Семь смертных грехов

Магнат, потянувшись, расправил конечности и приказал подать вина. Брат Макарий заерзал на скамейке. Он сразу учуял, каким вином угостит Матеуш такого благородного гостя, и уж теперь никакая сила не смогла бы вытащить его из комнаты, старайся тут хоть тысяча слуг.

– А ты знаешь, отец, кто я такой? – спросил вельможа.

– Догадываюсь.

– Тогда выскажи свою догадку надлежащими словами.

– Ты, наверное, один из тех, кто не сеет, не жнет, а в житницы собирает.

Вельможа гневно засопел и покосился на квестаря, который, сложив руки на животе, сидел, с невинным видом уставившись в пространство.

– Что ты хотел этим сказать? – высокомерно фыркнул магнат. – Если в этих словах заключается что-либо оскорбительное, ты будешь примерно наказан.

Вельможа двинул пальцем, и шляхтич, которого звали Тшаска, грохоча кривой саблей, подскочил к столу. Как коршун, навис он над головой квестаря.

– Ну, отец! Забыл, что ли, как языком поворачивать?

Брат Макарий взглянул исподлобья на пана Тшаску.

– Отвечай, поп, – зарычал тот, – а то я тебе начисто побрею голову, хоть у тебя и так на волосы неурожай!

– Хватит, – остановил его квестарь. – Хоть голосок у тебя, брат, и красив, но я к такому нежному пенью не привык, поэтому замолчи и пощади мои уши.

Пан Тшаска задрожал от бешенства и по лицу своего благодетеля хотел прочесть, как следует реагировать на такую дерзкую выходку, но вельможа улыбался, и по выражению его лица нельзя было ничего угадать. Тогда пан Тшаска с шумом повернулся и отошел к печи, где уже жарились на вертелах каплуны и кипела вода с живицей. В курной избе дым стоял стеной, и, несмотря на то что в печь опять были подброшены для аромата можжевеловые ветки, все задыхались и кашляли, как певчие в праздник крещения.

– А знаешь, ли ты, отец, что я довожусь племянником краковскому архиепископу? – спросил вельможа.

– По всему видно, – как бы вскользь ответил брат Макарий, – при тебе так много прислужников, и все звенят саблями по делу и без дела.

– А знаешь ли ты, что ленчицкий воевода родной брат моего отца?

– Я и это сразу понял по тому, какое уважение вы оказали моей скромной особе, и уверен, что вы внесете в мою нищенскую суму примерное подаяние, потому что в Польше нет более щедрого человека, чем пан воевода.

Магнат расхохотался и подозвал пана Тшаску.

– Дай-ка ему денег.

Пан Тшаска покопался в кошельке и бросил на стол монету. Вельможа лениво потянулся.

– Еще! – приказал он, громко зевая.

Шляхтич неохотно вытащил еще одну монету. Серебро звякнуло о дубовые доски. Деньги мгновенно исчезли в складках рясы брата Макария.

– А знаешь ли ты, что я самый близкий родственник владелицы Тенчина?

– Боже ты мой! Вот этого, всемилостивый пан, я и не подозревал! Ведь говорят, что эта пани превратилась в сову и кричит по ночам у себя в лесах. Неужели это правда?

– Еще хуже, – ответил вельможа огорченно, – хуже потому, что ее окружает стая черных воронов, которые стерегут ее, как глаз во лбу, а она во всем слушает их.

– Слышал я эту притчу, – вздохнул брат Макарий, – но тогда разговор шел о преподобных отцах-иезуитах.

– И теперь речь идет о них же, – махнул рукой ясновельможный пан. – Только чудо могло бы освободить ее от их махинаций. А может быть ты, отец, умеешь

творить чудеса? Я слышал, что такие незаметные люди, как ты, пользуются особой милостью у всевышнего, которого они повседневно славят и усердно служат ему.

– Против этого возразить трудно, – согласился брат Макарий, потирая руки: на столе как раз снова появился объемистый жбан с роскошным вином, – бедность, желание помочь ближнему и возвышенные мысли в особом почете на небе. – Он уселся поудобнее на скамейке и приготовился прополоскать горло вином еще одного сорта.

– Так соверши же, святой отец, какое-нибудь чудо теперь же, чтобы я мог поверить твоим словам, – насмешливо сказал вельможа.

