбека. До того куклы, что ярлык великоханский был составлен курам на смех: «Мы, Тюлюбек, хан, Мамаевою мыслью дядиною...» И далее: «Тюлюбеково слово Мамаевою дядиною мыслию...» Митяй, как будущий митрополит, пообещал молиться за такого никчемушнего хана. Да Бог не попустил. Если верить слухам, в окружении Митяевом скрывались тайные враги. Как-то внезапно, ни с того и ни с сего, на локоть не достигнув пристани Царьградской, в море, на корабле, владыка умер. Вот тогда и пришлось послать за Киприаном в Киев. Чужак прибыл в Москву под колокольный звон и принят был с любовью. Ныне же, в страшный час, иноплеменник доказал: он может жить и у литовцев, и у московлян, лишь бы жилось спокойно. Вчера его раздумья были краткими: надо бежать! Куда? Литва не близко. На Москве разброд, шатание. Коварный Тохтамыш возьмёт её, как пить дать. Он силён! У Дмитрия же, истощённого донской победой, нет ни воинов, ни денег. Он бессилен. Немудрено, что Киприан избрал для себя Тверь. Тамошний князь с Ордой не во вражде, с Литвою в дружбе и с Московией теперь уж более чем ровня. Полки тверские собраны, снаряжены. Московское светило закатилось, тверское всходит. Вот где надо водружать митрополичий стол! Там место изобильно. А паства везде паства.

   - Изменники, - с сердцем молвил старший братец Васенька. - Среди боярства - Свибл, среди священства - Киприан.

Юрий, сам того не ожидая, подал робкий голос:

   - Ты крикнешь им: «Измена!» А они скажут: «Не ври!»

Может быть, им неважно, какой город будет главным над всей Русью, - Москва, Тверь, Киев, Новгород...

Материнская рука сжала плечо сына:

   - Помолчи.

Слова старшего братца заглушили в темноте все звуки путешествия:

   - По малолетству изрекаешь глупости. Язык работает впереди главника, сиречь мозга.

Мать упрекнула:

   - Вася! Будь к младшему поснисходительнее.

Первый сын смолчал. Второй с обидой отвернулся. И обнаружил: каретное оконце проступает в темноте. Оно не чёрное, а синее. Стало быть, занялся рассвет, а значит, Переяславль уж - вот он! В самом деле, карета стала.

Однако Осей не распахнул дверцу, как обычно делал на стоянках. Мать прервала беседу со старшим сыном, ибо звуки, донёсшиеся до них, заставили её напрячься, а маленького Юрия съёжиться. Слышались свирепые мужские вскрики, пронзительный визг, удары о железо, и всё это близко, впереди.

Дверцу открыла постельница Степанида: глазища выпучены, губы пляшут:

   - Ма...а...а...атушка! Смерть пришла!

   - Так уж и смерть! - силилась спокойно произнести страшное слово великая княгиня.

Братец Васенька опустил оконце, выглянул.

   - У передней повозки, - оповестил, задыхаясь, - дядька Осей с товарищами бьётся против татар.

   - Орда? Здесь? - не поверила Евдокия Дмитриевна.

   - Наш дворцовый стражник упал, - продолжил старший княжич. - Ордынец упал! Опять наш... Опять... Ой-ёй! Дядька один. Отступает. Меч переложил в левую руку, правая висит. Они совсем близко!

Степанида, заглушая, вопила:

   - Детки, бежимте в лес! Государыня, что сидишь?

Юрий в испуге тормошил мать. Она стала неживой, холодной. Красивые уста произнесли тихо:

   - Они не тронут... семью великого князя Московского!

Как бы в ответ случилось ужасное: братец Васенька отшатнулся, и Степанида с разрубленной головой рухнула у подножки кареты. Но человекообразный зверь в треухом меховом малахае, её убийца, с окровавленным мечом упал тут же. Он был проколот всадником, что промчался мимо.

Юрий, стоя на четвереньках, в открытую дверцу видел: один всадник, другой, третий, - сбился со счету! - летели от хвоста поезда в лоб напавшим. В каком-то из них - о радость! - он узнал... это же, откуда ни возьмись Борис Галицкий, собственный его дядька! Оглушил ярым криком:

   - Евагрий! - Где-то впереди послышался отклик: «Угу-гуй!» - Евагрий, перекрывай дорогу! Олежка, Юшка, коли, руби!

Сам не рубил. Стягивал жгут на руке Осея. Обещал:

   - Сейчас положим всех тохтамышек! - Распоряжался: - Эй, погонялки! - (Юрий глазам не верил: на коренниках с кнутами сидели матунькины сенные девки). - Сворачивайте в левую просеку к озеру. Да не мешкайте!

Бой впереди утих. Всадник, отмстивший за Степаниду, подскакал к дядьке:

   - Упустили-таки одну собаку. Не успели настичь.

   - Погоняй! - завопил Борис Галицкий. Втолкнул Осея в кибитку. И сам - туда же.

Карета великой княгини тоже сорвалась с места. Старший брат Васенька прикрыл дверцу. По щекам текли слёзы:

   - Ранили моего Осея! Убили Стешу!

Юрий заревел в голос. Мать рассердилась:

   - Сидите тихо!

Все последующие события смешались в сознании восьмилетнего княжича, как кости тавлеи [12], в которые играли со старшим братцем в Москве, в златоверхом тереме. Кажется, так давно это было. Теперь они оба не благополучные теремные сидельцы, а бесприютные беглецы. После, на протяжении всей своей жизни, Юрий бессвязно помнил только отрывки их тогдашнего бездомного, не человечьего, а скорее, заячьего существования.

Ярко запечатлелось в памяти огромное озеро, водным зерцалом разлёгшееся под лесистым холмом. Там, наверху, кудрявится чёрный дым, будто курится горловина, провал огненной горы, о каких поведывал в златоверхом тереме учёный монах, проезжавший через Москву из западных стран в восточные. Юрий узнал от дядьки Бориса: это горит переяславский детинец, подожжённый ордынцами. А внизу, у воды, крикливая суета, доходящая до драки: чудом спасшиеся переяславцы расхватывают лодки, плоты, всё плавучее. Охрана, прибывшая с Борисом Галицким, оттесняет нахрапистых от двух больших лодей: они - для великой княгини и её ближних.