Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

Юрий с братом, прильнув к оконцу, видели, как Евдокия Дмитриевна ступила на землю и вдвоём с золовкой Анной распоряжалась. Особые короба челядинки укладывали в освобождённый, открытый задний возок, так называемые летние сани. Уложить-то женские руки уложили проворно, а вот отвезти и надёжно скрыть... тут женские головы запокачивались растерянно. Ни одна услужница за такое трудное дело отвечать не решалась. Окольчуженный, вооружённый Осей даже не сошёл с коня предложить свои услуги: не военное дело укрывать коробья. Он привык не прятать, а защищать добро. Великая княгиня, глянув в его сторону, не обратилась за помощью.

   - Заставь, мать моя, дворского, Трофима Волка. Кому как не ему... - начала подавать совет Анна Ивановна.

Евдокия перебила её:

   - Трофима я загодя послала в Переяславль готовить наш приезд.

Тут из-за перегруженных летних саней показался запыхавшийся Борис Галицкий.

   - Госпожа, доверь мне спроворить важную услугу. Всё исполню и догоню вас где-нибудь за обителью Святой Троицы.

Государыня вопросительно глянула на княгиню Анну, та пожала плечами. Из кареть! подала голос Елена Ольгердовна:

   - Для колебаний нет времени!

Евдокия Дмитриевна была вынуждена кивнуть отпрыску галицких княжат, почти незнакомцу:

   - Бог в помощь! Коль успешно исполнишь дело, великий князь окажет тебе боярство.

Дядька поклонился:

   - Благодарствую на щедром посуле!

Его и перегруженных летних саней след простыл. Отпущенный поезд прополз ужом в незапертые ворота.

В застенье Юрий сразу же задохнулся. Вместо воздуха - дым. Он просачивался в карету, как в деревянный трюм тонущего судна. Отчаянные московляне жгли свой посад.

   - Задыхаюсь! - застонал восьмилетний княжич. - Братец, зачем жгут?

   - Дыши мелкими глотками, - учил Василий. - Маши ладонью у рта. А жгут затем, чтоб спасти крепость от примёта.

   - Какого примёта? - невдомёк было Юрию.

   - Это особый способ приступа при осаде, - пояснял старший брат. - Чтобы войску подойти к стенам через ров, окружающий Кремль, надо построить мосты. Вот и достают для них брёвна, разбирая посадское жилье. А коли всё выжжено дотла, брёвнышко-то будет для осаждающих на вес золота.

Юрию слышалось, как пожар шипит, трещит, щёлкает. Однако то щёлкали не лопающиеся стены изб, а бичи возниц, которые вовсю понуждали конские четвёрки, дабы поскорее выскользнуть из дымной морилки.

У моста за Неглинкой поезд сызнова замер. Евдокия Дмитриевна приоткрыла дверцу своей кареты:

   - Что ещё стряслось?

К ней подскакал Осей:

   - Владыка поворотил на Тверскую. Нам же надо в Устретенские ворота.

   - Митрополит едет не туда? - теребил Юрий Василия.

Тот не отвечал.

Тётка Анна вышла из матунькиной кареты. Повелела Осею:

   - Пошли узнать. Что за несогласица? Мы едем в Кострому.

Осей сам сгонял к митрополичьему поезду. Вернулся с монахом. Владычный служка хмуро сообщил:

   - Его высокопреосвященство следует на Тверь.

   - Как так... на Тверь? - Голос у великой княгини прерывался. - Богомолец бросает нас?

   - Первосвятитель предлагает спасаться у тверского князя Михаила Александровича, - заявил чернец.

Княжич Юрий видел: матунька покинула карету. Лик её пылал.

   - Нас спасёт великий государь московский, а не тверской. Скажи владыке Киприану, чтоб ехал Ярославской дорогой.

Чёрный всадник удалился.

   - Ох, не повезло с митрополитом! - мрачно сетовала государева сестра Анна Ивановна. - Я говорила Дмитрию: не нужно перезывать из Киева чужого первосвятителя, поставленного над литовской Русью. Государь, брат мой, не послушался.

   - Однако же прежний наш богомолец Алексий умер. А старец Сергий отказался принимать сан, - напомнила великая княгиня.

Спор прервал Осей:

   - Вот-те-на! Киприанов поезд ходко пошёл на Тверь. А мы, значит, - оставайся лавка с товаром?

   - Догнать! Вернуть! - воздела в бессилии руки к небу Елена Серпуховская.