– Чудо? – удивился брат Макарий. – Разве такая мелочь может произвести на тебя, ясновельможный пан, сильное впечатление?

– Очень большое, говорю тебе.

Квестарь расправил под столом свою рясу, пытаясь прикрыть лежащего под скамьей пана Литеру.

– Ну, отец, – торопил его магнат.

Брат Макарий молитвенно сложил руки и вознес взор кверху; лицо его покраснело, а нос, увенчанный фиолетовой бородавкой, сморщился, как кузнечные меха. После этого он сильно, но незаметно для других пнул под столом пана Литеру. Тот, разбуженный внезапной болью, истошным голосом запел:

Фальцет пана Литеры, заглушаемый грубым сукном рясы, похож был скорее на замогильный голос, чем на людское пение. Магнат, который не мог догадаться, откуда это исходит, побледнел, вскочил, осмотрелся кругом, перекрестился и замер, вытянувшись как струна. Слуги тоже основательно перепугались, а корчмарь даже выронил из рук полено, которое намеревался подбросить в огонь. Пан Литера тем временем взял самую высокую ноту, какую только сумел извлечь из своего горла. Квестарь молча шевелил губами и пребывал как бы в экстазе. Лишь другой, более ощутимый пинок принудил пана Литеру прервать арию. Он причмокнул, перевернулся на другой бок, жалобно всхлипнул и уснул. Брат Макарий опустил руки и, словно обессиленный, упал на скамейку. Прошла не одна минута, пока все пришли в себя. Вельможа был явно напуган и беспрестанно крестился. Пан Тшаска не мог произнести ни слова – у него отнялся язык. Остальная челядь сгрудилась у печи. Матеуш в душе благодарил бога, что принял квестаря как следует. Брат Макарий потребовал вина. Никто не решился исполнить его просьбу, боясь приблизиться к столу. Но магнат грозно прикрикнул на слуг:

– Какой гордец не хочет услужить святому? Вот я такого батогами прикажу угостить.

Один из слуг, трижды перекрестившись, осторожно, на цыпочках подошел к столу и дрожащей рукой налил вино в кубок, но тут же выпустил кувшин из рук, и вино струей растеклось по столу.

Квестарь выпил и поблагодарил провидение за то, что оно печется о малых сих, направляет их стопы туда, где можно поживиться, вдохновляет на благие дела и оберегает от меланхолии. При этом он поднял кубок так высоко, что, казалось, доставал им ангелов, несомненно паривших над его головой; лицо квестаря было озарено счастливой и радостной улыбкой, а сморщенный гармошкой нос, казалось, вдыхал райские ароматы и испытывал неземное блаженство.

Еле заметным жестом вельможа удалил слуг, которые стояли, разинув рты, и бестолково переминались с ноги на ногу. С огромным почтением приблизился он к квестарю. Брат Макарий двинулся ему навстречу, опасаясь, как бы магнат не наступил на пьяного пана Литеру. Однако ясновельможный ничего не замечал, не спуская горящего взгляда с квестаря. Брат Макарий расправил бороду и запрятал руки в широкие рукава своей рясы. Магнат схватил его за плечо.

– Отец, – сказал он сдавленным голосом, – ведь я наследник пани Фирлеевой.

– Я хорошо знал, кто вы, – спокойно ответил брат Макарий, покачиваясь из стороны в сторону, словно маятник.

– Послушай, святой отец, – голос магната упал до молящего шепота. – Сотвори еще одно чудо: сделай так, чтобы я смог попасть к ней.

– Нелегкое это дело, – ответил на всякий случай квестарь, так как не представлял, куда клонит вельможа.

– Знаю, отец. Иезуиты стерегут пани Фирлееву лучше, чем королевская стража. Сделай же так, чтобы мне не препятствовали бывать у нее.

Брату Макарию давно было известно, что в Тенчине творятся какие-то темные дела, но никто из окрестных жителей толком ничего не знал, кроме того, что пани Фирлеева совсем потеряла голову и отдалась под опеку иезуитов. Брату Макарию хотелось разузнать обо всем поподробнее. Он прищурил глаза и, выбросив вперед руку, прикоснулся пальцем к груди вельможи.

– Нелегкое это дело, – повторил он, изобразив на лице утомление, потом торжественно добавил: – Отцы-иезуиты тоже умеют творить чудеса.