Все в княгинином поезде повыскочили, как ужаленные, приставили ладони ко лбам, вглядывались в вереницу крытых повозок, исчезающих, как тёщин язык, между тынами Тверской улицы. Последняя группа вооружённых монахов скрылась за последней телегой, груженной митрополичьим добром.

Юрий следом за старшим братом подошёл к растерянной матери, взял её дрожащую руку. Кремлёвские стены застилал дымом разгорающийся посад. Шипучие головни падали в Неглинку. Людские потоки устремлялись в ещё не охваченные огнём улицы. Кто пеший, кто конный, враз обедневшие хозяева бежали со своей ценной рухлядью, воры - с чужой. Дымный, горький от гари воздух усиливал чувство беды. Восьмилетний княжич заплакал.

   - Вот ещё! - попеняла тётка Анна. - Герой! Тебе бы на конь вскочить, как витязю, да мать со сродницами беречь в пути, а ты, одно слово, - хны!

Юрий сжал губы, повёл глазами: кругом девчоночьи или женочьи лица. Мужеский пол,— возницы верхом на коренниках и несколько дворцовых охранников во главе с Осеем.

   - Был бы Киприан-грек не чернецом, а мирянином в любом чине, вызвал бы его испытать плеча, уязвил бы в сердце изменное! - помечтал братнин дядька, задиристый поединщик.

   - Заворачивай к Сретенке, вели ехать к Переяславлю, - велела великая княгиня. - Георгий с Василием, пересядьте ко мне. А ты, Анна, со снохой Марьей займите карету княжичей.

   - Даже охрану нанять не на что, - проворчала Анна Ивановна. И обратилась к невестке: - Плакали, мать моя, великокняжеские золото с серебром, всё Митино подаренье, что было в твоих руках. Доверилась внуку откупного галицкого князька, а он был, - ещё покойная матушка говорила, - Дмитряшка Иванов сын, продавший Галич князю Московскому, а после юливший в Орде, чтоб его вернуть, - плутыга из плутыг...

   - Будет об этом! - с сердцем молвила великая княгиня. - Поехали!

4

Ехали до вечера, всю ночь и весь день, ибо коней менять было негде. Деревни представляли собой одну-две избы, да и те оказывались пустыми, впопыхах брошенными. Видно жители, узнав о новом нашествии, поспешили уйти в леса.

Покойно было Юрию под материнской накидкой, пахнущей розами, под родимой тёплой рукой. Поев на очередном стоянии, он, вновь укачиваемый, то и дело дремал. А под вечер по примеру матушки с братцем заснул крепко-накрепко.

Проснулся не в карете и не в пути, на полавочной перине в курной избе. Стены по пояс были желты, а выше черны, как смоль. За скоблёным столом сидела Домникея со спящим Андреем на руках. В углу у погасшего очага в глиняной плошке коптила свеча. Оконце, затянутое пузырём, совсем черно: то ли день уж кончился, то ли он не настал ещё.

   - Мамушка, - позвал Юрий, - я во сне или наяву?

Домникея, очнувшись от дремоты, чуть дёрнула головой.

   - Мы в Святотроицкой обители у игумена Сергия. Слава Богу, свет мой, - проснулся! Пока Осей нёс тебя, никак не выходил из сна. А сейчас уже ночь. Матушка, великая княгиня, покормила младенца и ушла к старцу. Отказалась, сердечная, от кормилицы, сама да сама. Я, убаюкивая князёночка, в полутьме любовалась твоим ненаглядным личиком и невольно впала в истому. Ты же улыбался, как ясен месяц. Что за диво приснилось?

Юрий сел на лавке, протёр глаза.

   - Сызнова видел: Москва горела. Только огонь был светел, красив и тих. Не разрушал, не уничтожал домов. Не адовое, а райское пламя!

Домникея с младенцем пересела на лавку, обняла Юрия свободной рукой.

   - Всё тоскую по тебе, ангельчик! А сон твой - в радость. Непожирающий огонь, стало быть, беда преходящая. Будет и пройдёт, нам не навредит. Без беды какое в наше время путешествие? Только нечего её бояться, вот и хорошо.

Юрий прильнул к мамкину плечу.

   - Как ты изъясняешь сны?

Домникея прошептала на ухо:

   - Родительница вразумила. У покойницы был дар предвидения и толкованья сновидений. Жаль, не всё я от неё успела... Тихо! - перебила сама себя. Она пересела к столу со своей ношей. - К нам идут.